17 августа, 2004г.

Виталик Синицын все испортил. К тому времени как я, затонировавшись косметикой и выслушав на прощание лекцию от матери о вреде алкоголя и о пользе добродетели, заявилась к нему на проводы, он был уже порядочно пьян. Ощущение складывалось такое, что нагружаться он начал с самого утра. Не успела я нагрянуть, как он силой усадил меня рядом с собой, представив меня окружению, как свою подружку. Я вспыхнула, попыталась слабо воспротивиться, но стоял гвалт, а Виталик приближался к грани невменяемости, когда начинаешь согласно и улыбчиво кивать на все и вся, и тут же забывать об этом и продолжать куролесить.

Среди гостей я к своему изумлению столкнулась с Анжелкой Елисеевой, своей одноклассницей. Она пришла с парнем, этот парень, как я выяснила, был другом Виталика, — в общем, коммуна, да и только. Выпив две «штрафных», я улучила момент и пересела поближе к Анжелке. Уж ей-то мне не нужно было ничего объяснять: наша связь с Виталиком происходила на глазах всего моего класса. Однако не успела я перекинуться с Елисеевой и парой слов, как Синицын схватил меня в охапку и потащил танцевать.

Танцевали. Веселились, нет слов, от души. Татьяна Александровна поминутно пускала слезу, отец Виталика браво салютовал — видимо, был горд за сына. Потом Виталик, опять же силой, привлек меня к столу и заставил выпить еще одну рюмку. Я знаю, чего он добивался. Последний день на гражданке и алкоголь сорвали с него все тормоза, всю его покорность. Он хотел напоить меня и все-таки затащить в постель. Даже если против воли… Нехорошо так думать о Синицыне, который столько от меня вынес и был всегда предан, но мужчины есть мужчины. Все то, что приходилось сдерживать, давить в себе несколько лет, он мог бы выплеснуть в тот вечер. Случись такому, я не стала бы подавать заявление.

Вскоре Виталик притиснул меня на кухне и стал уверять в своей любви. Я предприняла еще одну попытку до него достучаться (мне хотелось вдарить ему промеж глаз как следует), и вновь впустую. Он полез целоваться. Я его обругала матом. Он ничуть не расстроился, потянул меня назад к столу, снова — водка, снова — танцы.

Когда взрослое поколение начало сворачивать удочки, оставляя молодежь догуливать ночь на свое усмотрение, я поняла, что балансирую на острие ножа. И когда Алексей позвонил мне на трубку и сообщил, что ждет меня внизу, я была рада сказочно. Виталик уже мало что соображал. В последнюю секунду что-то сжало мне сердце, крепко-крепко, до боли. Я представила, каково ему будет завтра утром, в грохочущем автобусе, больным с перепою, тупо воскресающему подробности проводов. Чем окончилась попойка, я узнала не скоро, в основном от подруг. После того, как я ушла, Виталик впал в ступор и практически за час протрезвел. Его друзья набрались до свинячьего визга, а он, хоть и пил наравне со всеми, не пьянел. Потом ночью он затащил в постель одну из гостей. А под утро, когда большинство его друзей вырубилось, он то же самое проделал с подружкой своего приятеля и моей одноклассницей, Анжелкой Елисеевой. Когда я об этом узнала, то мысленно послала Виталику воздушный поцелуй. Не все так плохо, он должен быть горд: Анжелка — самая красивая в моем классе, если не во всей школе.

Но тогда я всего этого, разумеется, не знала. Мне стало больно уходить, какая-то моя часть не хотела уходить, но я должна была. Мне уже достаточно годков, чтобы уразуметь простую истину: преступно без конца использовать человека. Даже если он сам этого хочет, ты должна однажды поставить точку. Вот я и поставила. Мне действительно захотелось чмокнуть Синицына на прощание, но я себя сдержала и в этом. Ушла впопыхах, практически сбежала.

Зато уж с Лешкой я начмокалась вволю. Он-то тоже истосковался (и ревновал, пока я зависала у Синицына), так что долго не сдерживался. Мы сидели в салоне, припарковавшись на обочине, мимо нас проносились машины, царила ночь, невдалеке прогуливались парочки, где-то раздавались вопли пьяной молодежи, один раз вблизи лопнула бутылка, брошенная на асфальт… Господи, как ярко я помню каждую деталь, каждый запах! Мы целовались и целовались до посинения. Я позволила Лешке залезть себе под кофточку. Он легонько сжал мою грудь, и я окончательно растаяла. Еще секунду я посопротивлялась, но тут же и плюнула на это дело.

Однако Алексей вдруг сам отстранился от меня и шумно выдохнул.

— В чем дело? — поинтересовалась я, не открывая глаз.

— Ты меня просила сыграть на гитаре.

Я приоткрыло одно веко.

— У тебя гитара в машине?

— Нет, дома.

Я хихикнула.

— А как же родители?

— Родители за городом. До утра не вернутся.

Ах, Леша-«Сережа», уж не специально ли ты их выпроводил именно на эту ночь? Лешка ждал ответа, но я молчала.

— Ты согласна?

Я молчала.

— Люсь. Ты не против?

Нетушки! Думай сам, добрый молодец. Ответа от меня ты не дождешься.

Надо сказать, он не особо долго думал. Завел мотор и рванул. По дороге за нами увязались менты. Обычное явление в это время суток, тем более что Лешка, если и не превысил скорость, то держался на самой крайней черте.

Он собирался притормозить, но я вдруг бросила:

— Если остановишься, я не поеду.

Он все понял. Я, бесспорно, идиотка. Подставляла не столько себя, сколько его, и если применить все выпады и предъявы Макса Пикарева к данной ситуации, то все они будут справедливы. Но, Господи, это же была моя первая ночь! И шли бы вы все, законы и общество, правила и органы, безопасность и патрули, жизнь и смерть. Это была моя первая… и гонка получилась высший класс!

Менты что-то мегафонили нам вдогонку, а мы гнали, как остервенелые. Они врубили дальний свет фар в надежде ослепить нас, но тут же и выключили — движение все еще оставалось интенсивным, и кто-то мог пострадать. Не исключаю, что у Алексея имелся уже подобный опыт, поскольку действовал он, на мой взгляд законченной дилетантки, весьма умело. Энергично перескакивал из квартала в квартал, сворачивал там, где, казалось, вообще нет проезда. В конце концов, мы оторвались, и могу добавить, что впоследствии у Лешки не возникло проблем: стало быть, номер его машины не успели запомнить, или его отмазали предки.

Мы победили. Я возбудилась до предела. И я подумала, что если он впрямь возьмется играть мне дома на гитаре, я нахлобучу эту гитару ему же на голову.

Но он не стал играть. Этой ночью его пальцы ласкали не бездушный гриф, они ласкали меня. Было приятно. Немножко больно и до смерти страшно, но тем не менее приятно. Только в постели я заметила, что Алексей простужен. Он был сверху, ему приходилось постоянно шмыгать носом, и это смешило меня до невозможности, я еле сдерживалась. А он не сдерживался вовсе и кончил весьма быстро — ну, не смею его винить, после таких эмоциональных встрясок. Сама я так и не поняла, является ли то, что я чувствовала, оргазмом, или нет. А через пять минут Лешка вновь рвался в бой, но только теперь он вел себя как искусная бабка-повитуха (странные у меня сравнения), заботясь только о моих ощущениях. Я их получила, ощущения эти, но все равно не поняла, оргазм это или нет.

Сдается мне, он бы пошел и в третью атаку, мой ненаглядный и оголодавший рыцарь, но тут он разглядел на простыне кровь и застыл.

— Что это?

Это был дебильный вопрос, но я стыдливо прикрыла глаза.

— Это кровь, — пояснила я очевидное.

Он уставился на меня. Я приоткрыла один глаз, но уже не смогла сдерживаться и расхохоталась. На его лице ужас сочетался с восхищением, и это было забавно, это было ново, и это было здорово-здорово. Если есть на свете оргазм, то он должен быть вот таким — то самое, что я испытала, увидев сочетание эмоций на его лице.

— Ты в первый раз? — пролепетал он.

Я важно кивнула, после чего уткнулась в его плечо и прыснула.

Он какое-то время еще хлопал глазами, а потом вдруг тон его изменился.

— Так, девушка, вам нужно срочно в ванну.

Я опять согласно кивнула и хотела уже подниматься, но Лешка меня опередил. Соскочил с постели, поднял на руки и понес в ванную комнату. Я уютно устроила голову у него на плече, мурлыча от удовольствия, готовая целовать весь мир. Доставив меня в ванную в целости и сохранности, он на прощание оценивающе меня оглядел с ног до головы, присвистнул и был таков.

Продолжая мурлыкать, я неторопливо вымылась, попутно изучая новую ванную. Стильная и сверкающая, куча всевозможных тюбиков и пузырьков — большая часть этого добра, как я поняла, принадлежит хозяйке дома, маме Алексея. Дорогая, по-видимому, женщина. Я вмиг ее представила: этакая ухоженная аристократка.

Вымывшись как следует, я на миг замерла и задала себе один-единственный вопрос: ну и как, Люся Игнатова, тебе новое амплуа взрослой женщины? Вопрос повис пикой в неподвижном, горячем воздухе ванны. Ответа на него я не нашла. Это просто произошло; даже учитывая все последствия, учитывая то состояние, в котором я нахожусь, набирая на компе эти заметки из недавнего прошлого, я ничуть не жалею, что моим первым мужчиной стал Алексей. Именно таким он и должен был быть. Я не представляла раньше, не рисовала его образ в мечтах, но подсознательно готова была отдаться именно такому парню. Так что я решила оставить вопрос для интеллектуалов и философов, а самой отдать предпочтение удовольствиям плотской жизни.

Я вернулась в спальню. Кажется, мы занимались этим делом на родительской постели, смекнула я. Прежде у меня в глазах стоял туман; вряд ли я заметила бы, опрокинь меня Лешка даже на куцый диван. Сейчас широкая двуспальная кровать не оставляла для меня сомнений. На меня вновь напал смешок, а потом я перевела взгляд в окно, и смех отрезало.

Совершенно голая, в одних только трусиках, лишенная девственности, я глядела на свой собственный дом.

Лешка лежал в постели, укрытый одеялом наполовину. Теперь он пошевелился и что-то сказал. Возможно, позвал меня. Или спросил, в чем дело. Я не разобрала. Я смотрела на свой дом, и мне вспомнилась Алиса в Стране Чудес. Вижу дом, в котором живу, и вроде не мой этот дом вовсе. Я миллион раз видела его со двора, но все равно не узнавала теперь. Он выглядел другим — странно-незнакомым, будто кто-то очень постарался, залез в мой мозг, извлек оттуда информацию и в деталях воспроизвел все здание, но все же чего-то не хватало, оставалось что-то чужое.

Я медленно, даже с опаской, приблизилась к окнам. Нашла взглядом свои собственные окна напротив. Моя голова закружилась. Все равно, как если бы я взглянула на перевернутый мир. Наверное, мой безымянный дневник следовало бы назвать «Ракурсы». Вот как выгляжу я, Люся Игнатова, со стороны. Мои окна темнели, родители давно спали, им не явился архангел с небес и не сообщил в гневе, что их дочь предалась распутству. Они дрыхли, а в моем окне читалась мрачная пустота. Но в то же время я видела там девчонку, юную шестнадцатилетнюю девчонку, которая сидит у окна и пялится на меня в свой бинокль.

А потом я увидела себя ее глазами, голую, с обнаженной грудью, и меня даже замутило. Что-то произошло во мне в эти секунды. Как-то я заметила, что с помощью бинокля расширила свои горизонты. В ту ночь я тоже что-то расширила, но не могу объяснить, что именно. Я вдруг поняла, что теория Эйнштейна, которой нас задолбала Покемонша, на самом деле самое красивейшее явление в мире. Все относительно, и теперь я убедилась, что так оно и есть: я здесь, у своего любимого парня, но в то же время я и там — полная надежд, восхищения и робости, ведь та я еще не лишилась девственности, и мне еще немного страшно, но сердце и любовь перевешивают этот страх.

Я не знаю, что открылось во мне в эту минуту. Что могло бы открыться, не прерви Алексей этот мой восторженный транс, когда я смотрела на мир двумя парами глаз, ощущала себя и здесь, и там. Как бы то ни было, я вздрогнула, ощутив на животе его ладони: он незаметно подошел ко мне сзади и обнял. Я чувствовала его вновь напрягшийся член. Он потерся им об меня сзади и издал какое-то невнятное мычание, похожее на сожаление. Я спрятала улыбку. Это мой первый опыт, и мне больше нельзя. Рана в моем лоне должна зажить. Так что придется ему потерпеть какое-то время. Недели две. Или до завтра.

А потом мы лежали в кровати, укрывшись одним одеялом, и Лешка без конца болтал. Практически ничего не помню, что он нес, но разве это важно? Мне просто нравилось слышать его простуженный голос. Сама я раздумывала над тем, рассказать ли Катьке или повременить? Лучше будет повременить. Успеется еще.

Среди ночи позвонила мама. Я писала уже, что она принимает снотворное на ночь, и ее почти невозможно разбудить. Мне вновь повезло, как утопленнице. Хотя могла бы заранее предположить, что уж в эту ночь, когда меня впервые отпустили до утра, мама не будет закидываться наркотой. С трубкой в руке я вскочила с постели и уставилась на свои окна. В родительской спальне горел ночник. Я представила себе маму, разбитую, заспанную, сидящую на кровати в одной ночнушке рядом с храпящим отцом, со злой решимостью набирающую мой номер.

Я честным голосом сообщила, что я в норме: верно и преданно провожаю Виталика в армию. После этого еще немного последила за своими окнами. Ночник какое-то время горел, вскорости погас, и только тогда я расслабилась и нырнула под одеяло к своему ненаглядному.

Как выяснилось назавтра, после разговора со мной мама произвела еще один звонок. На сей раз на домашний номер Виталика, который она раздобыла в моей записной книжке. Я писала, что в моей комнате время от времени устраивается шмон? Так вот, пишу. Естественно, выяснилось, что у Виталика меня нет, и никто понятия не имеет, где я. В результате я получила такой разнос, какого еще не видывала. Я отмазалась тем, что как раз выходила в ночной магазин с несколькими другими ребятами. И кто-то там, должно быть, перепил и все перепутал. Мама, само собой, не поверила ни одному слову, но по крайней мере мне удалось избежать выдранных волос и выкрученных ушей.