Партия (Вне Сна)

Виктор и двое его гостей прошли по коридору в просторную комнату без людей, выполнявшую, видимо, роль то ли чьего-то кабинета, то ли комнаты для переговоров. Собеседники расположились за длинным столом с массивными резными ножками.

— Виктор, — начал Элиас, — чтобы не тратить лишнего времени, сразу перейду к делу. Ваши картины здесь не понимают. Как вы думаете, почему?

Художник немного отодвинулся в кресле и усмехнулся.

— Мой вопрос совершенно прямой, — продолжил Элиас, — Это не вступление для грубой лести.

— Ну, я бы не был так категоричен… На мои картины есть спрос, мое имя давно известно в определенных кругах, а последнее время мои картины выставляются в крупных галереях. Ваш визит, как я понимаю, есть дополнительное подтверждение того, что мое творчество не остается незамеченным.

— Ваше творчество совершенно точно не остается незамеченным. Но я спрашиваю не об этом. Ваши картины не понимают. Люди не видят в них того, что видите в них Вы. Они не демонстрируют Вам ту реакцию, которую Вы могли бы ожидать. И я спросил Ваше мнение относительно причин этого непонимания.

Теперь художник смутился, в нем появилось напряжение.

— У Вас интересная уверенность в том, что Вы говорите. Я хорошо разбираюсь в людях. И должен признать, что Вы, верно, не блефуете. С чем Вы приехали?

— Виктор, я приехал в том числе задать Вам этот вопрос. И ни в коей мере не хотел смутить Вас. То деловое предложение, которое я могу озвучить Вам, будет зависеть от Вашего собственного понимания Вашего же творчества и его ценности. Поверьте, уникальная щедрость этого предложения оправдывает все глупости и формальности, которыми я интересуюсь.

— Что ж… Вы заслужили откровенности уже одной лишь своей уверенностью… Я не считаю, что мои картины не понимают. Но пусть так. Не знаю, кто мог сказать Вам об этом. Возможно, не все, что я вкладываю в свое искусство, достигает понимания. Даже со стороны ценителей моих картин.

Определенное время я испытывал дискомфорт по этому поводу. Негодование. Расстраивался. Потом перестал. Это все.

Причины, почему мои картины не понимают, как Вы выразились, мне неизвестны.

Итак, в чем заключается Ваше предложение?

— Сформулируем это так: я знаю причину этого непонимания. Но это еще не все. Я могу это понимание обеспечить. И дать Вашему таланту реализоваться полностью.

Художник опешил от такого предложения.

— Элиас. Уверяю Вас, это исключительно самонадеянное предположение. И особенно странно слышать его от Вас, человека, как мне показалось, проницательного. Знаете, почему мы с Вами все еще общаемся?

— Определенно, — в интонации Элиаса появились стальные нотки, речь стала более настойчивой и упрямой, и от того, будто, еще более спокойной, — Вы очень хорошо видите, что к Вам пришли люди, которые резко отличаются от тех, кто Вас окружает. В нас Вы чувствуете жизнь — давно забытые ощущения, нечто из прошлого, невероятно ценное и недостижимое для Вас сейчас. Вы ждали меня очень давно, и сейчас Ваша интуиция кричит Вам, что мой визит и есть разгадка всех тревожащих Вас тайн и вопросов. Разгадка, которая очень давно была Вам недоступна.

Но Вас смутили мои слова. Вы реагируете на них так, как привыкли. Но именно сейчас в этом нет необходимости. Абсолютно. Не тот. Случай.

Альберт решил, что после такого заявления художник должен бы выгнать их, либо уйти сам, громко хлопнув дверью. Либо…

Виктор огляделся по сторонам, пытаясь, видимо, понять, в себе ли он. Потом снова оглядел двух загадочных посетителей. И продолжил разговор уже с другой позиции.

— Пусть так… Последние годы со мной, действительно, живет ощущение, будто люди не улавливают нечто, существующее в моих картинах. Не просто существующее, а что-то очень важное в них. Если не главное.

Я давно хорошо рисую: сколько помню себя, с раннего детства. И уже с этого времени мне хотелось быть лучшим. Я много времени уделял технической части рисования, проще говоря, умению водить кистью, и достиг нужных результатов. Я стал рисовать… отлично. Что и делал долгое время. Долгое время, которое не привело меня ни к чему.

Сейчас это странно, но я довольно поздно понял, что искусство рождается не из движений руки. Овладение инструментом — это только начало.

С какого-то момента я стал внимательнее присматриваться к тем порывам, которые мы называем вдохновением. Лишь они являются истинным и единственным источником искусства. Я начал погружаться в эти порывы, не выключая свой ум. Пытался вызывать их, входить в состояние вдохновения сознательно по своей инициативе. И у меня это стало получаться. Вдохновение привыкло ко мне!

Только тогда мои картины стали интересны. В них появился смысл.

Я брал из этого источника все больше и больше, и чем больше я брал оттуда, тем больше я мог оттуда получить. Я понимал, что кто-то или что-то способствует этому. Информация, которую я черпал, появлялась у меня не случайно. Мне доставляли ее. И я знал и знаю сейчас, что эта информация несет добрую весть окружающим меня людям. Добрую весть…

Я не художник моих картин. Но сейчас я больше, чем художник. И счастлив этим.

Элиас не торопился прерывать Виктора.

Такое положение вещей, правда, слегка сказалось на моем благосостоянии, — усмехнулся Виктор, — по собственной инициативе я утратил право скрывать свои картины от людей. То есть продавать их коллекционерам. Но это к слову. Я знаю, какие мои картины адресованы всем людям, а не отдельным покупателям.

Единственное, что по сей день является для меня загадкой… Глядя на мои картины, люди как будто не видят нарисованного!

Нет, картины явно притягивают внимание, я приобрел определенную известность, и мои полотна собирают зрителей. Но мне, действительно, кажется, что в этих рисунках заложен гораздо более мощный посыл, нежели читают в них зрители. Я не придумал себе этого.

И я спрашиваю себя: если кто-то могущественный диктует мне сюжет моих картин, не должен ли он также позаботиться о том, чтобы заложенная в них информация достигла тех, кому адресована, в полной мере?

Виктор внимательно посмотрел на Элиаса. Элиас сохранял молчание.

Ответ прост, — продолжил Виктор, — Не должен! Он никому ничего не должен. И ему определенно лучше известно, когда и при каких обстоятельствах посыл, заложенный в эти картины, станет доступен многим. Случится ли это завтра. Или после моей смерти. И случится ли вообще.

Лучшее, что я могу делать сейчас, — это продолжать рисовать и сохранять свое творчество в открытом доступе. Причины же такого… ограниченного восприятия моих рисунков окружающими людьми находятся вне моего понимания. Этого понимания я жду. Хотя имею все шансы не дождаться его вовсе.

Впрочем, Ваш визит, видимо, ускорит мое ожидание, не так ли?

Альберт наблюдал за разговором, как завороженный. Это был дуэль двух до остроты трезвомыслящих людей, партия в шахматы, где каждый ход срывал любые иллюзии одну за другой.

— Все правильно. Я не ошибся. Как не ошиблись и Вы. Остались лишь небольшие детали. Если для того, чтобы донести глубокий смысл Ваших шедевров до людей, Вам понадобится сделать нечто большее, чем продолжать рисовать и сохранять открытый доступ к свои картинам, Вы сможете пойти на такой шаг?

— О чем именно идет речь?

— То понимание, которое Вы ждете, может не укладываться в Ваши представления о том, что Вас окружает. Возможно, поэтому Вы еще не получили его. То, что Вы узнаете, если, конечно, согласитесь узнать, лишит Вас всего, что Вам известно, кроме, разве что, самого главного: Вашего вдохновения.

Впрочем, стоит ли об этом? Ведь то, что Вы получите взамен, — несравнимо больше. Вы сможете донести до людей то, что содержат Ваши картины! И как дополнительный бонус, Вы вернете себе ощущение жизни. То, что Вы чувствуете сейчас.

Виктор молчал несколько секунд, то ли продумывая следующих ход, то ли прислушиваясь к себе: не пригрезилось ли ему происходящее.

— Я согласен. Выгода слишком очевидна.

— Что ж. Тогда слушайте, — начал Элиас, но тут же был прерван Виктором:

— Вы так просто расскажете мне, и все?

— А Вы что ожидали?

Виктор неуверенно кивнул в знак того, что готов к продолжению.

— Написанные Вами картины никто здесь не понимает по одной простой причине: понимать их здесь некому.

— Пока не понял метафоры. Вы считаете всех людей в этом городе слишком недалекими для понимания искусства?

— Я считаю, что людей в этом городе, как и в любых других, Вам известных, сейчас трое. И все они находятся в этой комнате.

— А кто там? — Виктор указал рукой на дверь.

— Там те, в ком нет жизни. Нет, и никогда не было…

Разговор длился еще бесконечно долго, так, что Альберт до конца потерял счет времени. Элиас коротко рассказал Виктору, что в том Мире, где он чувствовал себя живым, его давно уже нет. Как нет и многих, с кем Виктор был знаком. Что то место, где они имеют удовольствие беседовать, не более чем размытое отражение Первичного Мира, без людей, животных, жизни и энергии. Рассказал о том, как они с Альбертом шли к этому месту несколько кварталов, но фигуры, которые Виктор считает людьми, стали встречать только на ближайших улицах.

…Виктор совсем недолго спорил, потом молчал. Он выходил за дверь, чтобы увидеть посетителей выставки, возвращался, спорил вновь, снова выходил, и снова молчал. Он оказался раздавлен. Альберт впервые с момента попадания в Первичный Мир почувствовал горечь: художнику было невыносимо тяжело. И, возможно, если бы Виктор имел возможность вернуть все немного назад, так бы и сделал. Однако такой возможности у него не было. Шаг, который так небрежно, почти невзначай, предложил художнику Элиас, поистине был шагом в бездну. И сейчас Виктор падал туда. Одной ногой еще находясь на твердой поверхности, но будучи уже не в силах удержать равновесие.

Элиас рассказал Виктору, что Первичный Мир нуждается в его искусстве, и ему нужно вернуться. Что уже созданные его картины навсегда останутся здесь, но в действительности, все картины, которые Мир должен увидеть, еще им не написаны. Когда Элиас предложил Виктору пойти с ними прямо сейчас, тот мог только смотреть на Элиаса. Без слов и эмоций. Элиас с Альбертом попрощались и оставили художника одного. Перед тем Элиас пообещал ему вернуться через пару дней.