18 марта, 2005г.

Назавтра после моей свиданки заявилась сумрачная тетка. Причем была бухой! Хорошие у Сергея родственники, прям под стать. Тетка без зазрения совести оценила все мои внешние данные, после чего требовательно протянула руку. Презрения ко мне она даже не скрывала. Я могла бы отвесить ей пару ласковых замечаний, тем более что перебор косметики на лице, призванный замазать следы запоя, прям напрашивался на комментарий. Но решила не связываться. Рада, что у Сергея хватило совести меня предупредить, так что я успела подготовиться к очередному исходу. Вручив тетке ключи, я оставила ту в квартире Сергея бухать дальше и ушла навсегда, прихватив с собой лишь те вещи, которые Сергей покупал лично мне. Вещей набралось порядочно, целая сумка, ее я позаимствовала у моего бывшего сожителя. Думаю, через пяток лет, когда Сергей выйдет на свободу, пропавшая сумка его не особо взволнует.

Выбора у меня не было, впрочем, как и всегда. Нужно возвращаться домой. Я даже не представляла, что со мной будет, если мама захлопнет перед моим носом дверь. На худой конец пойду поплачусь маме Виталика, она мне не откажет… Однако этот вариант тоже временный. Ну, пока еще ничего не ясно, я не буду забегать вперед.

Добредя до родного дома, я застыла перед своим подъездом как вкопанная. Меня не было месяца три, и за это время жизнь переменилась. Дверь моего подъезда из обычной деревянной, на которой стругали надписи все, кому не лень, стала железной. А рядом с дверью имелось такое небольшое устройство с громкоговорителем. Короче говоря, за время моего отсутствия в нашем подъезде установили домофон.

Я пялилась на этот очередной чудо-прибор в моей жизни, не зная, что мне теперь делать. Состояние у меня было такое, что любая заковырка затормаживала. Чем-то мне это напоминало мою предабортную хандру (к примеру, надпись на двери аптеки «закрыто открыто»). Я решила, что буду ждать, пока кто-нибудь не войдет или не выйдет из подъезда.

Как назло, ни одна сволочь не появлялась. На улице стояло минус двадцать, февральские морозы бушевали в полный накал, а я была в легкой шубейке (кстати, тоже подарок Сергея). В общем, через пять минут я конкретно задубела и была готова брать собственный дом приступом. Я тщательно изучила инструкцию пользователя, которая наличествовала рядом с домофоном. Специально для таких тупиц, как я.

Я выбрала квартиру подальше от моей. Глупость, но мне не хотелось рисоваться перед соседями этакой возвратившейся блудной дочерью, чтобы потом мне перемывали косточки. Я нажала кнопку ввода и, затаив дыхание, стала отсчитывать гудки.

— Да? — прозвучал в динамике вопросительный мужской голос.

Я собрала всю свою вежливость и внятно изложила.

— Здравствуйте. Извините, что беспокою. Я живу здесь, в этом подъезде, и забыла ключ от подъездной двери. Будьте добры, откройте мне дверь.

В домофоне повисло недолгое молчание. Мужик на том конце, видать, туго соображал.

— Не понял. Тамара, ты, что ли?

— Нет, это не Тамара, — пояснила я для особо одаренных, к коим и принадлежал мой абонент, как я начинала подозревать. — Я ваша соседка.

— В смысле? — спросил мужик.

Я не знала, какой ему нужен смысл, быть может, вселенский или оккультный, и для верности слово в слово повторила предыдущую тираду насчет позабытых ключей.

— Я не понял, а из какой квартиры? — удивленно спросил мужик.

Честно говоря, я даже растерялась и чуть не запаниковала. Вот уж не думала, что столкнусь с таким допросом. Нет, но с какой радости я должна стоять тут, как бедная родственница?! Однако мужик открывать явно не собирался, а потому я торопливо назвала номер своей квартиры.

— Я не понял, — подтвердил мужик все, сказанное им выше. — А что вы мне звоните, девушка? Вы в свою квартиру звони́те.

Лихо! Везет мне на дуриков. Не знаю, как другие, но мне регулярно попадаются в жизни то идиоты, то дебилы. Молодец, мужик, это ты здорово разрулил ситуацию. Звони в свою квартиру! И кто, любопытно, мне откроет? Тыгыдымский конь?

— Родители на работе, — еще более внятно пояснила я, отторженно наблюдая, как пар из моего рта проникает в динамик домофона. — Мне некому открыть, а ключи я забыла.

— Так не нужно забывать, — поучительно изрек мужик. — Для этого и поставили домофон, девушка. Чтоб не забывали.

Я не знала раньше, что домофоны ставят именно для этого. Теперь вот узнала, спасибо соседу. Нужно будет как-нибудь его вычислить и подставить в подъезде подножку, чтобы кувыркнулся по лестнице. Мужик отключился с осознанием выполненного долга, а я была настолько сбита с толку, что забыла даже рассвирепеть.

Ладно, повторим попытку. Пусть мне отшибли всю охоту, на дворе как-никак зима, да и сумка уже оттянула руку. Набрав номер другой квартиры, я, наученная опытом, уже приготовилась к длинной объяснительной речи, но не успела я и рта раскрыть, как за дверью что-то щелкнуло, и, дернув ручку, я обнаружила, что путь открыт. Все-таки не все дурики в моем подъезде, некоторые соседи с нормальными мозгами.

Радуясь победе, я пулей взлетела на свой этаж, и здесь я застыла вторично. Нет, на сей раз никаких шокирующих перемен. Никаких новых дверей, никаких домофонов, никаких гравировок, типа «убирайся прочь, неблагодарная!». Причина в следующем: я только теперь осознала смысл своей же фразы. Родители на работе, дома никого нет. Да, у меня имеется ключ. Да, я могу открыть дверь, войти в свой дом. Я могу; и от возможности этого меня вдруг обуял такой ужас, что я чуть не сиганула вниз в том же темпе, в каком поднялась. Что я буду делать там, внутри? Имею ли я право входить туда после моего скандального, с криками и дракой, ухода? И что я скажу родителям вечером, когда они придут? Вот, мол, я, здрасьте, нарисовалась, фиг сотрешь? Как будто так и надо.

Нет, я не могла так. Долгое молчание матери, отсутствие любых звонков с ее стороны наводило на мрачные думы. Мне нужно, чтобы мне открыли. Либо мама, либо отец; и еще до того, как будет произнесено первое слово, по их глазам я пойму, осталась ли я их дочерью, или меня уже вычеркнули из жизни. Дико предполагать подобную возможность в отношении отца и матери, однако не менее дико тащиться первого сентября в школу после того, как слопала все снотворное, а мама сделала вид, что ничего не заметила.

Придется мне возвращаться на улицу. Вот только до вечера далековато, а таскаться с полной сумкой очень накладно. Остается звонить таки к соседям напротив. Я попросила соседку, чтобы та приглядела за моими вещами до вечера, наплетя ей ту же небылицу: потеряла ключи, не могу домой попасть. Соседка, добрая душа, предложила переждать у нее, и мне вмиг вспомнился добрый взгляд тети Зои — той, что жила этажом ниже, и которая присутствовала при моих первых месячных. Я ответила, что пойду к подруге. Соседка заверила, что за вещи я могу не волноваться. Из всего этого я сделала вывод, что мое долгое отсутствие прошло для соседей незаметно. Да и с чего бы им замечать? Близко мы никогда не общались, а предки мои, само собой, наш разрыв не афишировали.

На самом деле я не собиралась идти к подруге. Ни к Надьке Трофимовой, ни к какой-либо другой (других у меня не осталось). Я просто отправилась куда глаза глядят, тоскливо подумав, что все мои старания прорваться за железную дверь пропали даром — вечером вновь идти на абордаж. Свернув в какой-то подъезд, я перекурила на площадке. В мятой пачке оставались две сигареты. Денег же не осталось ни гроша. Я похвалила себя за экономность. Все-таки на что-то я гожусь: растянула те без малого пять тысяч до самого последнего дня, хотя понятия не имела, когда этот день наступит.

Я брела улицами, кварталами, переулками. Не замечая ничего вокруг, сворачивала где попало, наугад. Я не думала о вечере, когда предстоит моя встреча с родителями, потому что думать было бессмысленно. Даже такие слова как «мама» и «папа» обесценились, перестали ассоциироваться с чувствами — это были люди, на которых я возлагала последнюю надежду, что не останусь на улице. Да и надежда потускнела. Однажды — я точно не знаю, когда — я вошла в подземный грот и дальше брела в полной темноте. Я вышла с другой стороны, чудом выбралась и обнаружила, что там, во тьме, кто-то выкрал из меня какую-то часть. Я чувствовала себя так, словно эта моя прогулка — единственное, что у меня есть. Не будет никакого вечера, не будет встречи с родителями. Прошлое оторвалось от меня вместе с частью моей души, которую выкрал некто невидимый. Меня вырезали из какого-то журнала, а потом нечаянно обронили на асфальт.

Я вышла на улицу с четырехрядным движением и разделительными полосами. При переходе вспомнила один прикольный случай, свидетелем которому я стала года четыре назад здесь же. Впереди меня шли мужчина с маленьким сыном, и отец объяснял мальчугану, как следует переходить проезжую часть. Был он, по всей видимости, братом того дурика из домофона, который не пускал меня в подъезд. А может, это он и был, судя по его воспитательным замашкам.

— Вот, сынок, смотри сначала налево, потом направо. Видишь, машин нигде нет, нужно дорогу перейти.

Подкрепив свои слова действием, мужик перевел сына через первую дорогу и оказался на разделительной полосе. Я следовала за ними по пятам. Мужик, меж тем, продолжал свой урок.

— Вот, сынок, смотришь налево, потом направо. Видишь, машина едет? Нужно быстренько перебежать.

И мужик вторично подкрепил урок наглядным примером. Говорю же, везет мне на дуриков. Частей «в» и «г» в этом процессе просвещения я не услышала, поскольку перебегать дорогу перед автомобилями мне не горелось, и отец с сыном ушли вперед.

Спустя четыре года я вновь остановилась на краю первой полосы движения. Взглянула сначала налево, потом направо, как и учил дуболом из прошлого. Машин не наблюдалось. Что ж, нужно дорогу перейти.

Приблизилась ко второй полосе препятствия. Посмотрела налево, потом направо. Вдали заметила машину, что лениво катила в мою сторону. Что ж, нужно быстренько перебежать. Раз взрослые говорят, стало быть, так и нужно делать, а я ведь просто овца, всегда делаю так, как мне велено. Ну, или стараюсь выглядеть послушной.

Я бежала и бежала. Февральский ветер свистел мне в лицо. Я бежала через дорогу, легкая, как лань, я порхала, как бабочка. Я порадовалась тому, что оставила все свое барахло у соседки. Соседка приглядит, зато теперь я могу бежать свободно. Ничто мне не мешает, ничто не пригибает к земле. Я освободилась от своей ноши. Я бежала на другой конец дороги, улыбаясь шире и шире, потом начиная смеяться, в конце концов — захлебываясь смехом, и мне вновь пять лет, и мы, затаившись в кустах, поджидаем очередной автомобиль, чтобы пронестись ему наперерез, доводя водителя до припадка, а потом, хохоча, катаемся по траве, наслаждаясь собственной дебильной выходкой. Наслаждаясь самой жизнью. Мне снова пять, и я еще не взяла в руки бинокль, не узнала, что противоположности совместимы. Мне пять, и я в том мире, где нет места предательству, нет места насилию, нет растления, нет кровавых влез, нет абортов, нет иглы, нет венерических болезней, нет самоубийств.

Последнее, что я помню, это как летела навстречу асфальту, а еще в памяти закрепился визг тормозов и оглушительная боль в правой руке.