Первое слово (Вне Сна)

Только сейчас Альберт понял, как устал. Словно где-то рядом открылась дверь, и вместо уличного ветра Альберта просквозило тяжелым чувством уныния. Он был один, без друзей, без родственников, без своих привычек. Без тела. Он даже не понимал четко, что является более реальным: его воспоминания о жизни где-то в другом месте, других времени и обстоятельствах, либо его нынешние положение и мироощущение. Как они соотносятся между собой, и вообще, было ли с ним то, о чем он помнит… И происходит ли с ним то, что происходит сейчас.

Если это сон, то сон этот сильно затягивается. И хочется проснуться, несмотря на то, что сон небезынтересный. Альберт впервые здесь почувствовал, что у него нет ни малейшего желания разговаривать так, как это описал Вильям. И ему не хочется двигаться так, как рассказал Вильям. Ему хочется проснуться и поехать в автосервис договариваться о ремонте машины. Хочется полистать новостные сайты, пройти пару собеседований на новые места работы… И больше никогда не засыпать так надолго. Возможно, он вообще больше не будет спать. Что бы там ни было. Ну, хотя бы на минутку попасть туда, в его квартиру или офис. Только чтобы были люди вокруг. Нормальные. А не те, которые разговаривают так, что всю голову сломишь, пока поймешь, как.

Альберт был зол на своего доктора, соседа, сиделку или кем бы там ни являлся Вильям. Такого сокрушительного штурма своего мозга Альберт ожидать никак не мог. Было странно и самонадеянно со стороны Вильяма полагать, что все сказанное им в отношении обмена информацией можно было запомнить или хотя бы понять. Потому что запомнить или понять все это было просто невозможно.

Но Альберт запомнил. Запомнил и даже обнаружил в себе странное осознание, что все это ему знакомо. Помимо обиды, а точнее, какого-то смутного ее подобия, Альберт одновременно испытывал восхищение Вильямом. Его рассказ, будь он хоть сто раз сложен для восприятия, был чистейшим набором нужной информации строго по определенной теме, без примесей разных разговорных сорняков и отвлечений на свободные темы. Только сейчас Альберт в полной степени осознал: Вильям действительно очень хорошо знает, что делает. А значит, с большой долей вероятности Альберт оказался здесь не случайно. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо в том случае, если цель его пребывания в этом месте, искусно выдуманная кем-то другим, не включает причинение ему вреда. И плохо, если включает.

На этих размышлениях Альберту еще сильнее захотелось прояснить ситуацию со своим здесь пребыванием, что было неразрывно связано с необходимостью научиться разговаривать.

Недолго думая, Альберт мысленно нарисовал перед собой образ Вильяма, насколько это позволяли его художественные способности. По тому, каким размытым получился образ, Альберт как-то сразу понял, что с таким образом разговаривать не только бесполезно, но и не о чем. Однако все же решил попытаться сказать ему что-нибудь. Он выбрал наиболее тревожащую его тему и задал образу вопрос: «Где я нахожусь?». В воображении Альберта это выглядело так, будто прямо поверх нарисованного им образа собеседника был написан сам вопрос. Мысленно продержав такую картину у себя в воображении некоторое время и осознав, что способ этот пока не работает, Альберт вернулся к содержанию длительного объяснения Вильяма и постарался максимально внимательно вспомнить все, о чем тот рассказал. После, как и советовал Вильям, Альберт сконцентрировался на том, что «слышит».

На первый взгляд, это был новый тупик. Альберт понимал, что к нему почти непрерывно поступает какая-то информация. Куда «к нему» поступает эта информация, и откуда она поступает, определить было сложнее. Условно он выделил те данные, которые воспринимались им как будто через зрение. И тут же осознал, что никакого зрения у него нет. Просто выделенный им набор воспринимаемой информации содержал параметры расположения предметов в пространстве относительно друг друга и относительно самого Альберта. Отсутствие зрения оказалось новым открытием, от которого Альберту, будь он вне «сна», захотелось бы полезть на стену. Но здесь Альберт к собственному удивлению сохранял спокойствие.

Данные о том, «как звучат предметы», — а именно таким образом смог сформулировать для себя задачу Альберт, — предательски сливались со всем остальным, что, так или иначе, касалось его восприятия. Постепенно, присматриваясь к общему потоку информации, Альберт стал узнавать, какие данные имеют или, скорее, не имеют прямого отношения к тем предметам, которые находятся в его «поле зрения». Предметы, которые он мог видеть, были недвижимы и давали о себе только информацию в части их положения в пространстве. Однако параллельно Альберт воспринимал информацию, которая к этим предметам, по его субъективному предположению, отношения не имела. Альберт заключил, что эта информация, должно быть, и есть нечто, что вне «сна» было бы звуком.

…Или запахом. Альберт долго «наблюдал» за поступающими «звуками-запахами», чтобы определить направление, откуда они могут исходить, и положение рецептора этой информации в его теле. Не получалось ни то, ни другое.

Он пытался использовать ум по максимуму. Запахи в его мире имели более длительное по времени воздействие на человека, нежели большинство звуков, а также были менее изменчивы в единицу времени. Не было такого, чтобы Альберт уловил сильный запах цветов на две секунды, а после — резкая одномоментная смена и другой запах. И снова цветы.

Со звуками резкая смена была обычным делом. Альберт вспомнил ход секундной стрелки часов на своем письменном столе. Звуки шагов. Падение столового прибора на пол или в мойку. Гудок автомобиля под окном. Резкое начало и более резкое окончание, чем у ощущения запаха.

По этому критерию поступающая информация, за которой наблюдал Альберт, походила все же, скорее, на звуки. Она могла быть обрывочна. Но этого вывода было мало, и какой-либо практической пользы для способности разговаривать сам по себе он не нес.

Альберт решил пойти по другому пути и начал вспоминать, как к нему поступала информация от Вильяма. Именно его слова. Альберт раз за разом прокручивал перед собой запомнившиеся части последней речи Вильяма, пытаясь одновременно уловить, как он «слышал» слова. Проще было поднять себя за волосы. Альберт вообще сейчас не понимал, как он, когда был еще вне «сна», различал, что он видит, а что слышит. Что слышит ушами, а что посредством обоняния. Или даже что чувствует кожей. Все это было уже чрезвычайно далеко от него, а может, и вообще никогда с ним не было. За пределами «сна» он мог закрыть уши руками и отсечь часть поступающей информации, а здесь он даже не знал, что именно надо закрыть руками. Он руками-то научился шевелить… совсем недавно.

…сколько времени назад он научился шевелить руками?? Сколько времени он здесь находится? Альберт долгое время пытался игнорировать этот вопрос, но вопрос сам выбирался наружу. Пусть неопределенное, но ощущение времени явно присутствовало. Хотя здесь это ощущение не полностью соответствовало тому, что было вне «сна».

Видимым признаком наличия временной линейки здесь являлась запоминаемая последовательность событий. Каждый последующий эпизод шел за предыдущим, и именно в такой последовательности Альберт мог их вспоминать. Но это все. Если вне «сна» Альберт всегда имел представление о том, сколько примерно времени прошло между теми или иными событиями, пусть даже не точное представление, то здесь он абсолютно не понимал, ни сколько времени проходит между событиями, ни сколько длится само событие. И это, казалось, даже не было связано с отсутствием у Альберта часов или какого-то другого внешнего ориентира. Ориентира не было внутри него. Либо время в этом пространстве было неравномерным. То есть при воспоминании одного и того же события оно могло одновременно казаться и молниеносным, и утомительно долгим. Хотя при этом Альберт понимал, что вне «сна» аналогичное событие — к примеру, очередной монолог Вильяма — не мог быть ни молниеносным, ни чересчур долгим. А занял бы этот монолог десять минут, и так и помнил бы про него Альберт в последующем: монолог длился десять минут. Ни больше, и не меньше. Здесь же время представлялось бесформенной, безразмерной и бесконечно изменчивой кляксой на фоне происходящего. И ориентироваться на эту кляксу было никак нельзя.

Альберт пошевелил рукой. Так как ему очень захотелось сделать что-то, что ему точно удастся сделать. Пошевелил еще несколько раз, медленно. Пронаблюдал, что каждое его движение, при максимальном сходстве с предыдущим, может занимать совершенно другое время. Или то же самое?

Устав от неустойчивой картины времени, Альберт вернулся к попыткам обнаружить в себе способность разговаривать. Однако очень скоро прекратил все размышления и стал просто наблюдать за тем, какая информация приходит к нему, без насильственных попыток рассортировать ее по чувствам. После молчаливого наблюдения, которое длилось, как водится, неизвестно сколько, поступающая информация немного видоизменилась, приобрела краски, и Альберт даже стал улавливать в ней какой-то внутренний порядок. Как если бы из нагромождения звуков шумной городской улицы внезапно сложилась какая-то мелодия. Не то, чтобы прямо готовая композиция, а так, что-то слегка ритмичное. Альберт ощутил в этом какую-то приятную для себя гармонию. Информация вокруг него с красками постепенно приобретала структуру, нестабильную и совершенно для него необъяснимую, но точно существующую. Альберт впервые, с момента появления в этом месте, заметил, что ему даже комфортно, и что комфортно ему от того, что он сам, всем своим существом, равно как и все вокруг него, является неотделимым и в то же время самостоятельным элементом наблюдаемой им информационной структуры. Полноценной и гармоничной в самой себе. Сугубо замкнутой, но бесконечно огромной.

В этом ощущении, боясь лишней мысли, Альберт провел безмерное количество времени. И в какой-то момент, будто без собственного участия, как продолжение самого себя направил в эту структуру свое имя. Информационный фон на долю мгновения слегка съежился и… едва слышно, но ясно прошелестел в себе: «Альберт».

В комнату зашел Вильям и, как это было уже не раз, сел перед Альбертом.

— Вильям. Рад знакомству.