Глава 24

Первым делом я, конечно, рванул на вокзал, под своё родное табло. Я давно уже понял, что моя идея насчёт подслушивания случайных разговоров — несостоятельна, что табло мне не поможет, что тут, на бойком, шумном вокзале, где все куда-то спешат, торопятся, едут, приезжают, уезжают, хватают чемоданы, несут сумки, кричат, ворчат, ругаются, смеются, где всё движется и меняется, тут только я один — в тупике! Я тоже хочу уехать, и даже знаю — куда, но как?

Я давно уже понял, что все мои дежурства на этом пятачке не имеют никакого смысла, но всё равно прибегал сюда изо дня в день. Как утешительный ритуал — отсиживал какое-то время под табло, автоматически прислушиваясь к окружающим разговорам и одновременно даже не вникая в их смысл. Потом бежал туда, где торговала запахами лоточница Люська, благосклонно подставлял для почёса свою голову болтливой газетчице, в очередной раз прослушав обещание выменять-таки чебурек на газету, и иногда жевал наперегонки с голубями ароматные солёные семечки, что подсыпала мне семечница баба Шура.

Выполнив обязательную программу, я убегал в город, где меня ждала масса «рыбных» мест: всюду варились сосиски, жарились шашлыки, урны и мусорки ломились от яств, и я ел, дремал, опять ел, и посмотрел бы как на ненормального дурака на любого, кто бы предложил мне пустой кусок хлеба. Там, откуда я приехал, я бы молился на такую жизнь, или, может быть, я попал в удачную струю, и просто ещё не знаю в полной мере здешнюю действительность? Впрочем, летом и в Усть-Илимске я себя чувствовал неплохо…

В любом случае, дни текли как по маслу, сыто и спокойно. Я обходил подозрительные места, загодя убегал от подозрительных людей, предугадывал возникновение подозрительных ситуаций, одним словом, перестраховывался дважды и потому ничего не боялся.

Ночевал всегда под перевёрнутой лодкой, которую показал мне Бутылкин. Туда было, конечно, очень далеко бегать, но место имело высокую степень безопасности, Пистолет бы меня похвалил. Опять же вода рядом, а в городе летом, когда нет дождей и все лужи давно пересохли, чтобы попить, нужно быть волшебником.

Да, дни текли, но вместе с ними утекало время, что-то неуловимо начало меняться в природе, а потом и явно начали краснеть деревья. По ночам с реки начал приходить холод, и яма, что я вырыл под лодкой для прохлады, стала выполнять обратную функцию. Я знал, что не за горами — зима, и с тоской думал, что не хочу больше зимы…

И вот, представляете, бегу это я как-то по парку культуры и отдыха, так сказать, добираюсь с места ночёвки к месту работы, только что безрезультатно прошерстил набережную в поисках провианта — с вечера уже всё убрали, а с утра ещё никто ничего не наел, и тут, в парке, мне в нос попадает слабоуловимый, но стопроцентно распознаваемый запах шашлыка. Шашлычная отсюда довольно далеко, а это значит, кто-то взял себе порцию и удалился подальше от чернобровых шашлычников, шумной музыки и прочей суеты. А это, в свою очередь, значит, что этот «кто-то» — душа романтическая, чуткая, не склонная к агрессии, а такие к нашему брату благосклонны, даже пребывая в скверном настроении. Ну, думаю, сейчас, если повезёт, позавтракаю. В шашлыке всегда хоть один жилистый кусок найдётся обязательно. Это, как правило, и есть моя добыча.

Ну, двигаюсь аккуратно на запах. Как по компасу. Нагло себя не веду, бегу вдоль аллеи, но не по дорожке, а рядом, по травке, за спинками скамеек. Запах приближается неотвратимо, как скорая зима, и вот я вижу цель.

На краешке скамейки, как позабытая игрушка, покоилась белая пластиковая тарелочка, стыдливо покрасневшая от размазанного по ней кетчупа, в котором остывали два надкушенных мяска. Кетчуп — это, конечно, лишнее, я не люблю кетчуп, но и так сойдёт.

Я остановился как вкопанный и огляделся по сторонам. Вроде ничего подозрительного. Осталось только дождаться, когда уйдут парень с девушкой, сидящие на другом конце скамейки. А может и не ждать? Потихоньку подойду, схвачу и наутёк! Нет, если б лежал один кусок, — я бы так и сделал, а так — нужно подождать и спокойно взять всё.

Я осторожно подкрался поближе и улёгся так, чтобы слышать и видеть парня с девушкой, а заодно и намеченную добычу, дабы никто, не дай бог, её не перехватил.

Парень держал в одной руке откупоренную бутылку с пивом, а другой рукою обнимал девушку за плечи. Парень мне сразу понравился. Он сидел, широко выставив ноги в широких сандалиях, из которых торчали крепкие пальцы. Широкие светлые штаны, широкая цветная рубаха, широкие мускулистые плечи и широкая белозубая улыбка — вот каким был сидящий на скамейке человек.

А вот девушка мне, наоборот, не понравилась. Она выглядела старше парня, была очень хорошо одета и очень красива, но что-то неуловимое, скользкое, хищное исходило от неё, и я это не увидел, а скорее почуял. Короче говоря, девушка показалась мне подозрительной. Она сладко улыбалась ярким малиновым ртом и жадно смотрела на парня и в то же время постоянно оглядывалась по сторонам, издалека всматриваясь в лица прохожих. Глаза беспокойно бегали, перескакивали с человека на человека, словно ей было необходимо заметить кого-то раньше, чем заметят её. Потом она склоняла голову на плечо своего спутника, отвечала ему, улыбалась ему, нежно водила изящными ухоженными ногтями по обнимающей её руке и всё равно насторожённо бегали по сторонам её глаза.

— Эх, Нюра, Нюра! Отчего ж я не Гагарин Юра! — нараспев говорил ей весёлый парень. — Посадил бы я тебя сейчас в ракету и отвёз бы к самым звёздам!

— Ты, милый, мне этих слов не говори, — с наигранным вздохом отвечала ему девушка, — тебе меня охмурять не нужно. Я и так твоя, без остатка. Поедем лучше ко мне, а то сидим здесь как школьники… Ты же знаешь, мне бы не хотелось попадаться на глаза…

Парень лихо отхлёбывал пиво, с удовольствием щурился на пробивающееся сквозь листву солнце и, улыбаясь, говорил:

— Что вы мне такое предлагаете, мадам? Если мы опять завалимся к тебе, я здесь ещё на неделю застряну, а мне домой надо, да и бабки я тут все с тобой проотдыхал, сама знаешь…

— Ну-у, дорогой! Я тебя играть не заставляла! Сам заладил — всё на красное, всё на красное! Что мне силой тебя от стола оттаскивать?

Парень благодушно рассмеялся:

— Нюра! А разве ж я тебе что-то говорю? Понесло меня как обычно, в первый раз что ли! Обидно, что всё с собой было, даже на билет не осталось… — он сверху вниз посмотрел на девушку, отхлебнул из бутылки, сладко потянулся и пропел: — Хре-ен с ним Ню-юра-а! Бабки — дело наживно-о-е! Пока пыхтит японский автопром — мы будем с булком, маслом и икром! У меня дома, на «Зеленке»*, два Круизера на продаже стоит… А поеду автостопом, вспомню юность боевую…

Девушка тесно-тесно прильнула к парню, по-кошачьи заглянула ему в глаза и промурчала:

— А почему бы тебе, милый, у меня денег не попросить? Я бы тебе на послезавтра билет купила, побыл бы у меня ещё денёчек и поехал бы поездом, как нормальный человек…

— Бота Охотский никогда ни у кого денег не просил! — снисходительно отвечал ей парень. — Брать — это бывало, брал, но не просил.

— Ботачка, миленький, останься ещё хоть на денёк! — не унималась девушка жадно вглядываясь в лицо парня и украдкой целуя его в загорелую шею своим малиновым ртом. — На один денёчек!

— Где ж набраться тех денёчков, Нюра! — отвечал ей парень. — Нет! Домой!.. Домой-ой-ей-ей-ей! — запел он весело. — Меня там мама ждёт, блудного сына, попадалово нужно отбивать, других дел накопилось… Нет, Нюра, домой!

Девушка закурила длинную коричневую сигаретку и раздраженно откинулась на руку парня. Людей в парке прибывало, всюду стали появляться бабушки, не успевающие за своими визжащими внуками, обнимающиеся парочки, просто гуляющие люди, лениво жующие мороженое, и глаза девушки ещё быстрее начали бегать по сторонам, высматривая одной ей известную цель. Она одела солнцезащитные очки, отчего стала выглядеть ещё эффектней, и вдруг спросила у парня:

— Послушай-ка, дорогой! А может, тебе в Хабаровске насовсем остаться? Я тебя в хлебное место пристрою, в администрацию. Хочешь?

Парень холодно посмотрел на неё:

— И что? Водилой на побегушках шефа твоего возить, пока ты с ним шашни крутишь?

Услышав это, девушка напряглась и замерла, но парень как ни в чём не бывало снова широко улыбнулся:

— Нет, Нюра! Я — свободная птица. Я орёл, понимаешь?! Орёл! И между прочим, зря ты смеёшься! Я куда хочу — туда лечу. Тачку купил, тачку продал и ни от кого не завишу… А в этих твоих администрациях нужно всем сраки лизать, а Бота Охотский такой хренотенью никогда не занимался и заниматься не будет… И потом, Нюра, ты забываешь главное: у вас здесь хорошо, но нету океана!

— Ах, Бота, зачем тебе этот океан, — томно говорила девушка, — неужели тебе не хватает МОЕГО океана страсти и любви? Можешь утонуть!

— Океан, Нюра, не для того, чтобы в нём тонуть, — насмешливо отвечал Бота, — и сказав тебе это, я задаюсь вопросом: а дано ли тебе понять это, женщина?

В ответ на это девушка кокетливо рассердилась, шутливо попыталась ударить узкой ладошкой по загорелой Ботиной щеке, но тот моментально перехватил её руку и, крепко удерживая, воскликнул: «А вот так! А вот так!» и не дал девушке пошевелиться. Дурашливая борьба закончилась длинным поцелуем, после чего парень невозмутимо допил пиво и вдруг сказал такое, от чего я, уже осоловевший от ожидания, резко подпрыгнул, словно кто-то попал в меня камнем:

— А поедемте лучше, Нюра, со мною в город Владивосток, где я с самой высокой сопочки покажу вам милый сердцу край!..

Все птицы в парке перестали чирикать, все листья на деревьях перестали шелестеть, в ушах моих всё совершенно заглохло, а в глазах всё потекло — только лицо крепкого парня со странным именем Бота Охотский было чётким и незыблемым. «Вот оно! Вот оно!» — запульсировало, застучало у меня в голове. Провиденье меня не покинуло! Жизнь подарила мне правильный шанс! Сука-судьба поделилась сахарной костью! Ну, теперь — всё! Теперь — не в прятки играть, а наоборот, товар лицом показывать нужно! Этот парень должен понять, как я хорош, как я ему необходим!

В этот миг, уже в который раз за последнее время, я снова вспомнил Пистолета и вдруг испугался: а что, если эта его теория проскакивающей искры между собакой и человеком имеет место быть на самом деле, и вдруг она сейчас не сработает?

Тем временем, девушка глубоко затянулась ароматным дымом из коричневой сигаретки и небрежно цыкнула уголком малинового рта:

— С тобой во Владивосток, говоришь?.. — она долго посмотрела на Боту поверх тёмных очков двумя ледяными глубокими омутами. — Куда ж я с тобой, милый? К маме, что ли? У тебя хорошая мама, я знаю, да только у меня уже ранг не тот… Мне с мужем определяться нужно, а ты для этой цели — кандидат неподходящий. Поживи у меня ещё пару деньков, и лети… Коль ты орёл… — с невесёлым смехом добавила она.

И в эту самую секунду все увидели, как на сцене появился я.

Забыв про шашлык, кетчуп и прочую, маловажную в данный момент шелуху, я деловито подбежал к скамейке с той стороны, что сидели Бота с девушкой, и чинно уселся прямо напротив них. Этот выход произвел должный эффект. Бота удивлённо посмотрел на девушку:

— Твоя собачка? — серьёзно спросил он и тут же добавив: «Шучу!» повернулся ко мне: — Здорово, собака! Мы что, твоё место заняли?

Меня порадовала и обнадёжила его первая реакция. Чтобы закрепить первоначальный контакт, я набрал побольше кротости в глаза, встал, красиво, гордо, без малейшего намёка на вызов жалости, почти вплотную подошёл к Боте и, снова усевшись, несколько раз поднял и опустил правую переднюю лапу. Со стороны это выглядело, будто я машу ею. Этим трюком владеют многие собаки, но у Боты всё равно глаза полезли на лоб:

— Ёперный театр! Нюрка, видала?! Гляди! Гляди! Цирк какой!..

Вдруг он словно очнулся и закричал:

— А! Слушай! У меня ж тут осталось! По шашлыку ударишь?!!! — он сгрёб пластиковую тарелку с другого конца скамейки и ткнул её мне. — Тут правда немного, уж простите, чем богаты…

Я, так сказать, с благодарностию принял то, что уже давно для себя наметил, страстно облизнулся и, неистово подметая хвостом дорожку, преданно поглядел в глаза парню. Тот перестал обнимать девушку и вообще отвернулся, отодвинулся, позабыл про неё и протянул ко мне руку:

— Погладить можно тебя?

О чём речь! Не можно, а нужно!

Кстати сказать, все люди, угостив собаку хотя бы крохотным кусочком, сразу почему-то считают, что имеют полное право гладить за это, а то и фамильярно подёргать за ухо… Впрочем, недовольных этим фактом собак — не очень много, а может, и вовсе нет, а мой случай вообще не рассматривается — гладь, родной! Чеши, скреби, тряси, похлопывай! Я как раз утречком искупался, так что шерсть мягенькая и псиной, вроде, не воняю. Если ещё и блохи попрячутся…

Бота мягко положил мне руку на голову и вдруг выдал:

— Ну, бродяга, как тебя зовут?

Я вывернулся из-под руки и вытаращил на него глаза. Откуда он знает, как меня зовут?!!! Всё! Это судьба! Это искра! Пламя, пожар!

Я задрожал от возбуждения и звонко гавкнул в лицо парню. Бродяга меня зовут! Бродяга!

Бота отпрянул и прищурился:

— Шарик?

При чём тут Шарик?! Чтобы показать, что никакой я не Шарик, я опустил голову вниз и, так немножко вбок, а потом опять поднял голову и посмотрел в глаза Боте.

— Бобик? — спросил, улыбаясь, Бота.

Ну какой ещё Бобик! Я опять скосил голову вниз, подержал ее так пару секунд, для наглядности, и снова взглянул на Боту.

— Тобик?

А, чтоб тебя! Я опять проделал с головой то же самое.

— А как, бродяга, как? — шутливо обратился ко мне Бота.

Вот так! Я звонко гавкнул и для пущей убедительности помахал ему лапой. Брови Боты поднялись, сморщив собой лоб, и не веря своей догадке он сказал:

— Я не понял… Тебя что ли Бродягой зовут?

Я как вентилятором закрутил своим хвостом, прогавкал три раза подряд и лапой поскрёб по Ботиной коленке. Его лицо вытянулось, как продолговатый надувной шарик, он не своим голосом протянул: «Ну прико-о-ол…» и схватив за руку девушку, но не глядя на неё, а глядя на меня, заорал:

— Приколись, Нюрка, трындец какой!

Он перестал трясти Нюрину руку и, понизив голос, сказал:

— Тузик.

Я отвернулся вниз, скашивая глаза на Боту.

— Бобик.

Я — опять то же самое.

— Бродяга! — задорно выпалил Бота.

Я вскинул лапу вверх и гавкнул.

— Поняла-нет?! — растопырил Бота глаза на девушку, словно не вполне доверяя увиденному. — Полный пердамонокль! Его Бродяга зовут, поняла?!

Девушка с ненавистью посмотрела на меня и с плохо скрываемым раздражением — на Боту:

— Как дитя малое, ей богу! Собачку увидел — и ничего ему не надо…

— Да ладно, Нюр, чего ты? — примирительно заговорил Бота. — Смотри: реально собака разговаривает…

— Хороший ты парень, Бота, — сказала ему ледяным тоном девушка, — но бывает, такую чушь несёшь… — и вдруг истерично добавила: — И не называй меня больше Нюрой! Какая я тебе Нюра?!

С лица Боты потихоньку сползла улыбка.

— Что? Может тебя по отчеству называть? — вдруг без обычного добродушия в голосе сказал он. — Так это пусть тебя твой шеф по отчеству называет… пока ты ему яйца крутишь…

Взгляд Боты стал колючим и злым, а девушка вся вспыхнула, и даже чёрные очки не смогли скрыть взорвавшуюся ярость в её глазах. Она грациозно вскочила со скамейки и, подхватив сумочку, устремилась… хотела устремиться прочь от грубого, неблагодарного Боты Охотского, но, видимо, Бота решил иначе. Даже не вставая со скамейки и продемонстрировав чудеса реакции, он ухватился за улетающую изящную Нюрину сумочку и на первый взгляд легонько дёрнул её на себя. Этого хватило для того, чтобы девушка потеряла равновесие и в следующее мгновение оказалась у Боты на руках. Он как соломинку подхватил её к себе на колени и, удерживая словно в смирительной рубашке, игриво заявил:

— Разве я могу отпустить не попрощавшись такую шикарную женщину, хоть она и крутит кое-что посторонним мужчинам… А, Нюрок?

Я терпеливо… А впрочем, что я такое говорю! Я нетерпеливо глядел, как девушка вне себя от злобы и негодования понапрасну тратит свои девичьи силы на то, чтобы вырваться из крепких и уже всё решивших Ботиных рук. Она в яростном спокойствии говорила: «Отпусти меня. Отпусти, сказала…» и, гневно стиснув малиновые губы, вздымая напудренные ноздри, ждала, когда он её отпустит, но по известному закону, который я по-собачьи, к сожалению, не могу сформулировать, а могу только подтвердить, всё равно всё закончилось длинным поцелуем. Девушка обмякла, успокоилась, сдалась, как неудачливая, несчастная собака в сачке живодёра, и Бота, почуяв свою победу, ласково и хитро сказал:

— Вместо Нюры могу звать тебя Анной, если хочешь… Но вот какая штука — у меня какие-то странные школьные ассоциации из Антона Палыча: «Анна на шее», помнишь? Такая была блядина!.. Так что давай уж лучше — Нюра, как в детстве…

Нюра не возражала. Забыв оглядываться по сторонам, она всем телом прильнула к широкоплечему, мужественному, мягкому, жёсткому, сильному, хитрому Боте и оставалась бы в таком положении вечно, если бы не коричневые сигаретки, дорогие очки, изящная сумочка и высокий, острый, не дающий права на ошибку каблук… Улетели приятные минуты, улеглась глупая размолвка, причина которой отчасти была во мне, и девушка достала малиновую помаду, вернула губам первоначальный цвет (что в принципе, наверное, не правильно: первоначального цвета её губ не знал, скорее всего, даже Бота) и плавно, но решительно выскользнула из Ботиных рук. Бота встал вместе с нею и потянулся к её лицу, но Анна мягко остановила его.

— Я накрасила губы, — нежно сказала она и словно для того, чтобы надолго запомнить, провела мягкими подушечками безупречных холёных пальцев по его губам.

Они обнялись почти по-братски, что было удивительно даже для меня, терпеливо взирающего на их прощание. Бота попытался было пошутить про какое-то политбюро, а девушка прислонилась щекой к его щеке и чмокнула воздух возле его уха, но я-то, старый, бывалый, с намётанным глазом пёс, всё-таки увидел, как напоследок она с женской хитрой проворностью незаметно сунула что-то в просторный карман широких Ботиных штанов.

Бота долго смотрел, как она исчезала в глуби тенистой, не пробиваемой даже солнцем аллеи, отстукивая по асфальту волнующую, бесстыдно манящую, всем известную мелодию своими стройными каблучками… Время прощания всегда убивает радость, это понимает даже собака, и я сидел и боялся, что Бота переменится в своих планах, передумает ехать во Владивосток, побежит за ней, пропадёт, исчезнет, испарится…

Но я не ошибся в Боте. Он мне сразу понравился, а девушка — нет. Широкие сандалии не могут ходить рядом с высокими каблуками. Бутылка пива, выпитая из горла, не смотрится с длинной коричневой сигареткой, и потом… Вы не забыли — он знает, как меня зовут!

Я подошёл к Боте и чтобы целиком вернуть его внимание к своей персоне, залез рядом с ним на скамейку и сел. (Спасибо тебе, Скребок, что ты научил меня этому и многому другому. Вот если бы ты научил меня ещё и разговаривать по-человечьи…)

Бота покосился на меня и настороженно спросил:

— Собака… ты чей?

Господи, да твой я! Только отвези во Владивосток!

Зная, что мне не попадет, я слез со скамейки и положил морду Боте на колени. Неплохой ход, правда?

— Я тебе кого-то напоминаю, да? — снова спросил Бота и погладил меня меж ушей. — Или тебе просто шашлычок понравился?

Я завилял хвостом, мол от шашлычка тоже не откажусь, и обернулся на шум, раздавшийся сзади. Мимо нас на маленьком двухколёсном велосипедике лихо перекладывая свой крохотный вес то на правое, то на левое дополнительно прикрученное колёсико, промчался рыженький мальчик, самозабвенно сопровождающий своё передвижение пронзительным звуком, который, видимо, должен был изображать звук работающего мотора. Он залихватски развернулся, плутовато посмотрел на нас, причем ненадолго его невыносимый мотор заглох, и через мгновение помчался обратно, выкрикивая на ходу:

— Бабушка! Бабушка! Тут дядя с собакой разговаривает!..

Бабушкой оказалась высокая худощавая женщина, не спеша шагающая по аллее, причем создавалось впечатление, что это не она гуляет с внуком, а внук вынужден сопровождать её. Бабушки, встречавшиеся мне на жизненном пути, в пуховых платках, бесформенных юбках, толстых кофтах, были очень не похожи на неё, и было странно слышать, как рыженький мальчик называет её бабушкой. Она что-то негромко сказала маленькому велосипедисту, он подъехал к ней и она положила руку ему на плечо. Так они и прошествовали мимо нас. Правда, нужно признаться, что небольшой инцидент всё-таки произошёл: поравнявшись с нами, женщина окинула взглядом валяющуюся тарелку и несколько пустых бутылок, оставшихся от Боты, и моментально приняв единственно правильный вердикт, уничтожающе процедила сквозь зубы:

— Наелся уже с самого утра, неудивительно, что с собакой разговаривает… — и громко добавила: — Молодой человек! Между прочим здесь дети гуляют, а ваша собака без намордника!

Реакция Боты мне понравилась и, судя по всему, рыженькому мальчику тоже. Она не понравилась только бабушке: Бота Охотский, взрослый человек, косая сажень в плечах и массивная золотая цепь на шее, с мычащим звуком «м-м-м-м…» показал бабушке язык. Та поразительно изменилась в лице, будто увидела отвратительную, жирную гусеницу у себя в тарелке, и выкрикнув: «Гадость какая!..» прибавила шагу, заставив тем самым рыженького мальчика неестественно быстро крутить педальки.

Бота расхохотался и похлопал меня по спине:

— На неё саму нужно намордник одевать!.. Отвечаю! Не повезло пацану… Его и так все рыжим обзывают, плюс бабка такая…

Он встал со скамейки, отряхнул широкие штаны и опять обратился ко мне:

— Ну что, Бродяга… Бродяга? Да?

Я гавкнул в очередной раз, дескать, мы ж уже всё выяснили — Бродяга я, Бродяга!

— Ну вот, Бродяга, пора мне домой отваливать… Были б деньги, я б тебе еще шашлыка купил, а так… вроде даже на хот-дог не хватит…

Бота начал копаться в карманах, вдруг что-то нащупал и недоуменно уставился на вытянутые на свет деньги:

— Чудеса… Я ж пиво на последнее брал…

Он растерянно похлопал глазами и внезапно прозрел:

— Вот Нюрка! Ведьма…

Улыбнувшись каким-то воспоминаниям, он пробормотал вслух: «Гусары, конечно, денег не берут, но…» и пошёл прямиком к шашлычной, приказав мне идти за ним. Там Бота купил себе ещё бутылочку пива, а для меня — порцию нежареного шашлычного мяса. Он выложил эту вкуснятину прямо на травку за кустами, подальше от посторонних глаз, и сказал:

— Ты тут ешь, вспоминай меня, как говорится, добрым словом, а я — на вокзал, спасибо Нюрке, не надо автостопом мыкаться…

Он потрепал меня по холке и пошёл, а это в мои планы не входило. Я проглотил два куска сразу и оставив остальное, посеменил за ним. Бота заметил это и удивился:

— Ты что ж это? Я тебе за чужие бабки хавчик покупаю, а ты не ешь? Ну-ка давай, пойдем…

Он подвёл меня обратно к мясным остаткам и я снова начал есть, но как только Бота пытался уйти — я сразу бежал за ним. Так, уходя и возвращаясь, я доел своё мясо, а Бота ухмыльнулся:

— Ну ты, Бродяга, — свинья! В одиночку ты это сделать не мог? Ладно, бывай…

Он решительно зашагал по аллее, а я, соответственно, потянулся за ним, и вот это стало немного злить Боту. Он вышел из парка, а я всё ещё плёлся вслед. Среди обилия людей он попытался оторваться от меня, натурально петлял, но я не отставал от него, а он нарочно не подавал виду, что замечает меня. Я отлично понимал в чем тут дело, ведь вы же знаете — я не дурак: ему было просто стыдно, что какая-то облезлая дворняга с линяющей шерстью и заломанными ушами увязалась за ним на глазах у всех. Он же не какой-нибудь юродивый, за которым плетётся его жалкая собачонка, он наоборот — орёл, а тут такое… В конце концов он остановился и шикнул:

— Чё ты хочешь от меня?! Я тебя накормил — будь человеком! Отстань!

Я сожмурился, виновато опустил голову, мол, знаю, знаю, виноват… А Бота подбежал к остановке и вместе со всеми начал проталкиваться в дверь автобуса. Вот тут-то меня и кольнуло неприятное предчувствие. Я подбежал к автобусу и бесстрашно попытался пролезть вслед за Ботой, но мне наступили на лапу, потом на другую, потом я получил сумкой по голове, потом ногой под дых и понял, что в этом автобусе я не еду. В широком пыльном заднем стекле мелькнуло преломлённое Ботино лицо и я рванул за отъезжающим автобусом. На остановке ахнули: «Смотрите, смотрите, собака! Кто-то собаку оставил! Собака, собака… Собаке… Собаку… Собакой…» Кто-то пытался пошутить: «Остановите автобус, пассажира забыли!» или «Собака зайцем захотела…», а я бежал за разгоняющимся автобусом и жалел, что только что наелся.

Пока автобус разгонялся — бежать было ещё куда ни шло, но потом стало туго. Я стал отставать, язык побелел и вывалился, автомобильное движение, в центре которого я оказался, оглушило меня, но я ещё старался изо всех сил, потому что увидел, как на задней площадке преследуемого мною автобуса гудит небольшой переполох: все с жалостью смотрят на меня, жестикулируют, что-то кричат, а из множества людей, прислонившихся к стеклу, выделяется преобразившееся, красное, отрешённое Ботино лицо, поражённое и уничтоженное увиденным. На короткий миг показалось, что это прибавило мне сил, я даже немного ускорился, но всё же мои немолодые лапы не выдержали жёстокого темпа, я совсем отстал и чуть не попал под машину. Тогда я сходу, наискосок пересёк всю улицу, оглушённый и напуганный злобными, зверскими сигналами клаксонов и визгом тормозов. В голове судорожно крутилось: «Неужели — всё?! Неужели — всё?!» Паника схватила меня за холку, опутала лапы и рывком потянула сразу во все стороны одновременно; я заметался по улице, подбегал к прохожим, заглядывал всем в глаза, тыкался в распахнутые двери автобусов, отлично понимая, что это не те автобусы, не те люди, и вообще, всё что я делаю, — всё не то! Я потерял Боту, призрачный шанс, первую и единственную более-менее реальную возможность… Стоп! Ему нужно на вокзал! Я найду его на вокзале!

Я снова рванулся вперёд кратчайшим путём к вокзалу.

Скитаясь вместе с Бутылкиным, я хорошо изучил центральную часть города и сейчас, как по нахоженной тропе, минуя бульвары, дома и закоулки, срезал приличный угол, тайно надеясь обогнать автобус и встретить Боту на остановке у вокзала. Тут уж он не устоит! Тут уж он поймёт, что такие собаки на дороге не валяются! А может, даже прослезится… Ну-ну, ладно, это я, конечно, хватил.

Такие мысли помогали мне бежать на пределе сил, не чувствуя лап, не обращая внимания на шарахающихся или улюлюкающих людей, поминутно рискуя попасть под визжащие колеса… Но… Ничего не помогло.

Я подбежал к остановке с болтающимся наружу языком и тупо вперил взгляд в табличку на столбе. Определить, прибыл ли тот автобус, или нет — не было никакой возможности. В голове сидел какой-то уродливый карлик и, не останавливаясь, очень сильно и быстро стучал мне в затылок маленьким молоточком. Я потянул носом воздух и, кажется, учуял нужный запах. Вновь собрался, подобрал язык и, выставив нос кверху, побежал за этим призрачным, еле уловимым воздушным потоком. Возле табло запах усилился, а возле здания вокзала я явственно почуял Боту. Ну что тут сказать? Даже моя мотивация не позволила мне обнаглеть настолько, чтобы забежать внутрь вокзала. От безысходности положения я истерично покрутился возле дверей и, собрав все силёнки в зубы, рванул в обход, прямо к поездам, и даже не услышал, как мне вослед раздались удивлённые оклики бабы Шуры и обманщицы-газетчицы. Впрочем, даже если бы я их и услышал, неужели вы думаете я бы остановился?

Выбежав к поездам, я сразу допустил ошибку: побежал по шпалам вперёд, а когда опомнился, справа и слева от меня были высокие платформы, по которым ходили люди и, заметив меня внизу под собой, удивленно провожали взглядом. Всё бы ничего, да вскоре рельсы подо мной загудели и я увидел, как вдалеке, но безошибочно прямо на меня движется голова длинного поезда. Места разминуться с поездом было предостаточно, но он так страшно и неотвратимо гудел, что я решил не испытывать судьбу, а попытался запрыгнуть на платформу, что в моем обессиленном состоянии после марафонского забега оказалось делом абсолютно неосуществимым. Я бросился грудью на бетонный край платформы, ёкнул, зацепился передними лапами и так повис, пытаясь оттолкнуться от воздуха задними. Если бы кто-нибудь подпихнул мою попу, всё завершилось бы благополучно, но для того, чтобы в нашей жизни случались такие чудеса, в процесс должны вмешиваться какие-то другие, более волшебные силы, и поэтому я логично рухнул вниз. Однако поезд от этого не прекратил своего движения и я, не оглядываясь, бросился назад. Этот эпизод вконец исчерпал мои силы и я не знаю… только какие-то внутренние или, наоборот, космические резервы позволили мне ещё несколько часов не останавливаясь бегать по перронам, переходам, платформам и вынюхивать, и заглядывать в чужие глаза. Поезда приходили и уходили, люди приезжали и уезжали, встречали и провожали, сменяя друг друга нескончаемой вереницей, а я бегал между ними, как заведённый…

И вот когда уже казалось — всё, мои поиски бессмысленны, звездный шанс потерян, миг удачи забыт, я увидел Боту.

Он стоял вместе со всеми и смотрел в мою сторону.

Он меня видел?.. Или не видел?.. Мне было не важно. Я из последних сил, неестественно выбрасывая лапы вперёд и свесив язык до земли, побрёл к нему. Сейчас будет мой бенефис! Я должен показать всё, что умею, и спасибо тебе, Скребок, что ты дал мне такую возможность.

Я остановился в пяти метрах от Боты, на глазах у всех лег и пополз к нему. Все изумленно загудели, а Бота побледнел. Я это увидел чётко. У меня на такие вещи глаз намётан. Ничего, дорогой Бота! Это ещё не всё! Я тебе припас кое-что посильнее!

Я подполз к нему, придал взгляду всю кротость, на которую только был способен мой врожденный артистизм, и не обращая внимания на всеобщий интерес к своей персоне, медленно встал перед Ботой на задние лапы. Не смотря на общую физическую истощенность организма, «зайка» получился что надо! В собравшейся толпе кто-то присвистнул и даже раздалось несколько хлопков. Вперёд вышла женщина с маленькой девочкой и сказала:

— Видишь, какая у дяди умная собака…

Никто не заметил, как подошел поезд. Только через мгновенье все встрепенулись, похватали сумки и, шумно обсуждая такой неожиданный и забавный эпизод, заспешили к своим вагонам. Бота растерянно огляделся по сторонам, словно пытаясь увидеть, что кто-то сейчас придёт к нему на помощь, и присел передо мной на корточки:

— Что мне с тобой делать?.. Я не твой хозяин, понимаешь? Ты меня перепутал… — тут его загорелое, обветренное лицо сделалось каким-то детским и беззащитным и он, на всякий случай шёпотом, чтобы никто не услышал, жалобно попросил: — Не ходи за мной больше, а? Если б мы были во Владике — клянусь, я б тебя забрал… а здесь — не могу, не обижайся…

Он погладил меня на прощанье и быстрым шагом, не оглядываясь, направился в конец состава, вслух называя номера пройденных вагонов. Перрон почти опустел, группки провожающих молча улыбались выглядывающим в окна людям, да припозднившиеся пассажиры торопливо подавали свои билеты аккуратным, преисполненным строгости проводницам. Бота тоже предъявил свой билет и в этот самый момент я зубами осторожно и почти ласково потянул его сзади за штанину. Мне уже нечего было терять, я должен был устроить последний выход.

Бота словно ожидал этого. Он, видимо, понял, что странная приблудная дворняга, сдуру накормленная им утром, просто так уже не отвяжется и, может быть, он допускал также, что дело тут не только в шашлыке, а в чём-то совсем другом, непостижимом и необъяснимом. Он с обречённым вздохом обернулся и увидел, как я делаю перед ним поклон. После поклона я лёг на бок и перекувыркнулся через спину. Потом я вскочил и с блеском продемонстрировал коронного «зайку»… Глаза у проводницы округлились, она так и застыла с Ботиным билетом в руке, а мужчина, вышедший из вагона перекурить, выронил дымящую сигарету.

Так! Что я могу сделать ещё? Вот чёрт! Если бы здесь были две табуретки, или мячик, или лучше всего горящее кольцо!..

Из положения «зайка» я вытянулся вверх и сделал три широких прыжка на задних лапах, тут же упал на землю, подполз к Боте и лёг на бок, закрыв при этом лапами глаза, словно мне кто-то скомандовал: «Умри!» Мужчина присвистнул, провожающие отвлеклись от провожаемых, а Бота вздохнул, улыбнулся, опять вздохнул и сказал обалдевшей от моих фокусов молоденькой проводнице:

— Слушай, подруга! Пусти меня с собакой, а? Я доплачу, а?

Девушка, не переставая зачарованно смотреть на меня, монотонным голосом, словно читая по инструкции, ответила:

— Не имею права. Перевозка животных в вагонах общего пользования запрещена… Она у вас даже без поводка и намордника, а там ещё справка какая-то должна быть… — и вдруг, словно очнувшись, взвизгнула: — Ой, какая собака классная! Как её зовут?

— Бродяга, — ответил Бота Охотский и ласково взял девушку под локоток, — послушай, подруга, он тихонько будет сидеть, как партизан, отвечаю! (Я в это время звонко гавкнул и помахал лапой, дескать, подруга, верь Боте, я не подведу.)

— Ты же видишь — собака непростая! Мы — артисты, понимаешь? У меня дед — дрессировщик, отец — дрессировщик, я — с детства в этой кухне варюсь, понимаешь? Правда, я в основном тигров тренирую, а Бродяга для меня скорее — друг… Но всё, что он умеет — плод моего кропотливого труда! А поводок, намордник — всё было, только, понимаешь, попали мы в переплёт… Долго рассказывать, поедем — обязательно расскажу! А Бродяга у меня — вообще пёс заслуженный! Он на границе служил, потом жуликов в милиции ловил… между прочим, орден имеет за поимку особо опасного… (Я удивленно посмотрел на Боту и на всякий случай гавкнул, мол, было, было дело.) А представляешь, однажды взял его с собой на пляж, так он девчонку маленькую из воды спас… Ну, там вообще такая история с продолжением — тоже долго рассказывать, да ведь и у нас путь не близкий, правда, подруга? Я тебе таких историй порасскажу, на три романа хватит! — Бота игриво посмотрел на девушку и, левой рукой поддерживая за локоток, правой погладил её по руке. — Пусти нас, подруга, он ляжет тихонько где сумки, а в купе я договорюсь…

На лице у девушки происходила нешуточная борьба. Маленькая разрозненная, но очень отважная армия, дерущаяся на её стороне, противостояла сильным, дисциплинированным войскам, дерущимся на стороне проводницы.

— Да не могу я, не могу, — жалобно говорила девушка, — меня ж с работы погонят сразу…

И тут Бота, на мой взгляд, совершил ошибку:

— Слушай, подруга, а хочешь, я тебя поцелую! — непонятно на что расчитывая, сказал он, игриво приподняв левую бровь.

Девушка осеклась, покраснела и, бросив на Боту быстрый и, откровенно говоря, абсолютно не соответствующий дальнейшему тону взгляд, ледяным голосом сказала:

— У вас двенадцатое место. Билет до прибытия остаётся у меня. Собаку не пущу.

Маленькая отважная армия полегла в полном составе. Вместо девушки осталась одна проводница.

Взгляд Боты Охотского перестал быть просящим, а стал насмешливым и, окинув им сверху вниз невысокую фигурку проводницы, сиротливо замершую на опустевшем перроне, Бота надменно изрёк:

— Положим, билетик-то как раз останется у меня. А тебе, подруга, я так скажу: ты лишила себя огромного удовольствия, причём я имею в виду и мой поцелуй, и мою собаку. Ни такого поцелуя, ни такой собаки ты больше нигде в мире не найдёшь!

Он вытащил из руки застывшей проводницы свой билет и поманил меня за собой:

— Ладно, Бродяга, поедем на электричках, но смотри у меня — будешь плохо себя вести — поеду один…

Вот, кажется, я и добился своего. Или, по крайней мере, очень приблизился к этому. Я уверенно шагал рядом с Ботой и, ежесекундно задирая морду, бросал на него преданные взгляды. Вместе мы представляли собой странную, точнее, анекдотичную пару: высокий, симпатичный, породистый парень, с очень развитой мускулатурой и толстой золотой цепью на шее и лохматый, клочковатый от линьки, но гордо шагающий беспородный пёс.

Люди оглядывались на нас. Но меня это не волновало.

_______________________________________________________________________________

* Неформальное название автомобильного рынка «Зелёный угол» в г. Владивосток. — Авт