8 августа, 2004г.

Да-а, вот и завела себе дневничок. Хотелось кое-что выплеснуть; думала, будут короткие зарисовки для умиротворения души. В результате наработала десять листов. Четвертая часть тетрадки. Причем все изложенное явно не для постороннего чтения. И не думала даже, что буду в таких красках вспоминать тот детский эпизод.

Нет уж, дудки. Все это хозяйство сегодня тщательно сожгла и смыла в унитаз. Весь этот «дневник», вместе с чистыми страницами даже. Только перед этим перенесла написанное в компьютер, и сегодня сижу уже не с ручкой в руке, а за клавиатурой. Компьютер запаролирован. Это единственное, что я могу назвать «личной жизнью» не кривясь. Все остальное подвергается тщательной обработке — периодически, когда меня, разумеется, нет дома, мама устраивает шпионский набег на мою комнату. Понятия не имею, что она там вынюхивает. Может, контрацептивы. Или сигареты. Не держу дома ни того, ни другого. Контрацепцией вообще не пользуюсь. Сигареты… ну скажем так, я что, враг самой себе? Так что в комнате у меня чисто. И если маме не находится повода, чтобы учинить мне рядовую головомойку, у нее всегда остается испытанное средство — мой комп. А точнее, пароль на нем. И для чего тебе пароль, дочь моя? Что ты там прячешь? Что такого тайного, стыдно показать даже родной матери? Ничего? На фига тогда пароль?

Одно скажу: ни контрацепцию, ни сигареты в комп не заныкаешь. Если только системник вскрыть, но я не умею. И пароль, можно сказать, был вовсе не нужен до теперешнего времени, оставался только принцип. И пускай. Хоть какая-то отдушина. Взламывать пароль на дорогой технике у мамы рука не поднимется, да она и понятия не имеет, как это делается. По поводу отлучения меня от компьютера тоже разговоры не заходили. Комп, кстати, подарен мне на шестнадцатый день рождения. Подарок вполне заслуженный, поскольку я достойно окончила девятый класс. И в то время, как большинство подруг понеслись кто в технарь, кто в хабзайку, я перешла в десятый. Стало быть, нужен компьютер. Так что, родной, храни мои тайны железно, иначе мне будет хороший «секир башка».

Вчера опять полаялась с мамой. Отсюда и моя исповедь. Точнее, вчера это должно было стать взрывом эмоций, но стало почему-то исповедью. Я не Августин Блаженный и не святая София. Кому, кроме как компьютеру, нужна моя история? Да и ему не нужна: простая электроника, скушает все, что введешь. Так что цинично буду пользоваться безропотностью.

С чего все началось? С посуды. А если копнуть глубже: вчера позвонили девчонки-одноклассницы. Скоро вроде как в школу. И кому-то там в классе стукнула мысль, что за летнее время мы могли отдалиться друг от друга. Чтобы первого сентября процесс пошел как по маслу, срочно нужно было что-то придумать. Девки скооперировались с мальчишками и выдвинули идею: выбраться на лоно природы и хорошенько отметить конец лета.

Надька Трофимова, которая держала со мной связь, выразилась в своем духе: экскурс в природное лоно. При этом она хихикала, как накуренная (не исключено, так оно и было). Еще полгода назад я бы фыркнула в ответ на эту реплику и выдала бы что-нибудь язвительное. Теперь промолчала. Все изменилось, дорогой мой дневник, и тебе, вероятно, тоже нужно это знать. Многие девчата в курсе, что я уже не «целая». Господи, как же быстро распространяются слухи!

«Природное лоно» планировалось с ночевкой. От нас, девчонок, требовалась только провизия. Мясо для шашлыка заготовят пацаны. За ними также выпивка и палатки. Признаться, я загорелась капитально, но ответила все-таки уклончиво. Мне нужно было как следует подумать, как это отразится на моем здоровье. Весь этот экскурс в лоно или как его там ни обзови. Мое здоровье… Ну не смех ли?!

В конце концов, я решилась. Я подумала вот о чем: вполне так может статься, что эта вылазка — моя последняя возможность вкусить… я не знаю, детства, что ли. Как бы дальше ни пошло, ребенком мне уже никогда не стать. Пройдет лето и унесет с собой остатки моей бесшабашности, моей юности. Никогда не думала, что в шестнадцать лет можно думать о таких вещах. Я вот думаю.

И все-таки, принимая решение, я уже в который раз совершила глупейшую ошибку. Не зря говорят: горбатого могила исправит. Каждый раз я забываю принять в расчет первейший фактор — мнение мамы. Или ее характер. Или то и другое вместе. Или еще что.

Маме моей, ясен перец, жуть как не понравилась эта идея. А когда она услышала страшное слово «с ночевкой», ей не понравилось это пуще, она поджала губы и стала замкнутой. Особых воплей не последовало; мама ограничилась истинно родительской фразой, которая, несомненно, считается мудрой.

— Поглядим.

Мне бы самой тогда «поглядеть», что к чему, но, как я уже писала, я здорово воспламенилась. Чем больше я думала об этой авантюре с походом, тем больше мне хотелось. Я знала, что пить я уже не буду. Не буду купаться, не полезу на какую-нибудь гору или в овраг, охотиться на тушканчиков. Часть детства ушла безвозвратно, я хотела просто насладиться остатками, ведь и им скоро конец. Я буду просто отдыхать, и это слово «просто» наполнило меня сладкой истомой. Ведь все мои прежние гулянки — тупо сумасшедшая погоня за острыми ощущениями. Ни разу в жизни я по-настоящему не расслаблялась.

Короче, вчера вечером мама пришла домой с работы и стала сразу же рыскать по комнатам. Я, как это и положено послушной дочери, сидела в своей комнате и слушала музыку. Не найдя ничего компрометирующего, мама сиганула на кухню, и вот тут-то она наткнулась на немытую посуду. Признаться, я совсем забыла про нее. Весь день витала в каких-то своих мыслях.

— Ты чего это? — накинулась мама на меня. Иногда она изъяснялась совсем уж туманно, но по мимике я вполне могла догадаться, какой она намеревается взять тон. В ее глазах читались строгость вперемешку с ликованием. Нашла, наконец, к чему придраться.

— Чего? — тупо переспросила я.

— Почему посуду не вымыла, спрашиваю? Сидишь весь день дома, иждивенка несчастная. Лень руки протянуть? Или мне нужно горбатиться до вечера, а потом еще посуду намывать?

Я благоразумно выключила музыку. Уже был прецедент. Напишу как-нибудь потом. После этого я уставилась на нее. Честно говоря, я не понимала, зачем нужно из этого раздувать такую проблему.

— Я сейчас вымою…

— Я сейчас вымою! — передразнила мать. — А раньше ты о чем думала? Сидишь тут. В комнате бы прибралась.

В комнате у меня было чисто, но я не стала препираться. Сидела и молча слушала. Много было высказано в мой адрес помимо этого. Нет желания описывать всю эту гниль. Узнав, что я иждивенка, бездельница и никудышная, я, подгоняемая воплями мамы, молча прошла на кухню, чтобы вымыть эту проклятую посуду. В конце концов, я же дома, никуда не умотала! Ну забыла, и что, ведь дел-то на плевок. Но маме не нужно было, чтобы я мыла посуду, драила полы или чистила унитаз. Маме желалось, чтобы я думать забыла о походе с ночевкой. И для этого требовался предлог, ну а я, растяпа, сама же его и предоставила. Она, видите ли, блюла мое целомудрие (с которым я уже покончила, только она об этом не знала). Для нее отпустить дочь куда-нибудь с ночевкой равноценно тому, чтобы заказать ей платного трахаля, я так думаю.

На кухне эпопея продолжилась. Не знаю, как там мама горбатится на своей работе, но энергии ей не занимать. Я слушала и слушала ее вопли над ухом. Она периодически исчезала, потом вновь возникала, опять исчезала и снова выскакивала, как козырь в колоде. Я монотонно водила губкой по тарелкам, складывая их рядом с собой в стопку. Я уже сообразила, что мой поход, с ночевкой или без, накрылся медным тазом.

— Тоже мне, героиня нашлась! — верещала мать. — Думаешь, одолжение мне делаешь? Кто тебя кормит, кто тебя одевает? Такая твоя благодарность? Мать давно не уважаешь, так и отца перестала. Иждивенка!

Это было ее любимым словом. Чуть что — иждивенка. Правда, один раз я оказалась шлюхой — с тех пор всяческие «походы с ночевкой» для меня, видимо, закрыты. Поражаюсь, как тогда мать не потащила меня в гинекологию, когда я впервые улизнула на ночь.

Я молча отвела вымытую тарелку в сторону и разжала пальцы. Тарелка шлепнулась на пол. Пол у нас на кухне линолеумный, и наверное, это спасло тарелку — она не разбилась. Тренькнула только испуганно и застыла.

И мы застыли. Вдвоем с матерью таращились на лежащую тарелку. Забавная такая, я из нее, случается, ем. Но на посуде у нас нет ярлыков — сегодня ем я, завтра может есть мама. Так что тарелка была коммунистической, а коммунистический предмет так просто не разбить.

Первой оправилась мама. Для начала она позеленела. Потом резко вспыхнула ядовитыми маками.

— Ах ты дрянь! — с неверием проговорила мама и уставилась на меня. Я продолжала разглядывать тарелку. — Вот, значит… Вся благодарность… Да ты… Ах, ты…

Исчерпав приемлемые ругательства, мама перешла к конкретной атаке. Подскочила ко мне и вцепилась мне в ухо. Как она умудрилась его не оторвать, ума не приложу. Боль отозвалась даже в пятках. Зря я только завязала волосы в хвост. Тогда бы она вцепилась в космы, все же безопаснее.

— Ах ты тварь! — завизжала мамочка вне себя. — Ты нарочно! Ты нарочно, да? Нарочно? Отвечай, ты нарочно? Отвечай!

Разумеется, я нарочно. Когда медленно отводишь руку и медленно же разжимаешь пальцы, тут уж никак не сошлешься на случайность. Но только я не стала разжевывать ей все эти великие истины. Вместо этого я завизжала:

— Оставь меня в покое!!!

А потом разрыдалась.

Ей пришлось самой домывать посуду. А может, она на нее «положила», мне все равно. Я забилась в свою комнату, уселась прямо на пол и ревела, ревела без конца. И не потому, что мое ухо горело и пылало, не потому даже, что я иждивенка и дрянь. Это была истерика, самая настоящая, и причин не мог знать никто. Мне было плохо, страшно и одиноко. Я хотела куда-нибудь вырваться, но я знала, что мне все равно придется вернуться.

Мама ворвалась, как вихрь. Дверь в мою комнату не запиралась никогда. Однажды я заикнулась о защелке на двери. Защелку я не получила, но заработала целый ушат помоев.

— Хватит реветь! — рявкнула мама. — Цаца выискалась. Почти семнадцать лет! Ревешь чуть что, дома никакой помощи. Как будешь только детей своих воспитывать.

Сказать, что эти слова привели меня в чувство, значит не сказать ничего. Я не просто прекратила истерику, как мне было велено. Я вылупилась на мать, как на инопланетянку. Она тут же выскочила из комнаты, посчитав, что родительский долг выполнен.

И тогда я расхохоталась.

Я смеялась до колик в животе. Я и так сидела на полу, а теперь вовсе повалилась на него. Ничего не могла с собой поделать, думала даже, что смех убьет меня в конце концов. Я хохотала, как припадочная, и в эти минуты где-то внутри меня дышало и впитывало странные перепады эмоций не менее странное существо. Которое уже не зародыш в полном смысле этого слова, ведь ему уже несколько недель. Но и не человечек, ведь первое, что узнают девочки, когда взрослеют: детям положено развиваться в утробе девять месяцев. Так что существу внутри меня было еще так далеко до того, чтобы вздохнуть полной грудью и попроситься на волю. И сейчас судьба этого крошечного человечка еще более странная и неопределенная, чем судьба его малолетней матери.

Я задыхалась от смеха до тех пор, пока мать не ворвалась ко мне и не надавала пощечин. После этого я вновь заревела. Музыка плача была для мамочки предпочтительней.