29 ноября, 2004г.

«Костик» спалил родную хату. Пишу позже, когда все закончилось. Пожарные свое дело сделали добре: затушили и уехали. Менты вроде тоже свалили. В «скорой помощи» смысла не оказалось: пара машин покрутилась у дома и убралась восвояси, поскольку, кажется, никто не пострадал, разве что соседи нанюхались дыма. Наверняка официальной причиной будет какое-нибудь «возгорание проводки». Или «неосторожное обращение с огнем». Никто ведь не знал, как изо дня в день измывались над бедным пареньком. Я всегда испытывала к нему нечто вроде жалости. Пусть жалость приносит лишь вред, как уверен Сергей Каюмов, иногда с сердцем не поспоришь. Теперь я готова «Костику» аплодировать.

Не могу сказать, что была свидетелем, как «Костик» самолично подносит самодельный факелок к занавескам или подпаливает родной диван, но у меня почему-то нет сомнений на этот счет. Я так думаю, что в результате каждодневной (и бесполезной) зубрежки внутри «Костика» что-то хрустнуло сегодня утром. Хрустнуло так, что мозги стали набекрень. Это как со мной, когда мама выбросила все мои любимые диски. Я визжала, как припадочная обезьяна, чтобы уберечь свой рассудок, чтобы не сотворить нечто подобное. А «Костик» дошел до такой кондиции, когда не мог и визжать. И сегодня после школы, кемаря за письменным столом и пялясь в стену, «Костик» узрел на этой стене приговор-альтернативу: либо он станет психопатом, либо совершит нечто отчаянное. Он уцепился за последнюю возможность, как я сама вцепилась в Сергея. Все это мои домыслы, но мне верится, что я права.

Горело чудненько! Завидев из окна пламенеющую дыру напротив, я, позабыв о своих страхах и зароках, схватилась за бинокль. Весь квартал сбежался поглазеть. Только у них не было бинокля, а у меня был, мне дедушка подарил его. Дым валил столбом, в нем проглядывали языки пламени, никаких деталей внутри разглядеть не удалось. Зато в полной красе увидела наших доблестных пожарных за работой. По выдвижной лестнице двое из них поднялись к окнам «Костика», просунули в окно рукав и залили всю квартиру водой. Потом еще какое-то время ходили по комнатам со шлангом, уничтожая остатки огня. Заодно залили все нижние этажи. Интересно, на «Костика» или его мамашу подадут за это в суд?

Когда все отчалили, а толпа внизу почти разошлась, я еще какое-то время наблюдала за тем, как «Костик» и его мать печально слоняются по руинам. Мамаша подсчитывала ущерб и оплакивала судьбу. «Костик»… В общем, ему было по барабану, насколько я поняла. Он раскопал какую-то книжку, которая ничуть не пострадала, только края страниц обуглились, и уселся на горелый диван читать. Мать на него за это наорала. Меня поразили такие подробности: расплавилась настольная лампа, верой и правдой служившая «Костику» столько лет. Я видела лишь бесформенный комок пластика, что некогда было абажуром; в то же время рядом лежал лист бумаги, от которого по законам природы вообще ничего не должно было остаться, но огонь его даже не тронул. Вскоре «Костик» с мамой куда-то делись. Наверное, отправились готовиться к ремонту.

Пока шел пожар, повидала большинство «знакомых». Круче всех разорялся «Миша». Когда до него дошло, что пахнет жареным, он выскочил на балкон и, поозиравшись, увидел дым. После этого «Миша» начал голосить. Голосил он всем подряд: звал соседей, перевешиваясь через балконные перила, требовал вызвать пожарных, о чем-то переговаривался с зеваками внизу. Потом, когда началась операция «Спасти рядового «Костика», «Миша» вопил пожарным, заставляя их поторапливаться, мать их так, иначе они все тут погорят. До самого конца «Миша» оставался на балконе вертухаем; даже когда все закончилось, и пожарные сворачивали свое барахло, «Миша» продолжал сыпать советами вперемешку с ругательствами.

«Рита» мелькнула на балконе лишь раз. Несколько секунд вяло разглядывала дым, потом исчезла внутри своей квартиры и больше не появлялась. Понятия не имею, довел ли ее папаша свое грязное дельце до финала, или ситуация тянется на стадии липких домогательств. Мои уста по-прежнему скованы печатью. О том, что мне довелось увидеть в квартире «Риты», не сказала даже Сергею. Меня давно не мучает совесть. Я ведь справляюсь со своими проблемами. Теряю подруг, но справляюсь. Теряю родителей, но справляюсь. Скатываюсь в школе по линии успеваемости, но все равно продолжаю барахтаться. Пусть «Рита» ищет свой собственный выход, свой метод. То, что она изукрасила себя наподобие женщины из племени тумба-юмба, для начала выглядит неплохо. Правда, на какое-то время придется забыть о личной жизни. Или спалить папашу. Тоже вариант. «Костик» знает.

Смирнов, кстати, съехал. Давно уже заметила, что в его квартире другие люди трутся. Ну и слава Богу. Быстро они это провернули, нет слов. Наверняка переезд планировался давно, просто я ничего не знала — собственно, а кто я такая, чтобы знать? Теперь я раз и навсегда избавлена от возможности наткнуться на смазливую мордашку Лешки в противоположном окне, и это радует.

Сегодня ближе к вечеру, когда о пожаре уже забыли, а жизнь вернулась к привычному ритму (только не для «Костика» и его мамы), наблюдала в бинокль секс. Не то чтобы как по телеку, довольно смутно и фрагментарно. Имеется в виду та подруга, что живет с дочерью и меняет мужиков еженощно. Подругу трахали вдвоем по очереди. Орала она так, что даже мне было слышно. Веселенький, однако, домик напротив, и соседи прикольные. С утра пожар, вечером — групповуха.

«Принцессу» так и не вижу больше. Может, они тоже сменили район и место жительства. Жаль, но с другой стороны, это отвечает закону общества. В таком «цветнике», как дом напротив, проживание семьи «Принцессы» выглядит диким и ошибочным.

Сегодня я вообще-то послушная дочь. Не нравится мне все это. Иногда я ухожу от Сергея в два часа ночи, порой даже в три. У него есть своя машина, но он практически не ездит (думаю, потому что часто не в состоянии сесть за руль). Каждый раз он мне вызывает такси, а когда я заваливаюсь домой, там меня ждет тишина. Предки как играли в молчанку, так и продолжают играть. Прихожу домой в десять вечера — молчат. Прихожу под утро — молчат (спят потому что). И утром молчат, вот что странно. Так что я решила сегодняшний день посвятить старым добрым традициям. Прибралась дома, приготовила ужин. Пусть порадуются. Может, хоть промычат что-нибудь вразумительное наконец.

С тех пор, как связалась с Каюмовым, дневник веду нерегулярно. И дома редко бываю, и просто нет желания. Сегодня вот наверстываю все упущенное. Писать особо не о чем. Если бы не выходка «Костика» -погорельца, то и повода бы не нашлось сесть за компьютер. Живу я более или менее спокойно. Стараюсь не прогуливать уроки в школе. На занятиях держусь особняком. Раньше на переменах мальчишки строили мне глазки, а теперь даже здороваются сквозь зубы. Все прекрасно знают, кто мой парень, так что особо связываться со мной ни у кого нет желания. После школы иду к Сергею. Секс. Готовлю ему обед. После обеда он исчезает. Я либо сижу у него, смотрю телевизор, либо иду по магазинам. В плане денег у меня теперь нет неудобств. Сергей возвращается за полночь. Снова секс. Потом…

В общем, я стараюсь на это не смотреть, стараюсь не обращать внимания и не думать. Но мне кажется, что его дозы участились. Может, и раньше так было, я ведь его не так давно знаю. Он продолжает повторять, что нельзя терять голову ни в каких обстоятельствах. Что он себя контролирует в этом отношении, и когда придет время завязать, он завяжет. Охотно верю. Возможно, так оно и есть.

Иногда мне приходится быть его секретаршей, сидеть на телефоне. Многие узнают меня по голосу, даже знают мое имя. Временами он возвращается вечерами не один. Нет секса. Я ухожу в другую комнату, чтобы не мешать их разговорам. Что они там обсуждают, мне до этого нет дела. Потом Сергей вызывает мне такси, или же меня довозят до дома его друзья. Однажды он предложил мне переехать к нему окончательно. Я ответила, что подумаю. Честно говоря, мне не хочется. Не потому, что я стараюсь оставить между нами пространство — его нет, по большому счету, пространства этого. Просто такой шаг означает полный разрыв с прежней жизнью. Да и в конце концов, я еще школьница, о чем я думаю!

Как-то раз мне на мобильник звонила Татьяна Александровна, мама Виталика. Справлялась, как я живу. Ну, нормально живу. Сносно. Она настаивала, чтобы я заходила в гости. Я пообещала, зная, что этого не будет.

Вчера в школе Покемонша решила меня прищучить. С учителями я стала вести себя примерно так же, как и с одноклассниками (исключая Трофимову, ну, может, Катю Череповец тоже). А именно — подчеркнуто-недоступно. Когда мне задавали вопросы, я кратко и лаконично отвечала (если знала ответ). Ни больше, ни меньше. В дискуссиях не участвовала, глотку не рвала; когда в классе случалось ЧП местного пошиба, оставалась равнодушной. Общественные мероприятия меня тоже мало волновали. Покемонша решила это дело исправить. То есть, жила-была девочка-припевочка, Люся Игнатова, и вдруг ни с того ни с сего она становится взрослой. Негоже это для ученицы одиннадцатого класса. Артиллерия была направлена на то, чтобы пошатнуть мои позиции. Разумеется, подспудно.

Шел урок физики, и как-то естественно тема перешла в несколько нетрадиционную область. Заговорили о людях, обладающих даром двигать предметы, угадывать перевернутые карты или читать мысли. По мнению Покемонши, люди эти использовали еще нераскрытые, не сведенные в систему законы физики, поскольку физика — это далеко не строгие формулы. Физика аморфна, и еще Эйнштейн об этом говорил. Упомянули расхожее клише, что в мире отыщется самое большее человек шесть, которые понимают теорию относительности. Покемонша выразила мысль, что эти люди и есть экстрасенсы в нашем общедоступном понимании.

И вдруг Покемонша уставилась на меня.

— Игнатьева.

— Игнатова, — привычно поправила я.

Покемонша проигнорировала поправку.

— Как ты считаешь, почему?

Я встала. Раз обращается учитель, нужно встать. Такие правила. Еще в первом классе они были вбиты в наши головы. Я хорошо усвоила их, я встаю, и я — овца.

— Что почему? — переспросила я.

Кто-то там хихикнул сзади. Я полуобернулась, не имея особого желания разглядывать весельчака. Этого оказалось достаточно, чтобы сзади заткнулись. Я же писала: побаиваются, с тех пор как я связалась с Каюмовым. Я их презирала за это. А может, презирала за то, что лето они проели кто на курорте, кто в санатории, кто в гостях у бабушки, в то время как мне совали во влагалище спицы. Презирала за то, что никого из них не было рядом, когда туда же мне хотели затолкать члены.

— Игнатова, это простой вопрос, — попыталась унизить меня Покемонша. — Почему людей, которые могут постичь тайны физических законов, так мало? Почему основное человечество отстает?

Ничего себе, простой вопросец! Откуда мне знать, почему? Я предметы не двигаю, и мысли я не читаю. Хотя… Я вдруг вспомнила свой бинокль. А точнее — себя саму, дома у Смирнова, изучающую окна собственной комнаты. Я не знаю, верно или нет мое предположение, но поскольку, когда тебе задают вопрос, ты должна отвечать, если не хочешь в рыло — а я не хочу, я ведь овца, — я неторопливо сказала:

— Мне кажется, когда-то в мире было иначе. Но чем больше на планете людей, тем у́же наш кругозор. Раньше мы умели предугадывать, сейчас мы не видим дальше своего носа. Куда там охватить целый мир. Как это вообще возможно: осознать вдруг, что все относительно, и не свихнуться? Для современного рационального человека это слишком. Сколько было войн на религиозной почве? Сколько было гонений? А все потому, что люди не могли принять существование двух взаимоисключающих истин. Или, скажем, у тебя есть мечта, ты трудишься в поте лица, чтобы ее достичь, а на каком-то этапе вдруг узнаешь, что для кого-то твоя мечта — грех смертельный, и этот человек, как Савл, убивает тебе подобных. Когда отец прикасается к дочери — где грань между родительской лаской и не совсем родительской? Кто-то может посчитать так, кто-то иначе, каждый со своей колокольни. Ты убиваешь кого-то, потом съедаешь себя живьем в раскаяньях, как Раскольников, но для кого-то убийство — ритуал, традиция. В некоторых племенах до сих пор практикуют жертвоприношение, и они убеждены, что ихнему Богу это угодно. Возможно ли видеть убийство сразу с двух противоположных сторон? Наверное, судьи могут, а больше никто. Может ли учитель, который учит детей школьным предметам, признать, что все его ценности — относительны? Да он не сможет после этого быть педагогом! Когда понимаешь, что все относительно, это равноценно смерти. Невозможно сделать шаг, потому что потенциальных шагов — миллион. Думаю, Эйнштейн польстил человечеству. В мире наберется не шесть, а один человек, который может понять теорию. А после смерти самого Эйнштейна — ни одного.

Класс тупо молчал, наверное, минуты три. Я сама обалдела от того, насколько ошеломленными выглядели мои одноклассники. Вроде бы не сказала ничего особенного; я лично чуть ли не каждый день слышу от Сергея такую философскую бодягу, которая практически не имеет смысла. Сама Покемонша выглядела так, словно шумно испортила воздух и теперь мучительно думала, как замять этот конфуз. Пялилась на меня, будто увидела свою ученицу, Люсю Игнатову, сразу с двух колоколен одновременно. Я могла бы ей посоветовать безболезненный способ расширения сознания: нужен только бинокль. Или другая заколдованная оптика.

Впрочем, позволить мне выглядеть звездой Покемонша не могла.

— Кажется, Игнатьева пытается причислить себя к исключительному меньшинству, — саркастически объявила она всему классу.

Никто не засмеялся. Ляпнула она это явно невпопад, а потом, смеяться надо мной было сейчас чревато. Мне, честно говоря, было по фигу. Я безучастно смотрела на нее, продолжая стоять, одна в поле воин, дожидаясь, когда от меня отцепятся. Покемонша показала мне кивком головы, что я могу сесть.

Так, стоп! Кажется, предки пришли. Все, заканчиваю. Буду сегодня изображать Дюймовочку.