Глава 12

Я проснулся, и о чудо! Вокруг действительно ничего не исчезло, даже кое-что добавилось… Не могу сказать, что это добавившееся меня обрадовало, ведь все изменения как правило происходят в худшую сторону, но по сравнению с тем, что я пережил утром, десяток плотно обступивших, оскалившихся разномастных сородичей был для меня просто как следующий номер обязательной программы.

— Э-э, вислоухий! Ты чё делаешь на нашей территории?! — зарычали они хором.

Да что вы все, сговорились что ли? У дога — там его территория, у этих — тут… А где моя? Как её найти, чтобы просто нормально жить, где бы все оставили меня в покое?

— Ты чё, глухой или язык проглотил от страха?! — прогавкал самый низкорослый, но при этом самый активный из столпившихся.

— Мелковат ты, чтобы стать моим страхом, — ответил я ему, а сам в это время стал ускоренно вычислять наилучший вариант отхода.

— Парни, это чучело острозадое нам хами-и-ит! — разрывался мелкий, а я в своих вычислениях зашёл в тупик — благополучных вариантов отхода не было ни одного, фокусы из детсадовских выступлений явно не помогут, а прорываться в лобовую, означает собственноручно нанизаться бесплатным шашлыком на их зубы. С другой стороны, что они могут со мной сделать? Загрызут насмерть? Вроде не должны, не видел я ещё, чтобы бездомные собаки убивали ближнего своего… Хотя эти очень сильно отличаются от моих городских братьев, вид у них, конечно, такой же затрапезный и шерсть не блестит, как у того мраморного дога, но что-то в осанке, и главное в глазах… нету сгорбленности и страха, чёрт его знает, может эти могут и загрызть… Господи, когда уже заткнётся этот мелкий!

— Замолкни, Болтун, от тебя уже в ушах заложило! — все расступились и впереди оказался чёрный, как смоль, пёс. Он не был самым высоким или самым мускулистым, но шрамы, полученные в битвах за авторитет, и спокойные уверенные глаза рассказали мне, что он тут главный. Когда все говорили «наша территория», он говорил «моя территория», когда все орали «мы можем», он говорил «я могу», вот с кем нужно договариваться, он и есть главный путь отхода. Тем временем он продолжал:

— Ты, Болтун, туповат, тявкаешь без остановки и не видишь, что наш гость в это время придумывает, как бы ему покрасивее от нас сбежать, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Ну, так что ты делаешь на моей территории и откуда взялся?

Я попытался придать своему голосу максимум солидности, и думаю, у меня это получилось:

— Взялся я, как ты выразился, из города, если знаешь окрестности, — поймешь из какого, а на твоей территории я, откровенно говоря, временно. Любуюсь горизонтами, слушаю чаек. Отдохну немного и исчезну, даже не вспомните.

— Босс! Босс! — завизжал мелкий. — Ещё один любователь горизонтами! Вот Пистолет обрадуется!

Главный, не обращая внимания на Болтуна, спросил:

— А чего ж тебе в городе не сиделось?

Я прищурился:

— Это ты меня на откровенность вызываешь или так, проверочный вопрос?

— А ты отвечай, когда спрашивают, — глянул он исподлобья.

— Людей там больно много, а некоторые из них с сетями ходят и на собак набрасывают.

— Не хочешь ли ты сказать, что на тебя набрасывали эти сетки, а ты всё равно остался жив?

— Я не хочу сказать. Я уже сказал!

— Босс! Прямо как ты! — заорал восторженно Болтун, а остальные одобрительно загалдели. Главный злобно зыркнул по сторонам и все замолкли.

— Ладно. Такие как ты, романтики, мне в команде не нужны. Со мной не любуются закатами, а занимаются делом. Я сам не слушаю чаек и другим не позволяю заниматься ерундой. Но тебя мне нужно кое к кому отвести. Пошли.

Он не спеша побежал вперёд, а вся свора, включая меня, посеменила за ним. Передо мной все время крутился Болтун, и его было не остановить:

— Слушай, как ты удрал из сетки?! Ни одна собака не может удрать из сетки! Только один Босс смог, да и то ему Пистолет помог. Пистолет раньше с нами тусовался, только — чудной он. Всё на воду да облака глазел часами. Ты тоже чудной… Может, с нами останешься? Пистолет со своей баржи не выходит, а мы как ветер летаем! На рыбаков нападаем, даже набеги на город делаем! Весело!

Главный оглянулся на мелкого и рявкнул:

— Болтун, хорош языком молоть! Ухо откушу!

Болтун сделал удивлённые глаза:

— Ты чё, Босс! Молча бегу, вообще ни слова не сказал! — и продолжил полушёпотом: — Оставайся, у нас все ребята заслуженные. Вон, чепрака видишь? У него хвоста под корень нету. Погоняло его — Отрезок. Ты у него сам не спрашивай, как его хвоста лишили, он злится очень, а нижняя у него — будь здоров! Такие острые зубы, как у молодого! Я тебе потом расскажу, а то сейчас ещё услышит… Но история, доложу я тебе, — мёд для ушей! А вон тех троих видишь? Одинаковых? Мы их зовём Аквалангистами, всех троих. Прикинь, их топить принесли, уже в воду кинули, так Босс их вытащил! Смотри как вымахали! Как лоси! А вот этот, рыжий...

— Слушай, а ты о чём-нибудь другом можешь? — я с трудом остановил его трескотню. — О реке, например, откуда она течёт, куда она впадает?

— Нет, это не ко мне. Это тебе Пистолет скажет. Он у нас краевед-романтик.

Опять этот Пистолет! Даже интересно посмотреть, что это за тип такой, всё знает, всё видел, прямо не собака, а мудрость жизни какая-то. И почему его так зовут странно? Пистолет...

Тем временем мы подбежали к заброшенной пристани, возле которой стояли на приколе полузатопленная ржавая баржа и ещё несколько старых посудин. Главный оглянулся и, повинуясь жёсткому взгляду, все остановились.

— Ты, иди за мной, — бросил он мне и перепрыгнул на железную палубу. Мы побежали к старым контейнерам, судя по всему ровесникам этой баржи, и в одном из них нашли ветхую телогрейку. Я сразу почувствовал, что телогрейка — обжитая, но вокруг никого не было. Главный осклабился и громко гавкнул:

— Ладно, Пистолет! Кончай свои шпионские фокусы!

В ответ баржа проскрипела своими старыми бортами, а Пистолет не появился.

— Слушай, я знаю, что ты где-то здесь. Выходи, мы одни тут. Я, можно сказать, единомышленника тебе привёл, а ты всё в разведчиков играешь!

— А я знаю, что вы одни, — с контейнера свесилась ушастая голова, — а вот что это за единомышленник такой, я не знаю.

— Больно подозрительный ты стал, — подначил Пистолета Главный.

— Зато живой! — подмигнул ему Пистолет.

— Я, вроде, тоже не мёртвый...

Пистолет поморщился:

— Ну, ты мою доктрину знаешь, и хватит об этом… Кого привёл-то?

— Да вот говорит… как это… А! Любуюсь горизонтами. Исчезнуть, говорит, отсюда хочу. Я и подумал, чего ты один тут сидишь, вот тебе товарищ с одинаковыми интересами, ты же, кажется, тоже хотел свалить отсюда...

Пистолет хитро поглядел в пол:

— Так вот в чём дело! Ты обо мне беспокоишься! Спасибо тебе, Черныш, очень благодарю!

Главному явно не понравилось, что Пистолет назвал его Чернышом, тем не менее он только вильнул хвостом и ответил:

— Напрасно иронизируешь, я твой должник и хочу хоть как-то погасить свой долг… Так что вы тут пообщайтесь, а у меня дел полно.

Пистолет подозрительно уставился на меня:

— Мы-то пообщаемся, только он молчит, как чушка.

— Не волнуйся, — бросил Главный на прощанье, — этот за словом в карман не полезет.

Пистолет проследил, как Черныш вместе со сворой исчез вдали и лёг на свою телогрейку, а я сел на тёплую от солнца палубу и мы надолго замолчали. Пистолет оказался немолодым, вдвое старше меня, псом. Огромные висячие уши, поросшая длинными редкими волосами морда и глубокие печальные глаза — вот портрет отшельника со старой баржи. Почему он тут один, и всё-таки, откуда такое странное имя — Пистолет… Я смотрел на него, он смотрел на меня, но упорно молчал, и, видимо, даже не собирался заводить разговор. А мне что, больше всех нужно? Я к нему в гости не напрашивался, мне главное было без осложнений закончить встречу с дикой сворой, так что же я сижу?

— Пойду я. Спасибо за содержательную беседу. Всего хорошего, — поднимаясь сказал я.

— А чего приходил-то? — зевнул Пистолет.

— Я и не приходил. Меня привели, а это, согласись, разные вещи.

— Так-так, — Пистолет поднялся с телогрейки и подошёл ко мне. — Тогда рассказывай, зачем тебя привели.

— Слушай, чего ты пристал? Я лежал, никого не трогал, обдумывал новую жизнь… Тут эти налетели, повели меня к тебе… Если бы они повели меня в какое-нибудь другое место, я пошёл бы и туда, потому что положение у меня было уязвимое.

— «Уязвимое положение», «новая жизнь», — задумчиво повторил мои слова Пистолет. — Знаешь, парень, давай-ка ты рассказывай всё с самого начала и подробно.

— Может, тебе ещё душу наизнанку вывернуть? — зло спросил я.

— Ты не ерепенься, рассказывай, а я потом объясню, зачем мне это нужно.

Я задумался. Вообще-то от Пистолета не исходило никакой угрозы, но всё равно подозрительно, зачем он выпытывает, как всё было. К тому же не привык я рассказывать о себе. Раньше некому было, да и в принципе никто не интересовался моей жизнью. С другой стороны, ночевать мне негде, вокруг незнакомые места, а у него тут и крыша над головой, и телогрейка… И потом, несмотря на свою подозрительность, мне Пистолет понравился. Не похож он был на остальных дворняг, понапрасну не гавкает, отобрать ничего не пытается, хоть у меня и отбирать нечего, но всё равно, про свою территорию ничего не сказал ни разу, а ведь эта территория — точно его… И что-то есть у него в голове, мысли какие-то, думает он о чём-то… Похожие мы с ним, вот что! Чёрт возьми! А ведь у меня никогда не было друга. Скребка я не считаю, потому что он человек, а у человека другие, непонятные мне цели и задачи. Это говорит мой богатый опыт, и потом, разве настоящий друг оставил бы так меня, как это сделал Скребок? А Пистолет не человек и кто его знает, может, это счастливый случай, и мы подружимся с ним?

Я начал рассказывать начиная с живодёрки, как я ловко выскользнул от потёртого мужичка, и до самой встречи с дикой сворой, под предводительством Черныша. Когда я закончил свой рассказ, Пистолет лежал с довольным видом и ухмылялся:

— Неплохо, неплохо ты извернулся от живодёрки, только Чернышу ты про это зря рассказал.

— Почему?

— Рисковал ты очень. Ты думал возвыситься перед ним, а получилось, что его принизил.

— Не понял… А что я ему такого сказал?

— Чёрный коварен и честолюбив. Раньше мы все вместе тусовались и он сразу власть взял, а я был что-то вроде комиссара, хотя мне и это не особо нужно было, просто Черныш так захотел. Мы ведь как сюда попали… Бегали по городу, неприкаянные, а потом живодёрка шмон большой навела. Много братьев тогда сетями в кузов затянуло, все достойные были… А я уже тогда опыт имел, увернулся несколько раз на манер твоего, только смотрю — Черныша сачком накрыли и тянут уже. Ну тут меня зацепило! Что ж это такое?! Если и такие орлы сгинут?! А-а! Сколько той жизни! Изловчился я и мужичка, что сачок держал, сзади аккуратно за задницу и ущипнул. Да так, что кусок штанины вместе с кожей и выщипал! — Пистолет счастливо причмокнул языком от приятных воспоминаний боевого прошлого. — А рёву было! Ну, подбежал я к Чёрному, выпутал его из сетки и мы полетели, а все братья, что уцелели, за нами. Все видели кто Чёрного спас, а ведь оттуда уже не выбираются… Все на меня как на бога смотрели, только я за трон не рубился, а Черныш — рубился, он и сейчас за свою власть глотку перегрызёт… Я живой-то до сих пор только потому, что он через себя переступить не может, помнит, что я для него сделал. Всё выпроводить меня мечтает. Но это сейчас, а потом что будет? Кто захочет всю жизнь в должниках ходить? А долг ему вернуть, — тут Пистолет поморщился, — нечем...

— Интересный расклад, — сказал я, — только я всё равно не понял, в чём был мой риск-то?

Пистолет закатил глаза:

— Я думал ты умнее. Что ж тут непонятного? Если бы не я, что бы сейчас было с Чернышом? Куском мыла он был бы, вот что! А ты как-то сам смог судьбу обмануть, без посторонней помощи из сетки выбрался, значит, ты сильней и ловчей его. Тупые не поймут, а вот другие, молчуны-Аквалангисты например, умом не обделены, хоть водицей холодной башку в своё время и отморозили. Они могли смекнуть, что ты пооборотистей, чем он. А зачем ему конкуренты? Он — авторитет, и важнее этого для него в жизни ничего нету.

Пистолет замолчал и я подумал, что он намеренно сделал паузу, но подождав немного, я понял, что рассказ остановлен, и решил подтолкнуть его дальше:

— А если ты ни на что не претендовал, что же не остался в стае? Всё-таки вместе-то попроще наверное?

Пистолет покачал головой:

— Как тебя зовут?

— Бродяга.

— Послушай, друг Бродяга! Если ты знаешь, что твою будку через пять минут сожгут соседские пацаны, ты в неё полезешь?

— Нет, конечно. Я же тогда вместе с ней и сгорю!

— Вот и именно! Черныш выдумал себе главный девиз: «Человек собаке — враг!» Он решил мстить людям, набеги делает в город, рыбаков всех на этом берегу расшугал. Знаешь сколько раньше здесь рыбаков было? Валом! И не все из них злобными были, иные даже остатками ушицы кормили, а теперь… Посмотри, сколько их? Ноль!

Чёрный собирает всех бродячих под своё крыло, одних уговаривает, других заставляет, думает, чем их больше, тем он сильнее. Я, говорит, весь город в ужасе держать буду, я их научу собак любить… Дурак! Он не знает, что у людей есть не только "общество рыболовов", но и "общество охотников", и можешь мне поверить, скоро люди с ружьями сюда придут. Они знают, что дикая собачья стая оборзела, нападает на людей. Они не будут разбираться, кто кого и когда обидел. Они будут стрелять. На этом всё и закончится, все девизы и всё честолюбие. Я это просчитал давно, вот и свалил заранее, чтобы не было вопросов. Черныш, конечно, силён, но нет у него главного, что есть у меня, и, похоже, есть и у тебя — способности рассуждать как человек. А только эта способность даёт собаке шанс понять побольше и прожить подольше. Ты понял меня, друг Бродяга?

Как не понять, когда Пистолет так чётко всё разложил по полочкам. Тут целая политика, и она явно не в пользу Пистолета.

— Если всё так, как ты говоришь, то тебе нужно опасаться Черныша, — сказал я после некоторого раздумья, — а лучше всего — убраться отсюда подальше.

— Убраться отсюда… — Пистолет насмешливо закатил глаза. — И как ты себе это представляешь? Куда ехать-то? Вон там город, а здесь баржа, и всё! Вокруг ничего нету! Одна тайга! — Пистолет злобно огляделся, — ты знаешь, что такое тайга?

Я задумался. Тайга… Нет, слово незнакомое и того эффекта, что производили на меня некоторые другие слова, не было. Пистолет, не дождавшись от меня ответа, ответил сам:

— Я так и думал, не знаешь ты, что такое тайга! Рассказать? — и он сделал страшные глаза, при этом вид его исчерпывающе указывал на то, какой я ещё тёмный во многих вопросах. — Только сунься в тайгу — и тебя не станет...

Пистолет многозначительно посмотрел на меня, но увидев, что вступление не произвело на меня должного впечатления, продолжил:

— Это как сачок для собак, только хуже, даже некоторые люди в него попадаются.

— Ну мы-то с тобой в сачок не попали? Так ведь?

— Ты не понял. Это — совсем другое. Тайга — дикий лес, и нам, городским, там не место. Мы не сможем преодолеть это препятствие, а главное — не понятно куда вообще идти...

Пистолет посмотрел на меня и взгляды наши встретились, но в его глазах я почему-то не увидел той растерянности, которая обязательно появляется, когда вокруг одни препятствия, а ты при этом не знаешь «куда вообще идти». Наоборот, мне показалось, что Пистолет всё очень хорошо знает, просто что-то не договаривает. Хитрый...

— Слушай, Пистолет, а Болтун наоборот сказал мне, что ты всё здесь знаешь, и даже куда река течёт. Он вообще тебя краеведом назвал.

Пистолет равнодушно зевнул:

— А он на то и Болтун, чтобы языком болтать. Пустобрёх, понимаешь? Пустомеля. Сам что-нибудь придумает, а потом всем рассказывает, балабол. Поэтому и кличку имеет соответствующую. Одно слово — Болтун… Находка для шпиона...

Точно что-то Пистолет недоговаривает. «Находка для шпиона»… Это я шпион что ли? Да-а! Тяжело общаться с вольными братьями. В городе как было — нашёл кость — всё, она твоя, и все это знают. Опередил кого-нибудь — тоже молодец! Но всё в открытую, без интриг, никто не скрывал «рыбные места», всё по-честному. А тут...

Я снова поглядел на Пистолета и снова получилось, что прямо ему в глаза:

— Знаешь, я понял, что у вас тут всё непросто, но пообщавшись немного с Болтуном, я понял ещё кое-что: не может Болтун самостоятельно ничего выдумать. У него мозг стерильный, а ты почему-то начинаешь приписывать ему несуществующие умственные качества. Странно это… Не хочешь говорить начистоту — не надо. Я у тебя переночую, а завтра без твоих подсказок двинусь отсюда, — я гордо расправил два своих уха-сигнальных флажка и вдруг вспомнил, что говорил мне когда-то Скребок и с нарочитой важностью озвучил это: — Мне нужно туда, где огни — там настоящая жизнь.

Пистолет чуть не поперхнулся:

— Ну-ну, романтик, вперёд! В тайге будет кому с тобой разобраться. Говорю же тебе — некуда нам идти, некуда! Всё заканчивается там, где заканчивается горизонт, а все твои «огни» — это утопия! Понял? У-то-пи-я!

Стоп! А вот это слово — «утопия» — я раньше никогда не слышал, но точно его знаю, и знаю, что оно означает!

Меня опять охватило немного подзабытое волнение, которое частенько мучило меня в будке у Бирюка. Я снова вспомнил свой неприятный сон про мальчика в чёрной бандане, всплыло звучное имя «Сократ», и всё это перемежалось красивой мелодией с понятными как день словами на чужом языке: «And i… will always… love you…» И вдруг я кое-что понял! Это такой специальный язык для пения, потому что я слышал его только в песнях по радио на кухне у круглой тётеньки, и несколько раз в городе, из ларьков и привокзального кафе. А разговаривают люди на другом языке. Это точно. Только зачем такие сложности?

Сумбура в голове стало поменьше, как будто давно валяющуюся где попало вещь наконец-то положили на своё место. Но это — было первое, положенное на свою полочку, а вот остальное, громоздившееся в моей собачьей голове, только ещё искало свои полочки и вносило головокружительное смятение в моё забурлившее от нечётких воспоминаний сознание. Наверное, если бы я не был собакой, я бы сошёл с ума...

— Э, мыслитель, ку-ку! Я тут! — Пистолет стоял чуть ли не упёршись носом в мою морду и озадаченно крутил головой. Это вывело меня из задумчивого ступора и я задал оригинальный вопрос:

— Что?

— Что-что! Статуя молчаливой собаки в полный рост, вот что! Я тут ору, что на том берегу слышно, а ты стоишь, как бревно. Это ж какие нужно мозги иметь, чтобы так задуматься… Ты меня так больше не пугай.

Пистолет опять улёгся на телогрейку и подозрительно покосился на меня. Понимая, что ему интересно, о чём я думал, и чувствуя, что сам он что-то не договаривает, я не хотел раскрывать свои мысли, но всё-таки мне было очень важно разобраться со своими умственными ощущениями и я осторожно спросил:

— Слушай, а у тебя никогда не было такого, что ты… как бы это сказать… что-нибудь увидел в первый раз… или услышал, а оказывается, ты это уже видел раньше.

Пистолет ещё подозрительней уставился на меня:

— Так это у всех бывает, даже у людей. Мне мой второй хозяин об этом говорил. Несчастный был человек, разговаривал со мной как с братом, всю свою жизнь мне рассказывал, думал я ничего не понимаю. Как-то он это называл… «Где же вы»… Нет! «Где же вю» — он это называл! Так и говорил: «Смотрю в окно, а как будто всё это когда-то уже видел, где же вю какое-то».

— Нет, Пистолет, ты меня не понял. Вот ты сказал про утопию, а откуда ты узнал это слово и что оно обозначает?

— Говорю же тебе, от второго хозяина! Интеллигентный был человек, дай бог ему, чтоб блохи не кусали.

— Ну вот! А мне про это никто ничего не объяснял, а я всё равно всё знаю! И меня мучает — откуда?

Пистолет поднялся с уютно насиженной телогрейки и, странно посмотрев на меня, настороженно спросил:

— И что у тебя ещё есть такого же, в этом роде?

— Да много чего...

— А поточней? — с нажимом произнёс мой новый знакомый, и хоть в голосе его и прозвучало недоверие, мне почему-то показалось, что было в его тоне ещё что-то, какие-то слабые нотки надежды на то, что в моём ответе он услышит нечто долгожданное и очень важное.

— Поточнее? — переспросил я. — Ну вот тебе поточнее: однажды меня обозвали Сократом, а я этого Сократа откуда-то знаю. Я не могу тебе этого объяснить… не то, что я где-то слышал это слово… а просто… оно у меня в голове, понимаешь? А главное — другое! На базаре в городе песни разные в ларьках крутят, некоторые — нормальные, с людскими словами, а некоторые — на каком-то тарабарском языке, слышал? Так вот! Я эту тарабарщину понимаю! Почти всю!

Я покосился на Пистолета и увидел странную картину — ушастый хозяин заброшенной баржи ужасно вытаращил на меня глаза и от этого взглядом стал похож на пекинеса. При этом он непрерывно то вскакивал, то снова садился, а потом начал чесать себе уши, причём задняя волосатая лапа работала с быстротой самолётного винта, так что длиннющие, загнутые когти, не знающие такого явления, как педикюр, образовывали в воздухе расплывчатый пропеллерный круг. Как при таком интенсивном почёсе его уши вообще остались в живых, а не поотскакивали тут же на палубу, я не знаю, видимо очень крепко приделаны уши к голове. По идее и вся голова целиком могла отвалиться от такого приложения силы, короче говоря, всё указывало на то, что Пистолет очень взволнован. Наконец он перестал стачивать когти о собственные уши, вскочил, и ни с того ни с сего заорал:

— Беги за мной! Быстрее!

«Ну всё, взбесился!» — промелькнуло у меня в голове, но побоявшись прекословить изменившемуся на глазах псу, я побежал за ним.

— Ты плавать умеешь? — на ходу спросил меня оказавшийся психом, и сам вопрос помог мне ещё больше утвердиться в этом.

— Не знаю. Не приходилось, — насторожённо ответил я.

— Ничего, сейчас придётся, — зловеще посулил Пистолет и подбежал к затопленному борту баржи, — прыгай в воду и плыви за мной.

— Чего это я буду прыгать в воду?! Что я самоубийца что ли? Я речку-то в первый раз в жизни увидел, а ты говоришь «плыви»! — я с опаской посмотрел на взбесившегося пса. — Болтун говорил мне, что ты странный, но ты, я вижу… — я хотел закончить «ещё хуже», но попридержал язык — мало ли что у этого психа в голове, а место здесь глухое… Зачем рисковать? Поэтому мысль свою я не закончил, но с сожалением подумал, что начиналось знакомство, вроде бы, неплохо, а заканчивается тем, что всё равно нужно уносить ноги. А я про какую-то дружбу размечтался, дурак...

— Эй, мыслитель! Ты опять меня пугаешь? — слова Пистолета вывели меня из задумчивости. Действительно, что это со мной? В городе я не позволял себе так расслабляться, головой крутил, как сова, контролировал и подходы и отходы, иначе или камень меж глаз, или кипяточек на спину гарантирован, поверьте моему богатому опыту. Хотя, может быть, вы подумаете, что я несколько перегибаю палку и нарочно стараюсь вас разжалобить, намеренно сгущая краски и придумывая несуществующие тяготы собачьей жизни? Ничуть не бывало! Просто ни разу в моей жизни не было такого, чтобы я задумался, прозевал, а ко мне потихонечку подкрались и приятно погладили по голове. Зато проснуться от пинка под зад — это, будьте так любезны, сколько угодно! Многие, а точнее, я думаю, практически все мои бродячие коллеги смогли бы подписаться под моими словами, разумеется, в том случае, если бы только умели орудовать карандашом и авторучкой, и любая собака вам подтвердит — если не хочешь, чтобы у тебя были проблемы, — не теряй бдительности, крути головой по сторонам и держи хвост пистолетом. Вот главное правило выживания бездомного пса, а я почему-то стал о нём забывать. Природа что ли так на меня подействовала, речная волна, пушистые облака? А может быть, этот бесноватый ушастый пёс? Придумал ещё — «прыгай в воду»!

Я взглянул на Пистолета и увидел, что он немного успокоился и выжидательно смотрит на меня. Это хорошо — значит приступ закончился, а это даёт неплохие шансы обойтись без вечерних заплывов. Тут Пистолет понюхал воздух и прервал мои размышления:

— Ну и долго мне ещё ждать?

— Я же тебе уже сказал — прыгать в воду не буду, плавать не умею, хочешь понырять — ныряй один.

— Нет, я не об этом. Долго мне ещё ждать, когда твои паузы закончатся? И ещё — ответь, а то я никак понять не могу, это ты такой умный, что думу думаешь от переизбытка мыслей, или наоборот это ты так притормаживаешь слишком часто, а?

— А ты как думал?! Конечно притормаживаю! А то тут некоторые больно быстрые, самостоятельно сбросить скорость свою, бешеную, не могут! Приходится притормаживать!

— Это ты про меня что ли?

— А то про кого же? Меня «тормозом» называешь, а сам — вообще без ума!

Пистолет злобно оскалился:

— Все местные братья считают меня самым умным псом в округе, а ты меня безумным назвал. Ищешь неприятностей на свою блохастую голову?

— Вся моя жизнь — одна сплошная неприятность, так что мне не привыкать. Команды твои, дурацкие я всё равно выполнять не буду, хоть тут и твоя территория. Сроду в воде не плавал, и сейчас не намерен. И нечего мне угрожать, пуганый уже, хочешь подраться — давай подерёмся, мне терять нечего.

— Ладно, разобрались, — Пистолет сменил свой тон на дружелюбный, — но ты тоже хорош — то странным меня обозвал, то безумным.

— А ты бы себя со стороны увидел! У тебя же глаза — как у чихнувшего пикинеса были! Я думал повыскакивают к чёртовой матери! А ухо ты как чесал? Как будто оно тебе чужое и абсолютно лишнее! Я видел однажды в городе бешеную суку, два квартала от неё убегал, чтобы она меня не поцеловала, так вот, она слюной обмоталась, как шарфом, а глаза имела точно такие же, как у тебя давеча, и чесалась аналогично. Вот и как мне к этому относиться? Да и вообще, сначала ты от нас с Чернышом на крыше контейнера прятался, потом про тайгу какую-то наплёл, а теперь и вовсе заставляешь в воду прыгать! Это что, нормально? Скажешь, ничего странного в этом нет?

Пистолет воровато покрутил головой по сторонам, оббежал вокруг контейнера, явно проверяя отсутствие посторонних и вернулся ко мне:

— Я тебе сейчас всё объясню, а ты сам решишь, плыть тебе за мной, или не плыть.

— Наконец-то я дождался хоть каких-то объяснений. Думаешь, я не понял, что ты о чём-то недоговариваешь?

— Осторожность в наших собачьих делах — превыше всего! Я ведь тебя сначала за чернышовского лазутчика принял, тем более что сам Черныш тебя ко мне и привёл. Я думал, он тебя следить за мной уполномочил, чтобы я всегда под присмотром был.

То, что я был принят за шпиона меня очень развеселило, а убеждённость Пистолета в том, что вокруг одни враги, показалась мне и вовсе надуманной и абсурдной, поэтому я возразил:

— Думаю, что Черныш действительно опасен для тебя, но чтобы лазутчиков к тебе подсылать и шпионские интриги плести… Тут, мне кажется, ты излишне подозрителен.

— Поверь ты мне, Черныш ещё покажет свои зубы, я это носом и хвостом чую, — Пистолет опять оглянулся по сторонам и заговорщицки продолжил: — Ты весь расклад уже знаешь, но кое о чём я, естественно, умолчал. Черныш вместе со всей своей бандой думает, что я на барже живу и он меня здесь всегда может сцапать, — тут глаза у Пистолета сделались масляными и он показал все свои, кое-где жёлтые, зубы, — а я не живу на этой барже! Я только днём тут появляюсь, для отвода глаз!

— А где ж ты живёшь-то? — не выдержал я.

— Живу я вон на той посудине, до неё добраться можно только вплавь, и только поэтому я чувствую себя на ней в полной безопасности. С наступлением темноты я переплываю на неё и точно знаю, что никто меня не застигнет врасплох.

— Постой-ка, что-то я не пойму, чем отличается эта твоя посудина от баржи?

— А я объясню. Предположим, Черныш хочет расправиться со мной. Когда он сможет это сделать? Днём — не сможет, потому что вся его компания всегда с ним, а братья не поймут, если он на меня поднимет клык, они же не догадываются, что Черныш считает меня своим конкурентом. Значит когда он сможет это сделать? Только ночью! Понял? Ночью, пока все спят, он может потихоньку прокрасться на баржу, и учитывая, что он, в принципе, помоложе чем я, меня, спящего, он прикончит элементарно. К тому же ночевать на барже и каждую ночь ждать нападения — тоже тяжеловато, можно умом подвинуться.

— Ну хорошо. Предположим, он действительно решил убрать тебя с дороги. Пришёл ночью на баржу — а тебя там нет! Он же тебя искать начнёт, выслеживать будет.

— Вот я и подумал, что он тебя за этим послал.

— Ну что ж. Получается, так всё и вышло, я обо всём узнал. Почему ты думаешь, что я не побегу теперь к Чёрному и не расскажу ему всё?

Пистолет благодушно прищурился:

— Насколько я разбираюсь в собаках — не должен. Но главное — в другом! Черныш тебя единомышленником назвал, когда привёл, и сам того не зная попал в точку! Мы с тобой не только единомышленники в части желания свалить отсюда. У нас с тобой одинаковый дар! Где же вю!

Тут уже мои глаза стали пекинесьими:

— Жёваный рубец! Ты что, знаешь кто такой Сократ?!

— Да нет же! У меня другое, но происходит точно так же, — Пистолет опять заметно разволновался и снова начал травмировать свои уши, — я когда первый раз на этот буксировщик переплыл, стал ходить по нему место себе искать, вдруг понял, что как будто бывал на нём раньше. Я всё на нём знаю!

Слова Пистолета убыстрили моё сердцебиение и я нетерпеливо уточнил:

— Что всё-то, что?!

— Шпангоут, якорь, румб — тебе это что-нибудь говорит?

Я попытался было наморщить лоб, но Пистолет звонко гавкнул:

— Даже не пытайся придумывать! Не знаешь ты, что это такое, а я знаю! Собственно, чтобы всё это увидеть, ты и должен был поплыть со мной.

— Что ж ты, не мог сразу мне всё объяснить?

— Сразу — не мог. Мне же нужно было тебя проверить?

Я подошёл к краю затопленного борта и понюхал воду. Она пахла ржавчиной и казалась чёрной, холодной и неприветливой. Я представил, как каждый вечер, в опустившихся сумерках, Пистолет бесшумно переплывает со старой баржи на соседний буксировщик, и мне стало холодно и жутковато.

Да! Таких собак я раньше не встречал. Этот ушастый, неказистый барбос оказался хитрым, бесстрашным, умным псом и мыслил он, действительно, необыкновенно. Простая собака размышляет прямолинейно, как путь портального крана: злая думает — как бы укусить, и не получить за это, забитая думает — как бы пробежать мимо, и не получить за это, но никто из них не может выстраивать у себя в голове многоходовки, как это делает Пистолет. А судя по тому, что сам он назвал и меня и себя одинаковыми, я тоже — ого-го! А вдвоём мы — вообще сила! Сможем добраться и до больших городов с огнями, и вообще куда угодно, да и здесь не пропадём!

Пистолет в это время смотрел на меня и явно что-то выжидал. Я знал, что именно он от меня ждёт и понимал, что должен пройти последнюю проверку. Вода, конечно, к этому моменту не потеплела и не поменяла свой зловещий цвет и запах, но я, придав голосу максимум бодрости, сказал:

— Однако, вечереет! Пора уже посмотреть твой пароход. Но если я утону, — знай, что не так я хотел закончить свою жизнь, и вообще, какой тогда смысл мне было с боем выбираться из сачка?

— Как это «какой смысл»? Зато умрёшь свободным! И не в вонючем кунге, а романтично, в водной стихии… — Пистолет покосился на меня, а потом хитро оскалился. — Да не бойся, не потонешь ты! Прыгай подальше от борта, чтобы не поранить лапы, забирай левее — справа штырь от лебёдки торчит, и молоти лапами изо всех сил, по крайней мере сначала, а дальше тебе всё природа подскажет.

Я тронул воду лапой и по глади разошлись чёрные круги.

— И не холодно тебе каждый вечер делать заплывы? — про то, что это ещё и страшновато, я, естественно, не спросил.

— Закаляюсь, — коротко ответил Пистолет и без подготовки плюхнулся в воду. Я тоже приготовился к прыжку, весь сжался и раз десять начав было движение, в нерешительности, в последний момент всё равно останавливался, что со стороны, видимо, напоминало сильную икоту, сотрясающую толчками моё худое тело. Эти нерешительные перебирания ногами привели к тому, что я оказался по ложный палец в воде, а затопленная палуба оказалась такой скользкой, что попытавшись всё-таки прыгнуть, толчковые задние лапы поскользнулись и я пузом прочистил от ила и ржавчины изрядный кусок затопленной палубы. Потом ржавое дно ушло из-под лап, я почувствовал глубину и, зажмурив глаза, стал молотить лапами, как учил Пистолет. Мне это чем-то напомнило моё первое выступление со Скребком. Я ничего не понимал и делал всё автоматически, вокруг всё бурлило, а в голове стучали маленькие молоточки. Единственное отличие было в том, что сейчас мне никто не аплодировал, а в нос и глаза попадали водяные брызги.

Пистолет плыл где-то впереди, а может, позади, я не знаю, мне было не до него, потому что раз пять я думал, что всё, конец, я иду ко дну, и на кой чёрт я поддался на участие в этих водных аттракционах! Но какая-то неведомая архимедова сила вкупе с малоэффективной, но очень активной работой лап удерживала меня на поверхности. А потом, действительно, как и обещал Пистолет, всё встало на свои места, я начал двигаться более осознанно и слаженно, и в тот самый момент, когда уже хотел раскрыть зажмуренные от брызг глаза, я вдруг во что-то упёрся, а точнее сильно ударился мордой непосредственно в конечную цель нашего водного маршрута. Глаза от боли полезли на лоб, я, взвизгнув, раскрыл пасть, в которую тут же благодарно залилась вода, и я вместо того, чтобы выплюнуть её, сделал большой глоток. Этот глоток разделился по справедливости, поровну между желудком и лёгкими, я закашлялся и, в общем-то, если быть кратким в дальнейшем описании происходящего, стал тонуть. Силы были на исходе, а лапы стали тяжёлыми, как кирпичи. Вот же, не сиделось мне на барже! Проклятый Пистолет… Напридумывал себе несуществующих врагов, а я тут при чём?

«Проклятый» Пистолет неожиданно оказался рядом со мной и, словно несмышлёного щенка, схватил меня за холку. Мне сразу стало легче бороться с силой, влекущей ко дну, а Пистолет сквозь стиснутые зубы, сам чуть не захлёбываясь, провыл:

— Работай, «пробоина», работай! Немного осталось! Справа по борту будет калитка от трапа, ты только лапы свои передние закинь, а я тебя сзади подтолкну.

Через полминуты всё закончилось. Пистолет заправски отряхнулся, обдав ненавистными брызгами и меня, и половину старого буксира, на который мы с таким трудом забрались. Я же, в отличие от него, в это время не только отряхивался, но и фыркал носом, и чихал, и пукал, а потом так закашлялся, что вместе с водой из моего желудка выскочила и плашмя ударилась о палубу та дохлая рыбёшка, что я подцепил сегодня утром на берегу. С голодухи я проглотил её целиком, испытав при этом, скажу я вам вместо оправдания, немалое отвращение, и ещё удивился тогда, что какая-то она не такая, совсем не солёная, не то, что нам выносил когда-то подсобник Федя из привокзального кафе. За время нахождения в моём желудке она абсолютно не видоизменилась, и как была, в чешуе, лежала и смотрела на меня своим пустым глазом. Я посмотрел на неё и, уж извините за подробность, меня снова замутило, на что Пистолет спокойно заметил, что еды тут много, но всё-таки перед трапезой, хорошо бы у дохлой рыбы голову отгрызать и в пищу её не употреблять, а кушать только спинки, предварительно попытавшись очистить их от чешуи. На это я глухо ответил «спасибо за информацию, друг» и вернул наружу остатки проглоченной воды. На этом водный баланс в моём теле был восстановлен, я, еле ворочая языком, спросил у Пистолета «где тут у вас спальня?» и, пошатываясь, поплёлся вслед за ним. Этот любитель водных процедур хотел было сразу что-то показывать, но я решительно остановил его, сказав, что мне сегодня хватит, и тут же в бессилии упал и заснул.