Глава 27

На перроне мы оказались одни.

То есть люди ещё были, пара бабушек, нарядная женщина и старик, но они стояли на противоположной стороне и хотели уехать в другую сторону. Солнце освещало их лица, направленные прямо на нашу необычную парочку, и Бота недовольно проворчал:

— Смотри ты, пялятся, как на афишу. Ни разу человека с собакой не видели.

Но вскоре, насмотревшись на нас досыта и детально изучив все наши особые приметы, люди на противоположной платформе перестали глазеть, отвернулись, забыли и устремили взгляды в другую сторону, вдаль, откуда вынырнула пыльная зеленая электричка и увезла их всех с глаз долой.

Вместо них никто не вышел из полных вагонов на пустой перрон. Никто не пошел по извилистой тропинке, терявшейся за деревьями. Мы остались одни и, оглянувшись по сторонам и никого не заметив, Бота Охотский негромко и на удивление приятно запел, хлопая в такт ладонями по перилам.

Мимо прогудели два поезда, один — туда, другой — обратно, а через какое-то время, когда уже казалось, что мы останемся здесь навсегда, с шипящим вздохом перед нами открыла двери наша электричка. Бота стянул чёрные очки со лба себе на глаза, сказал мне: «Вперёд, Бродяга!» и шагнул внутрь...

Наш дальнейший путь не был приятным. Я не могу так же сказать, что наш дальнейший путь был неприятным. Всё было обыденно и просто, как у любого молодого, здорового, уверенного в себе парня, который лезет в общественный транспорт с крупным беспородным псом, и вдобавок внешность этого пса — на любителя.

Мы никого не трогали, Бота старался ни с кем не разговаривать, на неприятные замечания — виртуозно отшучивался и, естественно, на драку не нарывался, хотя я точно знаю — если бы опять возникла спорная ситуация, он бы ни за словом, ни за кулаком в карман не полез.

Я в свою очередь был максимально дисциплинирован и собран. Приноровился так складываться под сиденьями, что меня бы не заметили, наверное, даже если бы легли рядом. Сколько пыли я наглотался! Сколько окурков и разной прочей дряни нанюхался! Но разве это что-нибудь значило, по сравнению с достижением моей цели, или с тем, что случилось с Пистолетом?

…Пересаживались ещё два раза и к вечеру доехали до какого-то города. Дождавшись, когда электричка опустеет, Бота весело свистнул и мы не спеша вышли на платформу. Он глубоко вдохнул вкусный вечерний воздух и обратился ко мне:

— А вот это, Бродяга, Спасск-Дальний, так что, считай мы уже дома, — он похлопал меня по загривку и мечтательно протянул: — Эх! Могли бы мы здесь сладенько переночевать… Есть у меня пару вкусных телефончиков, но боюсь, старик, тебе там будут не рады.

Он вздохнул и повёл меня вдоль перрона к зданию вокзала, но вдруг передумал и пошёл по направлению к скверу.

— Давай-ка мы лучше здесь где-нибудь пристроимся, а то на вокзале менты доковыряются, заметут ещё, для галочки… А мы с тобой на лавочке посидим. Ничего страшного.

Найдя укромную скамейку, мы уселись и, вспоминая добрым словом бабушку Дашу, прикоснулись к прекрасному: съели почти всю собойку, проще говоря. От полученного удовольствия даже открытое небо над головой показалось уютной крышей, к тому же, не лишним будет заметить, что как раз мне-то к этому не привыкать, а глядя на Боту Охотского, почему-то казалось, что и ему тоже.

— Я в этот Спасск-Дальний свою первую тачку продал. Как счас помню — «Хонда Аккорд», — сказал Бота улыбнувшись чему-то приятному. — И позже отсюда клиенты были. Э-эх! Здесь один телефончик с такими ногами! С та-акими глазами!.. Может отпустишь меня? А завтра здесь встретимся?

Я встрепенулся, положил морду ему на колено и мелко виляя хвостом закатил глаза вверх, пытаясь, не поднимая головы, поймать его взгляд. «Только не уходи! Только не уходи!»

— Да не уйду я никуда, не бойся! — погладил меня Бота. — Куда я теперь без тебя? Ты за меня кровь проливал, а я — за тебя. Мы — братья теперь! — вдруг взорвался он смехом. — А мама-то и не знает!..

Постепенно сквер опустел и затих, только время от времени раздавался шум проезжающих машин, да невнятные, то звонкие, то глухие голоса. Когда окончательно стемнело, Бота прилёг на скамейку, прикрывшись пакетом, и сказал мне:

— Сейчас твоя вахта, Бродяга, охраняй и не спи! Если кто будет близко подходить — буди, понял? — он посмотрел мне прямо в глаза. — Но смотри, Иван-царевич! Дело серьёзное, я на тебя надеюсь. Отоспишься потом в электричке. Давай, не подведи.

Мне ли не знать, как нужно нести вахту! Вся моя жизнь — одна затянувшаяся вахта… Из памяти, откуда-то сверху, бесшумно спрыгнул мерцающий в темноте Пистолет и, растягивая звуки, заорал:

— Ва-ахтеный! Де-есять су-уток аре-еста! Бом-брам-стеньгу-у-у-у тебе под хво-о-ост!

Он взмахнул хвостом и пропал в шипящих брызгах, а я тихонько заскулил одним носом и улёгся возле Боты. До утра я прислушивался к богатой ночной какофонии звуков, отчётливой для собачьего уха, и тревожно втягивал воздух в перерывах чуткой дремоты. Но за всю ночь нас никто не потревожил, и думаю даже, — мы сами могли показаться угрозой для запоздавшего прохожего.

С первыми слабыми лучами, зябко поёживаясь, очнулся Бота. Он звонко похлопал ладонями себе по щекам, сгруппировавшись, сел и, перекрестив руки, засунул ладони себе подмышки.

— Ну, как обстановка? — спросил он, озираясь по сторонам и не в силах унять дрожь в теле. — Ёлки-палки! А дубак какой! У меня цепь к шее примёрзла!

Неожиданно он вскочил и со скоростью русской борзой побежал по тёмной аллее. Я даже сначала не понял, что произошло, и увидев, что он вот-вот скроется из виду, оглянулся на оставленный пакет с едой и хотел броситься за ним вслед, но Бота в это мгновенье уже бежал обратно. Он с разбегу упал руками на край скамейки и принялся в быстром темпе отжиматься, словно шёл на высокооплачиваемый рекорд; потом он приседал, делал наклоны, долго избивал окружающий воздух, ловко ныряя от резких ударов невидимого соперника, и к концу перечисленных мероприятий ничем не напоминал дрожащего от холода Боту, а наоборот, даже немного вспотел.

— А сейчас переходим к водным процедурам, — пропел он, достал из пакета пластиковую бутылку минералки и сделал из неё три затяжных глотка. Затем он сложил свою широкую ладонь чашечкой и налил в неё немного воды: — Иди попей, Иван-царевич… бродяжьего царства…

Я с готовностью принялся лакать из Ботиной ладони, а он тонкой струйкой подливал.

Почти все люди, желающие угостить бродячую собаку, почему-то думают, что она только голодна. Я развенчаю это великое заблуждение! Представьте себе, бывают такие дни, когда под влиянием множества разнообразных обстоятельств бездомная собака бывает-таки сыта, а вот пить — то, о чём люди постоянно забывают, — пить она хочет всегда. Особенно летом, когда жажда гоняет её от одной пересохшей лужи к другой. Я пил из Ботиной ладони и пузырьки газа неприятно щекотали, попадали в нос, отчего я даже чихнул, но всё равно был очень благодарен Боте. И вообще, я был благодарен ему за всё…

Наскоро доев бабушкины припасы, мы пошли в сторону вокзала и уже через какое-то время благополучно удалялись от приютившего нас на одну ночь тихого города Спасск-Дальний, а впереди, за незаметными поворотами железной дороги, трубил пароходными гудками, умывался солёными волнами, так и не дождавшись моего несчастного друга Пистолета, город его мечты — Владивосток.