Глава 5

Как я намёрзся в эту первую в своей жизни зиму! В моих ушах до сих пор нет-нет да и захрустит стылый снег той зимы. Вопреки замерзанию и голоданию, я сильно вырос и превратился из милого щенка в нескладную вислоухую дворнягу. Люди шарахались от меня, когда я пробирался за теплом в их подъезды, и гнали, гнали, гнали. Зато я научился мастерски исполнять трюк с хромой ногой, благодаря которому сердобольные старушки выносили мне остатки манной каши. Как бы им намекнуть, что манная каша для собаки — то же самое, что для шахтёра, вернувшегося со смены, шоколадка!

Только со временем я понял, что большинство здешних старушек сами едят эту кашу не от шикарной жизни, и наше с ними существование во многом так похоже, что мне самому хотелось принести им какую-нибудь недоеденную селёдку из привокзального кафе.

Однако время шло, злая зима уже изо всей силы навалилась своим холодным белым брюхом, и стало совсем туго. Бабушки перестали выходить на улицу, чтобы в чистых, бедных комнатках хоть как-то сохранить затухающее тепло своих немощных тел. Подсобника Федю, что выносил нам объедки из привокзального кафе, к нашему всеобщему горю уволили. У него были вечно трясущиеся руки и слезящиеся глаза, но он был единственным, кого я знал, кто не норовил пнуть меня сапогом… И вообще, с каждым днем становилось всё хуже и хуже, и ветер пронизывал до костей, пробивая поземкой отросший подшерсток… Я не задумывался над происходящими изменениями, у меня не хватало для этого ни мыслей, ни опыта, я просто видел, что жизнь — она вот такая, и всё именно так и устроено, и если я могу дышать — я должен дышать, а если я могу бежать — я должен бежать. Как говорится: дают — бери, бьют — беги. Что тут ещё добавишь?..

Ну и, конечно, я должен сказать несколько слов о главном.

Снег и мороз — вот что донимало меня сильнее самого злого дворника! Снегом завалило все свалки и мусорные баки; можно было копаться полтора часа и не найти ни одной жалкой колбасной кожурки, зато при этом можно было легко порезать нос или лапу об лежащую в снегу разбитую бутылку. От снега была только одна сомнительная польза — его можно было есть, однако потом становилось только хуже. Бывало, нахватаешься снега с голодухи, а потом ходишь целый день с полным животом холодной воды.

А вот про мороз — разговор другой!

Сидя в своих тёплых комнатах, возле горячих батарей, обогревателей и печек, что вы знаете о нём кроме того, что это сколько-то там градусов ниже нуля? Я вам расскажу, потому что знаю об этом всё! Мороз гораздо коварнее и многообразнее, чем вы думаете. Это явление природы вдребезги ломает самую главную житейскую схему, которая выглядит так: человек идёт на базар и покупает обезглавленную, до синевы бритую курицу. Потом человек, сообразуясь со своим любимым рецептом, долго готовит её, блаженно вдыхая образующиеся запахи. Потом человек за какие-то мгновения съедает её, а кости выбрасывает. И тут торжественно и неотвратимо в этой схеме появляюсь я. Издалека почуяв запах вожделенных костей, я с аппетитом устанавливаю окончательное и полное исчезновение несчастной курицы с лица земли и убегаю восвояси в поисках возможностей участия в новой схеме.

Беда заключается в том, что с наступлением морозов, эта схема не работает! То есть то, что касается мяса, — бесподобно работает, а вот то, что касается костей… На сильном морозе они превращаются в ледышки и перестают пахнуть, а собака, не чующая запаха, — что сапёр без миноискателя. Такова теория, и спасибо, что вы нашли время так долго в неё вникать. А с практикой дело обстояло ещё хуже. Например… Ну всё, всё! Не буду больше испытывать ваше терпение. Если не ошибаюсь, куриные кости вряд ли интересуют вас так же живо, как меня, поэтому добавлю только пару слов о главном свойстве мороза и закончу на этом.

Вы будете очень удивлены, но мороз — лучший на свете собачий учитель танцев. Собака не носит носков, варежек и валенок. Она ступает по земле голыми лапами, и если делает это достаточно долго, перемещая себя по заиндевевшему сибирскому городку, то рано или поздно она начинает поджимать свои обмороженные лапы. Я бежал сначала на передних и задней левой, потом на передних и задней правой, потом — опять сначала. Это и была моя весёлая кадриль, движения которой я изучил в совершенстве. Тем вечером я танцевал её из последних сил и думал, как хорошо было бы не соблюдать такую танцевальную очерёдность, а поджать сразу все свои четыре обмороженные лапы, лишь бы только не чувствовать больше ледяную корку земли. Но это означало остановиться и упасть, это означало конец… Нет, вы не думайте, я хотел ещё побороться; глубоко сидящий врождённый страх прекратить существование, даже такое жалкое и убогое, как у меня, делал своё дело, я цеплялся за жизнь последними когтями, но… Я выбился из сил, остановился, высунул язык и тупо посмотрел в снег. А лапы поджались сами. Я лежал на утоптанной снежной дорожке, посыпанной рыжим песком, и теперь мне было уже всё равно.