Глава 22

Шикарный город Хабаровск!

После голодных, деревянных улочек окраин станции «Усть-Илимская» здешние людные проспекты оглушили меня. Я понял, что имел ввиду Скребок сказав: «Там жизнь кипит, там огни…» Если бы неожиданное прозрение на могиле Пистолета не подсказало мне конечную цель моего путешествия, наверное, я бы закончил свой путь здесь. Причём, вероятнее всего, закончил свой путь и в прямом, и в переносном смысле. Сейчас, оглядываясь назад, я вспоминаю, как мне бросилось в глаза полное отсутствие в радиусе видимости ушастохвостых соплеменников; как то там, то тут раздавалось неестественное мяукание невысоких, узкоглазых людей; как мне казалось, что все смотрят только на меня… Но выскочив из автобуса и попрощавшись с подмигнувшей мне женщиной, моей прекрасной спасительницей, я чувствовал чудесное, живительное облегчение. И вообще, после пережитой встряски и неожиданного озарения я впал в расслабленное, благодушное состояние. Мне казалось, всё самое худшее уже позади, черной тучей улетает вдаль моя прошлая жизнь, а впереди, на далёком родном берегу ярким маяком стоит мой вновь обретенный дом, манит к себе забытым запахом комнат, мягкостью диванов, зеленью столешницы моего старинного кабинетного стола. Благодаря этому всё стремительно поменялось. Прошлое, богатое событиями, встречами, борьбой за жизнь, победами, поражениями, всплывающее в моей собачьей голове яркими эпизодами, вызывающими, как и у любого другого существа, радость или досаду, это моё прошлое вдруг стало неинтересным, ненужным, пожухло, скомкалось и умерло своей, спокойной смертью, а моё будущее, всегда казавшееся безрадостным и безнадёжным, вдруг ожило и начало весело подмигивать мне своими неожиданно вскрывшимися перспективами. А главное — изменился я сам! Я был умной собакой — я стал ещё и мудрой собакой, я был пожившим, бывалым псом — я стал стопроцентно сведущим псом. Мой опыт и знание жизни, которые к началу путешествия имели кое-какие прорехи, сейчас были полными и абсолютно достаточными для дальнейших безошибочных действий. Мне казалось, что воображаемые ячейки, составляющие мудрость и жизненный опыт, были заполнены теперь все до единой, я думал, что знаю как выйти из любой опасной ситуации, я был уверен, что знаю теперь ВСЁ, и ничто не сможет стать для меня препятствием… Короче говоря, мой удивлённый собачьими рассуждениями читатель, веду я к тому, что лохматый ушастый пёс, откликающийся на слово «Бродяга» (а откровенно говоря, еще и на массу других слов, например: «На», «Возьми», «Идисюда», «Дамтебе», «Идисюдадамтебе», «Дамтебеидисюда»; не говоря уж о «Кушатьхочешь?», «Естьхочешь?», «Жратьхочешь?», «Бедненькийскушайсосисочку» и прочее и прочее), был настроен решительно и бесповоротно.

Выбежав с автостанции, я легкой беззаботной рысью двинулся вслед за людским потоком, но влекомый скорее не им, а знакомым запахом близкой железной дороги. Насколько я понял из выкладок Пистолета — отсюда до Владивостока ещё ехать и ехать, так что единственный понятный и более-менее доступный мне путь — это по железной дороге. Осталось только угадать с поездом, ну и, конечно, каким-то образом просочиться в него. Ладно, разбёремся! Я найду способ пробраться в поезд, я знаю, как достигаются поставленные цели, я постиг в полной мере, как спасать свою шкуру, я насквозь вижу врагов и легко распознаю друзей, да я могу горы свернуть, и это только вопрос времени — когда я окажусь дома!

С такими праздничными мыслями я подбежал к длинному подземному переходу и от неожиданности остановился. Вот те раз! Там, откуда я приехал, таких длинных нор не было. Только я придумал себе, что всё на свете знаю, как окружающая действительность тут же вернула меня на землю.

Люди спокойно заходили в тоннель и пропадали в нём навсегда. Правда, вместо них из тоннеля выходили какие-то другие, но заходить внутрь я всё равно пока не решался. Это ж в чистом виде западня! А опыт, друзья мои, на то и нужен, чтобы в западню не попасть. С другой стороны, я чувствовал в себе такую силу и непреодолимую мощь, что готов был даже покусать кого-нибудь, если что не так! Пусть только попробуют тронут! Ухвачу и съем! Во как!

Отлично понимая, что выдайся такой случай раньше — я бы ни за какие коврижки не полез внутрь подземного хода, я с гордостью за себя самого прижал уши, огляделся по сторонам и ринулся галопом в прямоугольный зев перехода, двигаясь вдоль самой стеночки, стиснув зубы от напряжения, так что торчал только маленький кончик языка, и вытаращив глаза от собственной наглости и бесстрашия. Головой я не крутил, а держал её ровно, даже немного повернув к стенке, так сказать, я — не я, морда не моя, бегу мимо, вас не трогаю и вы меня не трогайте. Но скашивая глаза в сторону движения, самым краешком я видел, как в нерешительности останавливаются, глядя на меня, идущие мне навстречу, и как попутные попросту шарахаются в сторону от неожиданности, когда я обгоняю их. Мне чертыхнулся вслед высокий мужчина, тоже идущий с краю, после того, как я решил втиснуться между ним и стеной, и с разбегу перепрыгнул через сумку на колёсиках, которую он катил за собой. Девушка на ходу раскрывшая свою сумочку, выронила её, громко воскликнув: «Ой, мамочки!..», когда я шумно проскакал мимо. Смуглый человек с потертым портфелем обозвал меня шайтаном, когда я неожиданно с ним поравнялся…

Откровенно говоря, я сам испугался, когда перемахнул через сумку на колёсиках, ожидая, что высокий мужчина, хозяин сумки, погонится за мной или, в крайнем случае, бросит в меня чем-нибудь, но потом, когда девушка вскрикнула, а смуглый человек нелепо подпрыгнул, громыхнув своим портфелем, внутри у меня затеплилось какое-то необычное, новое чувство: я понял вдруг, что мне нравится, когда меня пугаются! Всю свою жизнь я всего боялся, а тут наоборот — боятся меня, и от этой неожиданной мысли, сам от себя не ожидая, в порыве мстительного чувства я замедлился до лёгкой рысцы, высмотрел жертву, оторвался от стены и наискосок двинулся к первому осознанному злодейству в своей жизни.

Рябой неказистый мужичок, присев на корточки посреди перехода, неслышно ругаясь себе под нос, ковырялся в замке своего распахнутого допотопного чемодана. Он сидел, как камень посреди быстрого течения, недовольные люди спотыкались о него, обходили, огибали, сквозь зубы бормоча, мол, расселся на полдороги, «деревня!», а ему, судя по всему, было очень даже неудобно, что все видят, как торчат из его пошарпанного, раскрытого чемодана свисающие чуть не до самого тротуара рукава голубенькой рубашки, что открыты на всеобщее обозрение какие-то прочие вещички, чемодан у него старый, что замок в нем сломался, и видимо, положение «на корточках посреди дороги» его тоже очень угнетало, тем не менее, покраснев как рак, он изо всех сил делал вид, что всё так и задумано, ничто его не беспокоит, нарочито медленно осматривал поломанный замок и, представьте себе, даже время от времени как ни в чем не бывало отхлебывал пивко из зелёной бутылки, которая была с ним еще до поломки и которую он поставил рядом с собой на бетонный пол перехода. Я подлетел к нему соколом и мимоходом, немного замедлившись, звонко-звонко гавкнул ему прямо в ухо. Мужичок ёкнул и с корточек рухнул на коленки, чемодан гулко ткнулся в пол, а бутылка упала, но не разбилась, а покатилась к стене, проливая пенное содержимое…

А я был уже далеко. Мой хулиганский поступок, который я вспоминаю сейчас с сожалением, тогда был для меня словно последний экзамен, который я успешно сдал. Я выбежал из перехода на шумную привокзальную площадь и прищурился от яркого солнца. Жизнь прекрасна! Но пасаран!