Глава 1

Собаки бывают разные. Маленькие и крупные, породистые и дворняги, лохматые, почти лысые, глупые, умные, в общем, всё, как у людей. Однако даже при самых поразительных внешних различиях, внутренне все собаки одинаковы. Суперпородистый йоркшир величиной с ладонь крупного человека и бродячая, здоровенная, нескладная, и, как правило, чрезвычайно худая из-за невозможности собственными силами прокормить такие габариты псина, внутри себя лелеют одно и то же — чтобы о них заботились и чтобы их ласкали. Всё!

Хотя, быть может, вы скажете мне, что это, наоборот, обыкновенное человеческое желание, при чем же тут собаки? И я моментально с вами соглашусь, но давайте вернёмся к этому чуть позже.

Я всегда хотел иметь собаку. Детьми мы вовремя не обзавелись, знаете как это бывает — сначала вроде ещё рано, потом это «рано» затягивается, а потом неожиданно становится уже поздно. Сейчас мы с женой пенсионеры. Я до последнего преподавал философию в Вашингтонском университете Сиэтла, что давало мне все инструменты относиться к вопросу о детях по-философски; с женой мы эту тему не обсуждаем ввиду теперь уже полной бесполезности обсуждения и живём вдвоем, тихо и спокойно…

Так о чём это я? Ах да! Я всегда хотел иметь собаку, тем более, вроде бы, сам бог велел одинокой паре завести это прекрасное животное. Вот только жена всегда хотела завести кота. Причём я, может, и дал бы уговорить себя, если бы точно знал, что по дому будет ходить лохматый, добродушный котяра с завязывающимся жирком на пузе, но однажды, загадочно улыбаясь, супруга раскрыла передо мной толстенное издание, посвящённое жизни египетских фараонов, где на репродукции какой-то очень древней фрески, рядом с полуголым, безглазым жрецом тёрлось какое-то непонятное существо, почему-то про себя я сразу назвал его «реликтовым шакалом».

— Посмотри, какая она грациозная и изящная! — с круглыми глазами воскликнула жена. — В этой кошке есть нечто первобытное, правда, милый?

И я тут же понял, что главные наши баталии ещё впереди — одно это «милый» раскрывало всю серьёзность её намерений. Вслух я ничего не сказал: зачем ввязываться неподготовленным в военные действия, не зная точной ширины плацдарма, а жена, не почувствовав должного отпора, грамотно развивала первую атаку и моё «ну, видишь ли, дорогая» утонуло, как «Титаник», в разнообразных примерах полезности кошек этой породы. «Чёрт его знает, может вживую этот зверь будет симпатичнее», — подумал я без особого энтузиазма, разглядывая в альбоме костлявый кошачий силуэт и для собственного успокоения тут же придумал версию о том, что искусство живописи с тех пор вышло на гораздо более высокий уровень, и, быть может, наш далёкий предок, ещё не владея должной техникой кисти, просто не сумел достоверно передать всю прелесть усатого оригинала.

Тем временем, пребывая в глухой защите, я тут же получил уведомление о том, что как раз на следующей неделе проводится кошачья выставка, и мы едем на неё выбирать котёнка. Вот так. Ни больше, ни меньше. Всё оставшееся до выставки время я был как на иголках, понимая, что проиграл первый бой. Но всю битву я сдавать не собирался, хоть и должен вам откровенно признаться, что за всю нашу длинную совместную жизнь попытки противостоять супруге в спорных вопросах я предпринимал неоднократно, но поскольку уж как-то так повелось, что последнее слово всегда оставалось за ней, противостояния мои пресекались настолько искусно, что частенько я ещё думал потом: «Да! Как я был не прав!..» Конечно же, как и всякому другому мужчине, мне неприятно сознаваться, что в своей семье я играю не первую скрипку. То есть в начале нашей совместной жизни я ещё «трепыхался», но вскоре стремительный карьерный рост супруги открыл в её характере новые, незнакомые мне доселе повелительные качества, и я успокоился. Даже моё последующее профессорство в уважаемом университете никак не изменило статус моего голоса, поскольку решающий голос всё равно оставался за супругой. Иными словами, с самого начала между возможным семейным разрывом и «вторыми ролями» я выбрал «вторые роли». Почему так? Потому что я любил свою жену. И сейчас — тоже. Правда, всё чаще и чаще, задумываясь о прожитых годах, выбранном жизненном пути и о давней встрече с будущей супругой, я почему-то вспоминаю изречение моего любимого Сократа, что «жениться человеку нужно в любом случае, ибо если жена попадётся хорошая — станешь исключением, а если плохая — станешь философом». А ведь по прошествии лет я так и не смог припомнить, что подтолкнуло меня к занятиям философией, почему я выбрал именно эту стезю? Воистину, Сократ знал, что говорил…

В любом случае, время страстей безвозвратно ушло, мы с женой — пенсионеры, и я давно уже не беру на себя смелость перекраивать житейские сценарии, писанные моей супругой. Более того, со временем я нашёл для себя в этом даже некоторое удобство и спокойствие, поэтому невозмутимо сижу целыми днями в своём кабинете и, никому не мешая, занимаюсь любимым делом: пишу монографию с оригинальным названием «Монологи с Сократом». Правда, первое название моей работы было ещё оригинальнее — «Монолог с известными людьми», но чтобы сузить тему, я от него отказался…

Так течёт моя жизнь. Точнее ­— текла до последнего дня. А причиной всему стало наше глупое, под старость лет, противостояние, в котором я — хочу собаку, а жена — кошку. Не узнавая сам себя, я с удивлением обнаружил в собственной душе яростное несогласие с решением супруги и чёткое желание побороться против присутствия в доме этого костлявого кошачьего существа. Не думайте, не было это ни делом принципа, ни желанием хоть раз в жизни сделать что-то по-своему, а дело было в том, что самые плохие мои предчувствия нашли своё пересечение на маленькой розовой подушечке, на которой перевязанный розовой же ленточкой неподвижно сидел обтянутый, как мне показалось, потрескавшейся, лысой кожей кошачий скелет. (Да простят меня ценители этой породы кошек!) Не спорю, что-то величественное, я бы сказал что-то дюреровское, было в её облике. Мне нравится Дюрер, но его офорты на стенку своей спальни я бы никогда не повесил! И пусть предки этой в высшей степени породистой кошки тыкались когда-то своими носами в колени фараонам, я при всём своём отменном воображении не мог представить её расхаживающей по моему дому. Что и высказал жене тут же, прямо в присутствии хозяйки этого, несомненно, достойного животного.

Должен заметить, что с выставки мы добрались гораздо быстрее, чем на выставку, причём за всю дорогу не сказали друг другу ни слова, аккуратно выдерживая на лицах напускное равнодушие. Жена тщательно изучала знакомый как свои пять пальцев вид, а я спокойно рулил и размышлял об осени, которая на всех парах накатывала на нас своей желтизной. Я глядел через лобовое стекло прямо в её огромные переливчатые глаза, а она улыбалась мне одним из последних своих низких ласковых солнц и разноцветной опавшей листвой подметала дорогу перед капотом. Я обожаю осень, и с каждым очередным своим прожитым годом влюбляюсь в неё всё больше и больше, несмотря даже на то, что общая сумма этих накопленных мною лет уже давно, по устоявшемуся общественному мнению, не предполагает даже какую-нибудь теоретическую пылкую страсть. Однако эта страсть существует, и я никому не говорю об этом, опасаясь спугнуть осеннее томление и волнение, точь-в-точь такое же, что я испытывал когда-то весной. Кроме того, осенью не так скачет моё давление и сердце перестаёт играть в чехарду, не то, что в изматывающую летнюю жару. Осенью мне хорошо… И чёрт же потянул меня за язык на этой кошачьей выставке! Промолчал бы, как всегда, и не было бы сейчас внутри этого гнетущего, ноющего чувства… Хочет она кота — чёрт подери, пусть заводит кота! От меня не убудет. А сейчас смазаны эти ласковые и без того короткие дни, нужно что-то говорить, чувствовать себя виноватым… А в чём я, собственно, виноват? В том, что не хочу кота, а хочу собаку? Нет, я не буду ничего говорить! Только не сейчас! Моя осень пройдёт, и тогда, может быть… Я всегда шёл супруге навстречу, но сейчас тоже могу пойти на принцип, она не сможет испортить мои дивные осенние дни своими лысыми, костлявыми котами!..

Почти всё последующее время я проводил у себя в кабинете, перечитывал любимое и наблюдал из окна второго этажа за соседскими ребятишками. Целыми днями они бесились во дворе, то бросаясь друг в друга опавшей красно-жёлтой листвой, то играя с мячом и ещё бог весть с чем. Но было у них и основное занятие, к которому они относились очень ответственно, и я угадывал в нём твердо поставленную цель — они почти не переставая объясняли своим родителям, как хорошо иметь собаку, ведь гораздо веселей, когда за мячом вместе со всеми бегает ещё и огромный лохматый пёс! Я бросал всё, когда они вываливались во двор и ни на секунду не выпуская их из виду, улыбался, неизменно удивляясь тому, что вот, разница между нами в целую жизнь, а хотим мы одного и того же. Заметив такого странного ежедневного наблюдателя, они сначала смутились, потом, наверное, испугались, а потом привыкли, видимо считая меня «съехавшим» под старость лет чудаком. Господи, да любой бы так подумал, увидев непрерывно улыбающегося в окне старика.

Для жены моей фортель на выставке был не просто сиюминутным бунтом, а целой революцией, подрывающей жизненные устои. Если быть точным — после этого неожиданного акта неповиновения мы не разговаривали с ней один месяц и двенадцать дней. Думаю, что не разговаривали бы и дольше, но тогда, когда истекли эти один месяц и двенадцать дней, со мною что-то случилось...

Я улыбался, глядя в окно на яркие шапочки соседских детишек, потом медленно сел за свой старый профессорский стол и вдруг с удивлением понял, что зелёное сукно столешницы как-то странно расплылось и очутилось невероятно далеко от меня. Я захотел приблизить к нему глаза, но вместо этого уткнулся в томик Кампанеллы, лежащий на столе.

Боли я не почувствовал. Я вообще ничего не почувствовал, не было никакого света и никаких коридоров. Всё это чепуха. Себя я видел, это было. Я просто взлетел, как будто лёжа на чьей-то большущей ладони, как держат отцы своих младенцев, пытаясь показать им ещё неведомый мир.

А потом словно кто-то нажал кнопку ускоренного просмотра, как в видео, знаете? Все забегали, и в суете этой всё вокруг казалось неподдельно смешным, особенно голоса. Вы никогда в детстве не ставили пластинку с какой-нибудь оперной арией в ускоренный режим? Мы ставили, и это лилипутское искажение серьёзных голосов было по-настоящему смешным. Голоса людей, приносивших соболезнования моей супруге, и особенно тех из них, которые плакали, звучали ещё смешнее, чем тогда в детстве. Но не это привлекало меня в последние эти мгновения: я все время, не отрываясь, глядел через дорогу, где в растерянности бродили по двору соседские ребятишки. С них сняли яркие шапочки и запретили кричать и бросаться друг в друга опавшими листьями. Я знал, что это из-за меня, и казалось, что даже в конце жизни я опять что-то сделал не так...

А ускоренный просмотр на то и ускоренный, чтобы кино быстро закончилось. Все прекрасно отыграли свои роли и разошлись по домам. Жена осталась одна, и я видел, что, может быть, она единственная свою роль не играла. Сидела тихонько и плакала, чуть заметно вздрагивая плечами. Но знаете, что удивительно? Никого не было жалко! Ни её, ни себя, ни наш красивый, увитый диким виноградом дом. Не было жалко мой уютный кабинет, где все полки были уставлены чужими мыслями, в которых я растворялся каждый вечер, почти всю свою жизнь. Зачем я это делал? Чего я хотел достичь? Господи, неужели я всю жизнь занимался не тем! Почему я не стал автогонщиком, как мечтал когда-то в юности? Почему я не стал ковбоем, как мечтал когда-то в детстве? Хотя что, в сущности, это бы изменило? Может быть единственное — в последний свой миг я уткнулся бы не в томик Кампанеллы, а в рулевую баранку, а то и в конское копыто...

Неведомая сила, которую я назвал чьей-то большой ладонью, подняла меня ещё выше, и я увидел не только свой дом, но и всю улицу, людей и машины, булочную, которую я старательно обходил в последнее время стороной, чтобы не создавать себе соблазн купить любимые горячие пышки с шоколадом; пароходы в порту и весь залив, сверкающий внизу отражением солнца в воде; увидел парк с фонтанами и выставочный центр, будь он не ладен с его кошачьими и прочими выставками. Я улетал всё выше и выше, от города остались только разноцветные огоньки и вскоре подо мной пролетел самолёт. Я ничему не удивлялся, внутри у меня откуда-то появилось знание о том, что вся эта процедура обязательна для всех и неотвратима, как неотвратимо следует после осени зима. И ещё была всплывшая откуда-то из глубин мысль, что умирал я уже тысячу раз...