Глава 6

Кто-то очень хотел, чтобы я задержался на сибирской станции Усть-Илимская. Об меня споткнулись и охнули:

— Мам, смотли! Тут мёлтвая собака!

— Ой, собака… Мишенька, не трогай руками, она больная!

Действительно, я уже был припорошен снегом и выглядел не ахти как, но всё-таки в тот момент ко мне больше подходило определение "больная собака", чем "мёртвая собака". А вы, без сколько-нибудь регулярного питания, возьмите да поночуйте на снегу или на стылых бетонных ступенях, я тогда посмотрю, какое у вас будет здоровье...

В полузабытьи я посмотрел на укутанного мальчика с выдающимися щеками, потом на склонившуюся надо мной круглую тётеньку, и попытался лизнуть ей валенок, но язык, обычно подвижный, вывалился из пасти постиранной тряпкой, и я с трудом уложил его обратно на место.

Тётенька, видно, кое-что понимала в жизни. Схватив Мишеньку за узел шарфа на спине, она укатилась в темноту, я только услышал, как мальчик протяжно заныл: «Собатьку залко-о-о!» Меня этот манёвр не удивил, не пнули, и то ладно. Удивило другое — она вернулась! Вместо мальчика у неё были детские санки. Сначала она легко подняла меня на руки, а потом я оказался на санках. Сильная женщина… Приятно заскрипели полозья и как-то боком, боком, мимо меня поплыли голые деревья и, горящие через один, тусклые уличные фонари. Как всё странно, я никуда не бегу, а вокруг всё движется...

Возле панельной трёхэтажки тётенька сгребла меня в охапку и занесла в подъезд. Знакомые места! Как трудно пробраться сюда, минуя плотно закрытые двери, а тут на руках заносят… Чудеса! Но это была лишь середина сказки. Меня не положили в подъезде, как я думал, а занесли на второй этаж, прямо туда, где сидел в прихожей на маленькой табуреточке мальчик Мишенька. Он был уже без шапки и шарфа, и его, как мне показалось сначала, пухлые щёки куда-то пропали. Тётенька положила меня на старую куртку и накрыла какой-то, самой тёплой в мире кофтой...

Это был прекрасный сон. Пахло чем-то кислым и невероятно вкусным, к телу робко и осторожно стали прикасаться тёплые волны, а откуда-то из-за горбатого холодильника раздался хорошо поставленный голос: «Света из посёлка Верхний Надым хочет передать для своей мамы песню, в исполнении американской певицы Уитни Хьюстон. Света! С удовольствием выполняем твою заявку...», и красивый женский голос на чужом, но почему-то очень знакомом мне языке чувственно запел: «And I… will always… love you…» Когда-то это уже было? «And I… will always love you…» Проснувшись было, я снова начал засыпать. От тепла и, наверное, от этой красивой, нежной и почему-то понятной мне песни, по телу разлилась безмятежная нега. И было ещё одно: маленький мальчик Мишенька, сидя передо мною на корточках, крохотной ладошкой гладил мою голову и тихо-тихо говорил: «Собатька, не умилай...»