Глава 19

Никто никогда не знает, что будет дальше. Даже хозяин может предсказать только твоё самое ближайшее будущее: «Залезешь на диван — получишь по ушам…», но такое будущее каждая собака учится предугадывать в первый год своей жизни. И я сейчас не об этом. Я о другом: чего ждать от жизни?

Если бы я знал, что всё так получится, убежал бы я из города тогда, в самом начале, когда увезли Скребка? Нужно ли было это делать, чтобы оказаться в конце концов под забором в чужом, неизвестном таёжном посёлке? С другой стороны, с чего я взял, что это конец? Может наоборот, это начало благополучного пути и дальше всё пойдет как по маслу? Но уверенности в этом почему-то не было, а наоборот, вовнутрь противной кислятиной стала заползать необъяснимая тоска.

В посёлке было тихо-тихо. Не гавкали цепные братья, не слышно было людей, и всё вокруг было словно каким-то застывшим. Может, тут никого нет? Ерунда! Запахи ведь есть! Да и волки не побоялись бы бежать за нами, если бы здесь не жили люди. А может и волков не было? Может, всё это страшный, дурацкий сон, такой же, как про мальчика в чёрной бандане?..

Я раскрыл глаза и потянулся. Гудящие натруженные лапы и вздрагивающий во сне Пистолет вернули всё на свои места. Волки были. Ужасный гон был. Снов не было.

Я почесался и обнюхал Пистолетово ухо — тот спал как убитый. Вот балда! Если бы не он, лежали бы сейчас в сторожке у Коляна с Толяном, сытые и спокойные, на отведённом месте. Любая собака вам скажет (если вы, конечно, сможете понять, что она не бессмысленно гавкает в пустоту), что главное в жизни, после хозяина, разумеется, — своё собственное место — коврик, будка, нычка под лестницей, место, которое нужно охранять и которое охраняет тебя. А сейчас что? Где моё место? Здесь под забором? Где вообще моё место?! Тёплое, спокойное и окончательное! Всё, хорош ночевать! Надо продолжать движение! Назвался таксой — полезай в нору! Терпенье и труд — шерсть отрастут!!!

Я растолкал спящего Пистолета, и мы решили для начала оглядеться в посёлке. Время шло к ужину и было бы неплохо первым делом немного подкрепиться, так сказать, пополнить истраченные в беге калории.

— Ну что, Бродяга, вспомним молодость! — весело прогавкал Пистолет. — Действуем по старому сценарию: побольше преданности в глазах, хвостом поактивнее — и всё будет в порядке, как-нибудь подхарчуемся! А потом — вперёд! Мы с тобой ещё искупаемся в солёных волнах! Я тебе покажу, что такое настоящая красота!

Лай Пистолета был так бодр и самоуверен, что моя неясная тоска стала потихоньку тонуть в солёном Пистолетовом море, белые чайки по кусочкам выхватывали её из тёплых волн и со звонкими криками уносили в разные стороны, и вместо этой неясной тоски внутри появилась четкая уверенность, что незнание будущего — полная чушь! Я всё могу предугадать и предсказать! С нами ничего не может случиться! Всё будет хорошо! Иначе зачем же я появился когда-то на свет в дощатой будке?

Мы, не сворачивая, побежали по улице мимо крайних домов в сторону центра, полагаясь на свои чутьё и нюх, как компас указывающие направление движения.

— Хорошо бы с местными потрещать, — сказал Пистолет, — да только что-то не слышно ни одного.

Я не успел ничего ответить, потому что увидел старушку, сидящую на лавке невдалеке, и мы, придав полагающуюся в данной ситуации робость осанке, часто размахивая хвостами, двинулись к ней. Старушка охнула, увидев нас, и перекрестясь стала что-то нашёптывать, отчаянно шевеля губами.

— Вот чёрт! Напугали бабку, — проскулил я тихонько Пистолету, — теперь она быстро ничего не даст. Нужно долго обхаживать.

— Некогда нам её долго обхаживать. Я в деревне жил, знаю здешние порядки. Местные рано ложатся, а уже смеркается… Ещё немного — и вообще больше никого не встретим. Надо быстрее вперёд бежать.

Я попробовал было аккуратненько подойти к бабульке и потереться головой об её колени, но вспомнил, что кошачье поведение, даже как крайняя мера, никогда не приносило мне удачи. К тому же при моём приближении старушка опять охнула и села так, словно гвоздь проглотивши, а по старой и всем известной житейской мудрости, если человек замер перед собакой как вкопанный, значит кроме страха он к ней ничего не испытывает и ждать от него подаяния — без толку тратить время. Только всё равно странно это: чего нас бояться? Мы что, бультерьеры что ли?

Помахав странной бабульке на прощание хвостами, мы посеменили дальше, но результат был плачевный: на улице было безлюдно и тихо. В домах за окнами кто-то жил, но калитки были наглухо закрыты, да и вряд ли бы мы зашли без приглашения в чужой двор.

Потом нам поочерёдно попались навстречу две тётеньки. Одна шла по улице, а другая вышла из переулка, но обе, почему-то, шарахнулись от нас, как ошпаренные, что окончательно ввело нас в некоторое недоумение: обычно это мы убегаем от людей, а не они от нас… Меня даже начало мучать некое подозрение — может, мы как-то не так стали выглядеть? Может, нас путают с бешеными или ещё с какими? Я посмотрел на Пистолета — чёрт его знает, вроде он внешне не изменился… Чудо какое-то!

Потом мимо проехал мотоциклист, но от него уже шарахнулись в сторону мы, и залегли, причём Пистолет глухо прорычал: «Вот на такой жужжалке меня от Петровича увозили».

Когда всё стихло, мы побежали дальше, тыкаясь в заборы и заглядывая в щели, и наконец-то неожиданно нам улыбнулась удача. Мы увидели свежевыкрашенный забор, не такой как остальные, а глухой и высокий, полностью скрывающий дом во дворе. Железная калитка в воротах была распахнута настежь и около неё стоял невысокий улыбающийся человек. Он улыбался так же весело, как улыбался Скребок, и его глаза при этом были так же спрятаны в узких щёлочках. Что-то необычное и странное было в этом человеке, но сначала нам попалась странная бабулька, потом две странные тётеньки, так что к здешним странностям этого до странности тихого посёлка мы уже попривыкли. Со двора, из-за спины улыбающегося человека изумительно пахло какой-то жареной, восхитительной, необычной едой, так что у нас закружились головы и обильно потекла голодная слюна. Нет нужды говорить, что эти запахи тоже были странными.

Человек, не переставая улыбаться, поманил нас пальцем и мы, улыбаясь ему в ответ, поняли, что наконец-то нам воздадут должное. Есть справедливость на свете! Неважно, что иногда на пути встречаются пугливые чёрствые бабки и шарахающиеся жадные тётки — обязательно где-то есть на свете добрый приветливый человек!

Мы зашли во двор, и дверь за нами захлопнулась...

Что произошло дальше — я сразу и не понял. Я увидел только, что в руках у улыбающегося человека непонятно откуда появился ужасный старый знакомый — дьявольский сачок, и что умудрённый опытом, смелый, умный и отважный мой друг, тертый калач Пистолет, шедший первым и не ожидавший подлости, не смог увернуться. Он забился в сетях, как большая обречённая рыба, и пронзительно провыл что-то более важное, чем простые собачьи ругательства. Я бросился на улыбающегося человека и тут же получил по голове короткой дубинкой, но всё равно успел выдрать зубами кусок синей штанины. Человек, не переставая молотить по очереди меня и Пистолета своей дубинкой, что-то громко и быстро, неожиданно и к моему крайнему изумлению, натурально, промяукал по-кошачьи, как будто баловался или смеялся над нами, и я ещё больше возненавидел весь лицемерный кошачий род. На его голос выбежали ещё два человека, но на них я уже не смотрел. Я смотрел на этого, первого, и ужас пронзил меня, как клыки пронзают кусок мяса: улыбающийся человек — НЕ УЛЫБАЛСЯ! В узких щёлочках не было, как у Скребка, смеющихся добрых глаз! Там были жёсткие, безжалостные глаза, а щёлочки — это была не улыбка, это была его маска. Это было его лицо. Он был узкоглазый! Я такого никогда раньше не видел. Это был обман...

Двое выбежавших тоже оказались такими же, и только теперь я понял, что было странного в невысоком улыбающемся человеке у железной калитки. Они тоже громко мяукали по-кошачьи и пытались меня поймать, а тот, первый, потянул запутавшегося в сетях Пистолета, кряхтящего и ноющего, в открытый сарай рядом с домом. Пистолет выл, всхлипывал и огрызался, но затихнув на мгновение и собрав все силы, напоследок, звонко протянул: «Беги-и-и! Бродя-а-ага...» Я, зигзагами бегая по двору и ничего толком не понимая, кроме того, что случилась настоящая беда, с разбегу кинулся на железную калитку. Калитка отворилась...

…Какого собачьего бога мне нужно было благодарить за то, что она была не заперта? Какого собачьего бога мне нужно было проклинать за то, что случилось с моим другом? Я очнулся одиноко лежащим в лебеде под давешним забором, где ещё совсем недавно лежал рядом, уткнувшись во сне своим носом мне в бок, мой друг Пистолет. Я понюхал примятую траву и, не переставая дрожать, тихонько заскулил. Нужно возвращаться! Я не могу так бросить Пистолета, я должен что-то сделать! Не пытаясь разобраться в причинах, я думал только о следствиях — какая теперь разница, из-за чего случилась беда! Главное — перебороть свой страх и идти обратно…

Я дождался, когда сумерки окончательно накроют улицу, и в полнейшей тишине, на полусогнутых, посеменил вдоль забора, поминутно озираясь и замирая, как подпольщик, расклеивающий листовки. Всюду мерещилась та мяукающая троица и застывшая злоба в их улыбающихся щёлочках глаз. Вдруг они затаились в переулке или поджидают с сачком вон за тем углом?

Я остановился и прислушался. Такая тишина, как на кладбище! Только ворон не хватает, даже они молчат. Нужно быть максимально осторожным и не греметь костями, а то услышат, застукают, схватят! Но для чего? Что им вообще от нас нужно? Не понимаю… А может, наоборот, всё просто? Может, нас хотели посадить на цепь для охраны? Тогда — пиши пропало! Пистолета я спасти не смогу — цепь перегрызть невозможно. Плакали наши морские прогулки… Но тогда причём же тут сачок? В охрану заманивают вкусной косточкой, а не отвратительным сачком… Нет, не похоже, что его хотят посадить на цепь. Ладно, надо увидеться, а там — разберёмся.

Вдруг где-то впереди завыла бензопила и я, обрадовавшись хоть какому-то шуму, способному заглушить звуки моих цопающих на всю улицу шагов, припустил побыстрее вперёд. Странно, кому это так поздно приспичило дрова пилить… Но тут бензопила забарахлила, потеряла обороты, захлебнулась и вдруг отчётливо провыла совсем не механическим, а живым, мучительным звуком. Этот звук резко оборвался и самая высокая нота, поблуждав коротким раскатом над серыми крышами посёлка, эхом упала куда-то в тайгу… Я остановился, как вкопанный. Что это?.. Что это такое?! В моей голове что-то начало медленно набухать и пульсировать, тупо отдаваясь во всём теле, а хвост сам собой поджался между задними лапами так, что намертво прилип к животу. Это — не бензопила! Это… Спокойно, Бродяга! Ты должен идти. Нужно достать оттуда Пистолета, пока его не посадили на цепь.

Не пытаясь отодрать поджатый хвост от брюха, я двинулся к знакомым железным воротам. Калитка опять была распахнута настежь, а узкоглазого человека видно не было. Внутри было темно, но в проём я всё равно разглядел открытый сарай, куда утащили Пистолета, однако самого Пистолета было и не видно и не слышно…

Скорее всего, вы давно догадались, что я, как и любая другая бездомная собака, боюсь в своей жизни очень многого, но должен признаться — так страшно в жизни мне ещё никогда не было. Что-то безвыходное, мерзкое, чёрное витало в воздухе, и я не смог сразу забежать в распахнутую железную калитку на помощь своему другу, а вместо этого в мою голову просочилась и медленно растеклась липкая, приторная мысль: «Не ходи туда, Бродяга, нагавкай на всё и беги отсюда...»

Вздрагивая от шорохов, я пополз вдоль стены дома, расположенного напротив. В голове моей стучали молотки, колокола и что-то ещё, и казалось, этот грохот слышен на всю округу и выдаёт меня. Нужно отдышаться. Если и меня схватят, то… И вдруг, в этот самый момент, надо мной раздался осторожный скрип. Я весь сжался, как пружина, и приготовился к прыжку. Главное — отгадать направление и прыгнуть не в сетку, а там уж — бежать, бежать! Но всё смолкло, а чуть погодя, к моему ужасному смятению, сверху, в открытую форточку свесилась кошачья голова. Этого ещё не хватало! Когда я в таком уязвимом положении! Чёртовы коты, от них все беды...

«Не бойся, друг, я тебя не сдам», — согласитесь, необычная фраза, сказанная кошкой собаке. Удивительно необычная, ломающая все устои мироздания. Господи, куда я попал?! Что тут у них происходит?!!

— Убирался бы ты отсюда, подобру-поздорову, — продолжал шёпотом кот, — пока с тебя шкуру живьём не содрали. Слушай меня, потому что я не пугаю и не выдумываю. Я знаю, что говорю.

Не в силах унять дрожь, я ответил:

— Я не могу. Там мой друг.

— А-а, так это его… Посчастливилось ему, ничего не скажешь. — Кот покачал головой. — И откуда только вас, таких красивых, сюда замело?

— Да мы проездом...

— «Проездом»! Вот и проезжали бы!

— Мы только подхарчеваться думали, — тихонько проскулил я.

Кот хрипло застонал:

— А-а! Понимаю! «Мы красивые, несчастные собачки! Подайте нам сосисочку на пропитание!» Вот сейчас из твоего друга сосиску и сделают…

Помолчали.

— Ну и что ты собираешься делать? — прошипел кот.

— Нужно как-то пробраться к нему, а там уж я верёвки перегрызу.

Кот внимательно посмотрел на меня, будто сомневаясь, не послышалось ли ему, но увидев, что не послышалось, уважительно заурчал:

— Слушай, что я тебе скажу. Били его только один раз. Так что он ещё живой, но уж покалеченный. Ты сейчас туда не иди — нужно дождаться, когда он в сознание придёт. Но опоздать тоже нельзя. Бить его будут ещё два раза, и второго он уже не переживёт. Я знаю что говорю: они всегда так делают. С самого начала всё на моих глазах происходило. Здесь своих-то собак уже не осталось. Половину они самостоятельно отловили, а другую половину местные мужички сами к ним отвели. По бутылке за голову. Многие в запое своих со двора свели… Ладно у меня хозяйка не пьёт, а вот от хозяина я прячусь.

— Так ты же — кот! Они что, и котов тоже?!

— А этим басурманям какая разница? Они даже крыс едят.

— Так что же это?! Что же все молчат?

— А что с ними сделают? На них управы нету. Это сначала они одни были, в этот дом напротив заселились. А сейчас их полпосёлка. И не пьёт никто. Улыбаются и старосте местному платят. Что им будет?..

Кот затих на мгновение и вдруг продолжил:

— Когда они первую собаку убивали, это был мой кровный враг — Полкан. Я под печку залез и уши затыкал. Я полюбил Полкана...

Голос кота дрогнул.

— Так они его среди бела дня убили. Прямо во дворе, калитку не прикрывая. Кто-то пожаловался старосте, и они начали это делать ночью. Как будто ночью никто не слышит. Ночью ещё слышней, а люди только крестятся… Если не пьяные...

Кот замолк и я подумал: «Что же это за место такое? Как нас сюда угораздило? Если есть где-то собачий рай, то это, наверное, собачий ад. И кошачий тоже. Да, наверное, и человечий…»

Из сарая раздался протяжный стон Пистолета. Кот зашептал скороговоркой:

— Всё, друг! Теперь тебе нужно спешить. Беги, не раздумывай. Они тоже услышали, что он очнулся. Значит, сейчас опять всё начнётся. Если опоздаешь — он умрёт. Удачи тебе. Беги!

Я набрал воздуха побольше и только ветер засвистел у меня в ушах. В несколько прыжков я пересёк улицу и нырнул в распахнутую калитку. В сарае было темно, но я сразу разглядел Пистолета. Он лежал ничком и не шевелился. Но мне нельзя было на него смотреть, мне нельзя было его жалеть, мне нельзя было растеряться! Я перекусывал верёвки, как будто они были бумажные и выиграл бы любое соревнование по перегрызанию верёвок, если бы существовал такой вид спорта. Только в голове — молотки и колокола… Я лизнул Пистолета в нос. Он застонал и раскрыл глаза. Глаза были без зрачков, чёрные, бездонные, и в них я увидел… Сзади раздались шаги, я что было мочи крикнул: «Бежим!» и несколько раз вонзив зубы в руку, держащую кусок арматуры, мы выкатились на улицу. Пистолет бежал очень быстро, а я, страхуя его, бежал вторым, и только краем глаза увидел, как в маленькую форточку высунулась кошачья голова и сначала тихо и протяжно, а потом истошно, на пределе кошачьих сил, заорала, разрывая чёрное небо на два равных лоскута, и казалось, что все коты мира орали в этот момент в форточки, празднуя нашу победу.

Мы бежали из этого проклятого места, не оглядываясь. Бежали обратно в лес ещё быстрее, чем утром убегали из леса от волков. А стая никуда не ушла. Волки в молчаливом изумлении глядели, как два смертника, обгоняя друг друга, бегут навстречу их клыкам.

Но нам было не до волков. Пистолет стал припадать на задние лапы, а потом упал. От бега ему стало совсем худо. Кровь текла изо всех дыр. Пистолет задрожал и тихонько провыл:

— Первый хозяин, в пьяном виде, бил меня палкой. Мальчишки бросали в меня камнями. Меня пинали и хлыстали, но всё это было ерунда, — крупные, как ягоды брусники, слезы катились из глаз мужественного пса, — но так-то зачем?! За что?! Что я такого сделал?!!

Он плакал. Просто горько плакал, а я вился вокруг него, скулил, лизал ему морду и бока, но то, что показалось мне в его глазах там, в сарае, я уже не увидел.

А увидел одну только боль.

Стая волков уже подошла к нам на расстояние десяти прыжков, но главный, тот, что бежал всегда впереди, вдруг остановился. Он слушал, нюхал воздух и как будто что-то обдумывал, а потом, потоптавшись ещё немного, развернулся и пошёл прочь, а остальные двинулись за ним. Ни грустно, ни весело пошли они продолжать свои скитания, и долго ещё слышали, как я истошно выл над телом друга.