Глава 13

Да, что ни говори, а на природе спать гораздо приятнее, чем в городе, например в подъезде. Кроме того, Пистолет был абсолютно прав — на этой посудине я первый раз в жизни, засыпая, не подумал о безопасности, не вздрагивал от шорохов и спал крепко, а не дремал вполуха, чтобы быть начеку. Сейчас бы ещё положить себе что-нибудь в желудок! А то не ел я уже очень давно, и живот у меня втянуло так, что он тёрся о позвоночник. Тут мне вспомнилась вчерашняя пустоглазая рыбка-путешественница. Аппетита эти воспоминания не прибавили, но, откровенно говоря, и не убавили, а на безрыбье, сами знаете...

Я осторожно, чтобы не разбудить Пистолета, поспешил к вчерашнему месту десантирования и по пути думал о странной, витиеватой рыбкиной судьбе. Однако на месте моей старой знакомой не оказалось. Точнее сказать, она по прежнему безразлично смотрела на меня своим пустым глазом, но участвовала в этом только голова, а туловище у неё отсутствовало. Я что-то стал припоминать об правильном отгрызании рыбьих голов, но тут всё объяснилось:

— Это я её съел, — сзади меня стоял заспанный Пистолет, — ты не возражаешь?

— Ну, возражаю, так что?

— А я подумал, что она тебе уже не нужна...

Я оскалил голодную пасть:

— Тогда мне нужна какая-нибудь другая!

— Так бы сразу и сказал, — Пистолет посмотрел в сторону баржи, — а то я уж испугался, что тебе принципиально важна именно эта… А других тут по берегу валяется — тьма! Даже иной раз какого-нибудь бобра дохлого на берег выбросит, но это уже деликатес, а в основном, конечно, у нас тут рыбные дни. Однако с едой давай повременим — нам уже нужно на баржу возвращаться, а я тебе ещё ничего не показал.

Я с готовностью побежал за ушастым псом и поучаствовал в расширенной экскурсии по ржавому буксировщику.

Пистолет в роли экскурсовода был великолепен! Подробно объяснив, как управлять буксировщиком на рейде, он плавно перешёл к количеству личного состава команды, штатному расписанию и чему-то ещё, что было для меня уже абсолютной ахинеей. Также я узнал, что правильно наш буксировщик следует называть буксир-толкач «РТ-223» и что вообще-то в природе существуют суда гораздо большего водоизмещения, но за неимением соответствующей акватории Пистолет не может их сейчас продемонстрировать. Потом мы заглянули в затопленный трюм и он долго рассказывал о каких-то дизелях, а я тупо и ничего не понимая смотрел на него, но из вежливости молчал до тех пор, пока он торжествующе не посмотрел на меня:

— Ну, что скажешь?

Сказать мне было нечего. Всё было поразительно и необъяснимо: ну откуда собака может знать, что у буксира-толкача «РТ-223» — 300 лошадиных сил?! Да! Видимо, дар у Пистолета гораздо богаче, чем мой. Тут одним Сократом не обошлось, тут эквивалент знания всей жизни этого Сократа со всеми подробностями и эпизодами. А я как раз ничего этого не знаю… Правда, я понимаю тарабарские песни, «And i… will always… love you…», но уравнивает ли это наши способности?

От напряжения у меня даже заболела голова, как будто хозяин стеганул меня поводком меж ушей, чтобы я не тянул, а спокойно шёл рядом...

— Ну ты, я вижу, опять задумался на два часа, — насмешливо протянул Пистолет, — а это сейчас лишнее — поплыли отсюда, пока никто не заметил, что мы здесь.

Я с опаской посмотрел на водную гладь, правда, в лучах утреннего солнца она выглядела гораздо приветливее, чем во вчерашних сумерках. Как всё меняется — одно и то же в разных обстоятельствах может выглядеть по-разному. Подумав об этом, я сказал:

— Знаешь, после вчерашнего купания я думал, что больше никогда в жизни не полезу в воду.

— А куда ты денешься — вся еда на берегу, а ходить по воде ты не умеешь, я в этом вчера убедился. Или ты, может быть, умеешь летать?

— Злые у тебя шутки, Пистолет.

— Ну-ну-ну, не напрягайся, — Пистолет понюхал моё ухо, — сегодня у тебя всё нормально получится. Это ты вчера был похож на подводную лодку, а сегодня уже поплывёшь над водой, как добротный каботажник в полный штиль. А я тебя немного потренирую — будешь вообще как Ракета на подводных крыльях ходить, как я, то есть!

Я не стал заострять внимание на хвастовстве Пистолета, решил не настраиваться долго на новый заплыв, а сконцентрироваться просто на еде — чем быстрее доплыву до берега, тем быстрее поем. Такой подход помог мне чрезвычайно, я плыл легко, как будто всю жизнь только этим и занимался, и нужно сказать, что мне даже понравился сам процесс.

Всё утро мы бегали по берегу и набивали рыбёшками свои животы. Рыбёшки были, конечно, не такими вкусными как, например, куриные кости, но я быстро привык к их специфическому вкусу, а Пистолет вообще сказал, что рыба очень полезна для здоровья.

А солнце над нами поднималось по своей лесенке всё выше и выше, мы подставляли ему свои тощие спины и смеялись над зимними холодами. До жарких дней мы бегали по пустынным берегам и радовались наступившему лету. В наших животах нерестилась рыба, все враги были где-то за линией горизонта, а стужа и сугробы — в какой-то другой жизни… Нечасто меня баловали такие моменты, да я и не вспомню ни одного, даже если напрягусь. Невозможно вспомнить то, чего никогда не было. Можно только придумать. И вот свершилось! Теперь мне не нужно ничего выдумывать. Я счастлив и беззаботен! Жизнь удалась!

Было, правда, одно неприятное обстоятельство, несколько омрачавшее моё душевное равновесие — излишняя подозрительность Пистолета. Обычно, когда с полными животами мы отправились на баржу, Пистолет в целях конспирации по каким-то ящикам и конструкциям взбирался на верх контейнера, но у солнца странный характер — зимой оно жадное, и свои бледные лучи наделяет скудным, выпрошенным теплом, а летом — наоборот, оно щедро жжёт своими яркими стрелами. Пистолет что-то ныл о том, что хорошо бы и мне залезть к нему наверх, но услышав о моём нежелании проводить свое свободное время на раскалённой сковородке, сам немедленно спускался вниз и тут же лез в воду. Получив приятное облегчение, он валился возле и недовольно смотрел на меня:

— В теньке-то, конечно, хорошо. Но тут нас могут застигнуть врасплох...

Это меня очень нервировало и однажды я попытался его урезонить:

— Да, согласен — наверху нас никто не увидит, но подумай, если мы всё-таки залезем наверх — нам будет уже абсолютно наплевать, заметят нас или не заметят, нападут на нас или не нападут.

— Это ещё почему?

— Потому что двум жареным собакам, фаршированным рыбой, уже ничего не страшно.

Пистолет благодушно вывалил язык:

— Всё ты шутки шутишь!

— Какие шутки, Пистолет?! Мы там сдохнем, наверху, в этом пекле! — я подошёл к затопленному краю и с удовольствием попил ржавой воды. — Одно дело — кости греть, а другое дело — мучиться от жары. Ты же зимой от холода прячешься? Так вот, жара — это летний мороз, от неё тоже прятаться нужно. И заметь, я ни слова не сказал о твоей паранойе, связанной с конспирацией, потому что полностью с тобой согласен — конспирация должна быть! Но с другой стороны, ведь она не решает саму проблему, а чтобы решить проблему — нужен план, и как я вижу по твоим хитрым глазам, он у тебя есть. Ведь есть, да? Ведь ты знаешь, как отсюда выбраться, несмотря на разные «тайги», а? Так что давай поговорим серьёзно, без утайки.

Пистолет посмотрел куда-то вдаль, отмахнулся от назойливой мухи и сказал:

— Ну что ж, серьёзно так серьёзно, только хорошо бы наверх залезть.

Я закатил глаза:

— Та-ак! Уже не смешно, Пистолет. К тому же нас двоих Чёрный не одолеет.

Пистолет внимательно посмотрел на меня и вздохнул:

— Ладно, слушай. Про тайгу я тебе не соврал, действительно суровые места, нам не выжить. Но есть верный путь… — он прищурился на солнце и начал свой рассказ издалека:

— Не знаю как у тебя, Бродяга, а в моей жизни хозяев было несколько. Все очень разные люди, и о каждом отдельный разговор. Тот, что взял меня щенком, был пенсионного возраста дядька. Он так и сказал, беру, говорит, собаку себе на пенсию, хоть ещё один мужик будет в доме. Нормальный был человек, не без перегибов, естественно, но справедливый и надёжный. Бывало, правда, перепадало мне — будь здоров! Но я теперь вспоминаю — как правило, по делу доставалось, хотя кое-что я и сейчас ему простить не могу. А вот с женой его мы ужиться так и не смогли. Причём, должен тебе сказать, что в молодости красоты я был неописуемой! Меня ж как охотничьего хозяину подсунули, так прикинь, даже моя шикарная внешность её душу не тронула. Вот такая чёрствая была супружница его, как прошлогодняя горбушка под диваном. Вечно гремит своими сковородками на кухне и ворчит: «Собаку охотничью приташшил, небось ружьё удумал покупать — деньги тратить, на што нам то ружьё в доме...» и так далее и тому подобное. Короче, вредная была бабка, злобная. То ли дело хозяин — спокойный, неворчливый. Правда, его всегда дома не было… Вот я сейчас и думаю — может, она от того и злая была, что всю жизнь одна?

Ну, так вот. Работал мой первый хозяин на железной дороге машинистом. Приезжает он как-то домой из очередного рейса и видит такую живописную картину: старуха его с перебинтованной ногой, во дворе метла лежит с переломанным об мою спину черенком, а сам я, голодный и побитый, ищу себе пятый угол и передвигаюсь исключительно на полусогнутых. Да-а… Такая вот картина… Ну, посмотрел он на всё это и уж не знаю, что там они с женой делали, или, точнее, он с женой делал (потому что я в это время спрятался и смотрел, часто моргая, в стену), только крику было столько, что все соседи целыми семьями повылазили из своих домов и заняли места в зрительном зале. Концерт-то — бесплатный. А программа какая! Кроме того, что все знали и так, были представлены всеобщему вниманию и малоизвестные факты из семейной жизни моего хозяина, а кроме того, и жизни его ближайших родственников и их семей...

Закончилось тем, что у супружницы появилась ещё одна повязка, а я в следующий рейс поехал вместе с хозяином. Видать, побоялся он оставлять нас со старухой наедине. Может, он о ней беспокоился, а может, и обо мне. Опасался, наверное, что или она, по злобе своей, со мной что-нибудь нехорошее сделает, или я ей ногу отгрызу…

— А что, мог бы? — вставил я.

— Да нет, конечно. Хотя такой мегере в процессе самообороны можно было бы и отгрызть… Но я не об этом. В той поездке я первый раз свой дар почуял. А было так: я с хозяином на тепловозе ехал и, к сожалению, сам путь помню смутно — молодой был, на многое внимания не обращал. Помню только, что ехали очень долго, а я потом ещё месяц после того, как вернулись, маслом и солярой вонял.

Ну так вот, мы, значит, в тепловозе, а к тепловозу целый состав прицепили, гружённый каким-то песком. И тянули мы эту землю в город Владивосток, прямо в порт, а там уж этот песок перегружали на судно. Вот там меня в первый раз и кольнуло — я увидел море! Услышал гудки пароходов! Все эти звуки в порту… Это как твой Сократ! Понимаешь?

Ну и вот. А потом мы с хозяином вернулись обратно, и я всё позабыл. На тепловозе я больше никогда не ездил, потому что у хозяина тот рейс был последним. Он вышел на пенсию, купил ружьё, как и боялась старуха, и мы стали ходить с ним на охоту… — тут морда Пистолета от удовольствия расплылась по телогрейке. — А хорошие были времена! Между прочим, я дичь чуял не хуже, чем породистый! А уток брал «на тяге», как родных!..

Пистолет погрузился в приятные воспоминания, а очнувшись, продолжил:

— Ту поездку, порт, море и пароходы я вспомнил только спустя долгое время, когда в первый раз попал на этот буксировщик. До этого были, конечно, какие-то проблески, но… В общем, к чему я всё это говорю — я недавно на станцию бегал и видел там точно такой же состав, гружённый тем же самым песком. Я его по запаху вспомнил. Это и есть мой план. Мне нужно туда, где море и пароходы, а тебе — где огни. Если тебя устроят огни Владивостока, то нам по пути.

— А там живут счастливые люди? — почему-то спросил я у Пистолета.

— Врать не буду — не знаю. Да и огни там, вроде, не всегда горят. Но город большой, это точно!

— Так ты предлагаешь поехать на поезде?

— Совершенно верно. Только нужно заранее подготовиться и ждать его на высокой платформе, чтобы можно было запрыгнуть. А там — кати себе на песочке, мягко и тепло.

— А как же тайга?

— А что нам тайга! Мы ж на поезде.

Я живо представил, как мы с Пистолетом развалились на песке, а мимо нас проносится страшная тайга, мы лениво лаем на неё, а впереди весело гудит тепловоз.

— А что стало с твоим хозяином? — вдруг спросил я. — Почему ты сюда-то попал?

Пистолет тяжело вздохнул:

— Как я сюда попал — долгий рассказ, а с хозяином… Да выгнала меня старуха! Сначала, как хозяин на пенсию вышел, вроде всё нормально было. Ходили на охоту, ездили на рыбалку, со старухой — строгий нейтралитет… А где-то через годик хозяин загрустил, охоту с рыбалкой забросил и стал к себе в депо наведываться. Ему там: ты чего, мол, Петрович? Не отдыхается тебе? А он: да так, мимо шёл, решил в родные пенаты заглянуть. А я-то знаю, что он не мимо, а специально туда ходил! Или идём с ним на прогулку. Не в лес, не к озеру, а к железной дороге, прикинь! Я бегаю, а он стоит и ждёт поезда, дождётся и вздыхает. Я его уже домой тяну, а он всё стоит и стоит, давай, говорит, ещё одного дождёмся и пойдём. Мы с ним частенько затемно домой приходили, мне-то хорошо — подольше без поводка побегать, только вот за хозяина беспокойно стало, да старуха опять зудеть начала, мол, не было б собаки, мужик бы дома сидел. А при чём тут я, если тоска у него была по дороге… Видать, любил он свою работу, а тут — дома сиди. Даже я это понимал, а она — ни в какую!

В общем, начал он хворать. Раз попал в больницу, другой… Говорят: сердце… А в очередной раз, когда его на скорой увезли, старуха позвала какого-то родственничка, мотоциклиста, блин, чтоб у него уши гноились! Он меня погрузил в люльку и отвёз в какую-то деревню. Я перед этим в глаза старухе заглянул, должна ж у неё быть какая-нибудь совесть?! А она, хоть всегда считала, что я тупой, ничего не понимаю, и вообще с собаками не разговаривают, мне и говорит, видать, чувствовала, что не то что-то делает: ты, говорит, на меня не смотри, не на ту напал. Из-за тебя, говорит, он и заболел, нечего, говорит, тебе здесь больше делать. Эх, если б я мог разговаривать по-человечьи! Дура ты дура, думаю, это ж его доконает… Хотел её укусить на прощанье покрепче, так сказать, на долгую память! Да не стал — ничего бы это уже не изменило, а она ещё больше была бы уверена в своей правоте.

Из деревни я, конечно, убежал, долго пробирался обратно в город, тогда, собственно, и узнал, что такое тайга. Еле остался жив, в общем, даже вспоминать не хочу. Потом кое-как отыскал хозяйский дом, месяц проторчал под окнами, но хозяина так больше и не увидел. Несколько раз видел старуху, но сразу прятался, от греха подальше. Потом было несколько других хозяев, в перерывах между ними бродяжничал, в общем, дальше тоже вспоминать не хочу…

Пистолет неожиданно замолк и положил морду себе на лапы. Солнце отодвинулось немного вправо и тень от контейнера стала чуть шире. Нагретая палуба приятно пахла, а шлёпающая о борт волна навевала дремоту, но мне было очень интересно узнать, что же было дальше, и я спросил:

— А что, о том хозяине, что тебе про утопию рассказывал, тоже вспоминать не хочешь?

Пистолет оживился:

— Нет! Этот — другое дело! Золотой был человек. Интеллигент. Очки носил. Владислав Константинович звали — не хрен собачий! Он уже после всех этих был.

— Не понял. Ты ж говорил, что он вторым хозяином был? — уточнил я.

— Всё верно. Петрович был первым, а этот — вторым, а остальных я принципиально за хозяев не считаю.

Пистолет подошёл к воде и, обмокнув в неё все четыре лапы, вернулся ко мне в тенёк, причём вид у него был такой, будто он совершил какое-то ритуальное окунание в рамках подготовки к долгому и приятному общению.

— Видишь ли, друг Бродяга, — начал он, — бывает так, что живёт у людей в доме собака. Породистая, конечно, ну, не знаю, какой-нибудь вестхайленд уайт терьер, предположим. Он маленький, беленький, пушистенький… умненький-преумненький! Все его любят, холят и на руках носят. Его для этого, собственно, и завели, чтоб поиграться, чмокнуть в нос и всё такое. Но вдруг собачка заболела; хвост у неё облез, стала она вялая и некрасивая, на улицу просится в пять раз чаще, а то и сделает своё естественное дело прямо на любимом хозяйском ковре. Ну, сносили её пару раз к врачу, а врачи у нас, знаешь… Толком сказать ничего не могут, может у неё это, а может то, в общем, покупайте дорогие лекарства и будем пробовать лечить. А если это не маленькая собачка, а большая? Большой больной ротвейлер, прикинь? На руках его особо не поносишь, а если он несанкционированно на коврик кучу сделает, то и конец этому коврику… Короче, время идёт, собака становится обузой, и те люди, у кого есть совесть, — терпят, а те, у которых совести нет, — футболят собаку, не задумываясь. Что уж говорить о дворнягах в будках, эти — вообще расходный материал...

Пистолет опять отогнал надоевшую муху и продолжил:

— Это я тебе обрисовал два основных варианта развития собакочеловечьих отношений. Однако есть ещё один вариант! Редкий, и поэтому прекрасный. Это когда проскакивает искра!

Пистолет весь подобрался и с удовольствием щёлкнул языком:

— Вот представь, живёт себе на свете человек и не хочет заводить собаку. Ну нет у него для этого условий, да и вообще, нет у него никаких предпосылок для этого: и в детстве у него не было собаки, и у его родителей никогда не было собаки, и друзей-собачников у него нет… В общем, далёк он от этого.

И вот однажды, идет такой человек по улице и видит лохматую морду, или не лохматую, не важно. Смотрит он в доверчивые собачьи глаза и уже, почему-то, не может не зайти в ближайший гастроном и не купить там граммов четыреста кровяной колбаски. А потом, в процессе кормления, проскакивает та самая искра и человек неожиданно для себя понимает, что это — его собака. Именно эта, ведь проходил же он всю свою жизнь мимо таких же других. Человек не пытается выискать в этом какую-нибудь мистику и не выдумывает себе, что эта собака ниспослана ему кем-то свыше, он просто забирает её к себе домой, и они живут душа в душу долгие годы.

Вот именно так у меня со вторым хозяином было! Сказка! Я его с полслова, с одного взгляда понимал, а он — меня… Повезло мне...

Тут ушастый пёс осёкся и замолк. И вообще отвернулся и не прорычал больше ни звука. И знаете, кажется, я понял почему: о счастливых временах опасно рассказывать, особенно если они случаются в жизни не часто. Это как будто какая-то растрата — расскажешь обо всём, и ничего не останется. Было ли что-то, не было? Уже не разобрать.

Я не стал больше ничего выпытывать у Пистолета. Захочет — сам расскажет. Если он с таким жаром стал вспоминать о любимом хозяине, а потом резко замолк, значит, это неспроста. Тут уж в душу не залезешь.

Я зажмурил глаза и спокойная волна всё-таки опустила на нас сонное покрывало, но в этот самый момент, несмотря на сковывающую дремоту, врождённое чутьё сигнализировало, что на палубе мы не одни. Вскочив на ноги одновременно с Пистолетом, я увидел, что прямо за нами чернеет неподвижный силуэт. Жёсткие, подозрительные глаза перескакивали с меня на Пистолета и обратно:

— Что, ностальгируете? — Черныш по-хозяйски лёг на телогрейку. — А я вот в гости пришёл.

— Незваный гость — хуже мастина-неаполитанина, — ответил Пистолет, сжигая меня диким взглядом, в котором я прочитал всё, что он думает обо мне и о моём пренебрежении к конспирации и выставлению дозоров.

— Злой ты стал какой-то, Пистолет. Дёрганый весь, — ответил Черныш и тут же в его тоне зазвучало фальшивое равнодушие, — а мы завтра уходим. На пару-тройку дней. На город пойдём — надоело рыбу жрать, по колбаске соскучились. Так что, приглашаю! Нам опытные бойцы всегда нужны.

У Пистолета воинственно задрался хвост, длинные уши подобрались чуть назад, но голос оказался вкрадчиво тихим:

— Спасибо тебе, конечно, Черныш, но мы уж лучше туточки побудем. У нас тут хозяйство. Недавно мальчишки приходили с баржи понырять, так чуть телогрейку мою не снесли. Вывод напрашивается сам: своё добро без охраны оставлять нельзя.

— А что ж ты за двоих решаешь? Может Бродяга по-другому думает? — Черныш оскалился на меня. — Как ты, Бродяга? Пойдёшь с нами?

— Не пойду, Чёрный. Я по колбасе ещё не соскучился, а в город — вообще зарёкся ходить.

— А куда ты зимой денешься, ты подумал? Зимой здесь жизни нет. Снегом всё так заметёт, что ни на одну баржу не проберёшься. И еды нет. Ничего нет. Только холод. Так что не зарекайся, к зиме все в город потянемся.

— До зимы ещё дожить надо, — ответил я.

— Это точно, до зимы ещё дожить надо, — зловеще повторил за мной Черныш и задумчиво добавил: — А быстро вы спелись… Ладно, будем прощаться. Не скучайте тут без нас, скоро увидимся.

Он встал и уже уходя повернул голову:

— Был рад видеть тебя на месте, Пистолет. А то всё где-то прячешься, по контейнерам лазишь… Будь здоров, береги телогрейку.

Мы молча проводили взглядами Черныша, неторопливо бегущего вдоль берега, пока он не скрылся за пригорком, а потом Пистолет заревел как испанский бык на корриде:

— Я же тебе говорил!!! Салага!!! Застигнет врасплох!

И тут выдал ещё:

— Вахтенный! Десять суток ареста! Бом-брам-стеньгу тебе под хвост!

И полез наверх, на контейнер.

У меня глаза вылезли на лоб, прямо туда, где сидел намертво впившийся в меня клещ: что это было?! Согласитесь, ситуация требовала разъяснений.

— Это я что ли вахтенный? Сам ты вахтенный!!!

И вообще, кто такой, этот вахтенный? Но Пистолет молчал и сверху не слазил.

Так и сидели. Я внизу, он наверху. Сначала дождались, когда жара снизила свои градусы и превратилась в комфортное тепло, потом тень от контейнера сместилась ещё правее и накрыла собой всю палубу и даже кусок воды, а потом солнце покраснело и расстелило по воде широкую красивую дорожку, от горизонта до самой нашей баржи. Тогда угрюмый Пистолет наконец-то слез сверху и молча прошествовав мимо меня, как морской пехотинец в разведке, беззвучно и плавно оказался в воде. Бесшумно оттолкнувшись от затопленного края баржи, он поплыл сначала в самой середине солнечной дорожки и при этом являл собой почти мистическое зрелище, от которого невозможно было оторваться: будто далёкое Лох-Несское животное каким-то непостижимым образом, выплыло в наших водах и гордо несёт свою голову в вечерней тишине. Потом он свернул к буксировщику и удивительная шотландская иллюзия исчезла, как исчез из видимости и сам Пистолет.

Я подумал было остаться на барже, но это означало бы, что я полностью пренебрегаю идеями Пистолета и, понятное дело, не положило бы конец нашей ссоре, а только усугубило неприятное положение. А я не люблю ни с кем ссориться. У меня нет для этого ни силы питбуля, ни бестолковой агрессивности, скажем, кавказского овчара; но даже если бы у меня всё это было… Только натянутый поводок хозяина может регулировать применение этих качеств. Одинокий пёс никогда не укусит ни собаку, ни человека просто так, от нечего делать. Почему же нас отлавливают?

Я съёжился от нахлынувших нехороших воспоминаний. Вонючий кунг с надписью «Спецавтохозяйство» слишком уж отчётливо окатил меня своим жутким духом. Нет! Назад пути не будет! Нужно вместе с Пистолетом продвигаться к намеченному и, кстати, не очень-то критиковать его за излишнюю подозрительность и осторожность, ведь он действительно оказался прав — мы оба не заметили, как к нам подкрался Черныш.

Я подошёл к затопленному борту, но в воду не полез, вспомнив, как вчера чуть не распорол себе брюхо, пытаясь оттолкнуться. Умная собака не полезет во второй раз в опасное место. А я всё-таки умная собака!

Выпрыгнув с баржи на раздолбанный пирс, я по нему сбежал на берег и в ближайшей к буксировщику точке спокойно зашёл в воду. Отгоняя дурацкие мысли о том, что сейчас кто-то из глубины непременно цапнет меня за ногу, я быстренько поплыл к старой посудине.

Интересно, ждёт ли меня Пистолет?

Пистолет меня ждал. Он лежал в узком кубрике и так мне и сказал: «А я тебя ждал». Я лёг рядом с ним и официально заявил:

— Был не прав. Признаю свою ошибку и приношу извинения.

— То-то! — глубокомысленно гавкнул Пистолет. — Надо всё делать как положено, и не будет никаких проблемов.

— Слушай, а что такое этот «вахтенный»? — спросил я, вспомнив его рёв на барже.

Пистолет с самодовольным превосходством взглянул на меня:

— Вахтенный — это часовой на корабле… ну, и ещё много чего, долго объяснять.

— А-а...

Примирение, вроде, состоялось, и говорить больше ни о чём не хотелось. Каждый молчал о своём и, наверное, мы так бы и встретили первые утренние лучи, если бы не маленькое «но»… Кубрик на буксировщике — совсем небольшое помещение, и кто знает — тот поймёт, а кто не знает, тому не объяснишь, как воняют две мокрые собаки в маленькой замкнутой комнатке. Мы вылезли наружу, глотнули прохладного свежего воздуха и больше ничто не помешало нам встретить замечательный летний рассвет.