Отрывок десятый

Спать Дрюговски не ложился. Включив свет во всех комнатах, он разместился на кухне, богатой всяческой дорогой гарнитурой. Перед ним, на столе, лежал раскрытый альбом, в котором хаотично были расклеены разные выдержки из газет, а сам он, время от времени поправляя очки на носу, копался в полувековой давности журналах и газетах. Когда он там что-то себе интересное находил, он тут же это аккуратно вырезал и еще какое-то время этот кусочек пристально рассматривал. Далее, после долгих размышлений, вырезанного кусочка ждало одно из двух: либо он отправлялся в рядом лежащую гору бумаги, ожидающую мусорного ведра, либо сажался на клей где-нибудь в том самом толстеньком альбоме.

Такое было у Дрюговски хобби — искать интересные заголовки (уровень интересности он определял по своим, никому не известным меркам) и собирать их. Но только заголовки! В чем и заключалась особая прелесть — никто, кроме него самого, не мог знать, о чем шла речь, к примеру, в статье с названием «Насилие мечты». Хотя, учитывая то, что альбом практически никто не видел, смысла в подобном занятии было мало.

— Может, войдешь уже? — вдруг за спину бросил Дрюговски, не отрываясь от газеты. Тот, кому было это адресовано, сидел на подоконнике в открытом окне, скрывающийся под покачивающимися шторами. Тут же он ответил:

— Приношу свои извинения. Я не хотел вас отвлекать, к тому же не имею привычки без приглашения наведываться.

— Ну, значит, теперь ты можешь смело входить — я тебя приглашаю, — все так же спокойно говорил Дрюговски с незнакомцем, занятый своими делами.

Незнакомцем, что где-то неудивительно, был Лука Озимус. С улыбкой он без слов и шума ступил на паркет и в мгновение оказался прямо за спиной старика, который вел себя так, будто уже давно знал своего гостя. Ну или по крайней мере ждал его. Но на самом деле и то и другое вряд ли было верно.

— Чаю? — через спину легко бросил он. Все улыбающийся медиум, который держал в руке серебряный кейс, с легким удивлением приподнял бровь. И через секунд десять он неуверенно ответил:

— Ох, если можно.

Дрюговски кивнул, потянулся, хрустнув шеей, встал и подковылял к чайнику, оставив гостя недоумевать еще больше. Медиума и впрямь удивляло поведение старика и его реакция на происходящее в целом. Но удивляла в хорошем смысле, чему было доказательством его заинтересованная улыбка, которая все не уходила.

— Вот незадача, — вдруг заговорил Дрюговски. — Извини, чай, черт его, закончился. Не против кофе?

В этот раз ни на секунду не замявшись, Лука Озимус ответил:

— Да, конечно. Прекрасно.

— Вот и чудненько. — Дрюговски включил чайник и достал две чашки с блюдцами. — Прости еще раз. Впервые у меня дома чая нет. Может, просто сегодня особенный день? Как считаешь?

— Ну, не исключено, — усмехнулся медиум. — Простите, вы верите в знаки судьбы?

— Нет. Я верю в чай. А его нет.

Затем потянулось на удивление пустое, но уместное молчание, которое исчерпало себя только тогда, когда эти двое уже сидели друг напротив друга за столом, и перед ними стояли две чашки до жути черного, испускающего пар кофе с пенкой по краям. Первым заговорил Дрюговски, чуть отпив:

— Как, по-твоему, почему я угостил тебя кофе?

Медиум тихо посмеялся, опустив веки, и после ответил:

— Ахра Незевиль очень интересный человек, вы не находите? — Вопрос был проигнорирован, как могло показаться на первый взгляд. Однако, судя по выражению лица Дрюговски, ответ должен был быть именно таким — не ответом. Старик, удовлетворенный началом беседы, усмехнулся и заговорил:

— Совершенно неинтересный, — отрезал он. — Обычный человек, обычно ищущий свое место.

— Хм, ваша категоричность любопытна… — протянул медиум. — Могу я попросить вас немного рассказать о мисс Незевиль? О вас. Что есть между вами? Поверьте, мне это крайне интересно. Буду откровенен — исконно за этим я и пожаловал. Вы мне нравитесь, мистер Дрюговски. Не будем лукавить.

— Ты немного груб, дорогой гость.

— Знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Поймите меня правильно — я бы жизнь отдал, чтобы хоть на минуту оказаться на вашем месте. — Дрюговски нахмурился. — Эта девушка… удивительна. Именно таких, как она, называют особенными. Вы понимаете? С недавних пор она — мой кумир. Ее духовный мир… просто его очертания… очаровывают. — В их головах одновременно предстал образ Ахры.

— Она совершенно обычная. Не нужно додумывать.

— Простите за дерзость, но вы не правы, — широко улыбнулся гость. — Мне многое о ней известно, и то, что ее прославляет, делает ее определенно из ряда вон выходящей.

— Заткнись, — вдруг сорвался Дрюговски, ничуть не блеснув эмоциями в лице. Лука Озимус замолчал. Спустя пару секунд старик поправился: — Извини… Но ты и впрямь преувеличиваешь. Я знаю эту девушку уже как пять лет и совершенно точно могу сказать, что она не из тех, кого обычно зовут особенными, как только что ты заявил. Она — медиум, как, судя по всему, и ты, но это только официально. На самом же деле Ахра имеет мало чем выделяющийся внутренний мир, каких наштамповано сотнями в человеческой вселенной. Отчасти я понимаю твою заинтересованность и то, чем она спровоцирована. Наверное. Но это всего лишь фальшь. Представь себе банку кофе, оформленную в форме слона, внутри которой еще и подарочная ложка. Необычно, но кофе ровно таким же кофе остается и без этого.

Пока Дрюговски говорил, он покачивал кружку, заставляя кофейную гладь кружиться.

— Что ж, пожалуй, в ваших словах есть доля правды. Но, готов поспорить, вы сейчас говорите определенно не об Ахре Незевиль, — усмехнулся медиум, — а о какой-то другой, ни к чему не предрасположенной простачке. Я ведь прав? — И он скривился в хитрой улыбке еще острее.

С взглядом, направленным мимо медиума в пустоту, Дрюговски около полуминуты ничего не говорил. Тот же терпеливо ждал, пока старик не отпил еще чуть кофе, к которому медиум пока даже не прикоснулся, и заговорил:

— Она… и впрямь где-то хороший человек.

— Насколько сильно вы ее любите?

Дрюговски медленно поднял глаза и после минутного молчания легко ответил:

— Я не люблю ее. Для меня она никто.

Лука Озимус в свойственной ему забавной форме изумился — это было похоже на удивление ребенка тому, как цирковой медведь ездит на велосипеде. Ровно такое же наивное пораженное лицо и чуть приоткрытый рот. Затем, в очередной раз, его губы почти незаметно изогнулись в подозрительно довольную ухмылку, а глаза коварно заблестели. Счастью медиума, своеобразно демонстрировавшемуся, теперь однозначно не было предела.

— Ей тогда было всего пятнадцать, — вдруг заговорил Дрюговски, совсем не обращающий на странного гостя внимания. Казалось, он вообще не верил, что его гость — реален. Скорее, ему думалось, что он — всего лишь плод его фантазии, которому теперь можно было выговориться, чего так хотелось. Впрочем, этим он сейчас и занимался, будучи мало уверенным в реальности происходящего: — Тогда я работал водителем Белого Дома, криво говоря. — Довольный медиум с жаждой глотал каждое словечко, несущее в себе хоть какую-то информацию, которой он так горел. — Разъезжал на дряхлой «субару» и развозил всяких там больших политических шишек. Все равно, что таксист. За одним только отличием, которое для меня было явным, — никогда не изменяющийся маршрут я знал заранее, ввиду чего работа была до ужаса скучной. Дома меня ждала такая же, малоприятная жизнь — с женой масса душевно неразрешенного, с дочерью, хоть и не живущей с нами, ее жирное презрение и ненависть в один конец. Но более всего меня волновали отношения с Ниной. — То, что так звали его дочь, Дрюговски не пояснил. Но для Озимуса это было очевидно. — Я любил ее… и до сих пор люблю… Или же нет, все не так. Не в этом дело. Думаю, я просто жаждал побыть в шкуре совершенно обычного отца, живущего абсолютно ничем не приправленной семейной жизнью. Именно. До какого-то времени я готов был продать душу, чтобы заполучить то, чем многие до ужаса недовольны. Или же я ошибаюсь… Я не знаю, ничего не знаю… Не знал. Думаю, сейчас же все ясно. Поворотов больше не осталось. Прямая дорога.

После Дрюговски минуты две помолчал; медиум и не думал его торопить. Он все думал о чем-то своем, считая, что разговаривает сам с собой. Но уверенный, что это естественно.

— Однажды мне приказали привезти какую-то сверхважную девчонку, забрать из аэропорта, как это всегда и было. Как я думал, то должна была быть дочь какого-то богатенького политика, которой вдруг захотелось прогуляться по знаменитому городу духов. Но, как оказалось, моя пассажирка была не из того круга. Когда я впервые ее увидел, то сильно удивился — она была очень по-простому одета, что уже вызывало подозрения, а из-за ее спины выглядывала… алебарда. Да и приехала она без какого-либо сопровождения, что озадачивало более всего. Но, в итоге просто сославшись на принципиальную ненормальность Эвелингая, я молча посадил ее в салон и точно так же молча отвез в нужное место. Сказать по правде, я даже ни разу не взглянул на нее за всю дорогу. Может, сила привычки… Не знаю.

Когда собрание мэра с ее участием было окончено, я получил приказ доставить ее в хороший отель и все там разрешить. Как и в первый раз, она села на заднее сиденье, сложила руки под грудью и уставилась в окно. Прежде чем я завел мотор и тронулся, я посмотрел в зеркало заднего вида и окликнул ее. Она послушно повернула голову. Я хотел спросить, бывала ли она когда-нибудь здесь и, может, хочет поехать в какое-нибудь определенное место. Однако вместо этого я спросил у нее ее имя. Она ответила. И после мы заговорились. Ахра отвечала легко, без явной заинтересованности в беседе, но и без явного нежелания в ней участвовать. Тогда я просто спрашивал у нее о всякой ерунде, которой докучают при обычных знакомствах. Но всякую ерунду, как ты понял, я очень люблю… После пары минут бессмысленного опроса (иначе это не назвать), мне вдруг показалось, что мы могли бы подружиться. Да-да, практически беспочвенно мне неожиданно именно так и показалось. Перед глазами вдруг встала дешевая кинокартина, где водитель и пассажирка волей обстоятельств перекидываются парой незначительных словечек, а в финале становятся счастливыми любовниками. Для любви мы, мягко говоря, не особо подходили, но стать для нее прообразом отца я бы мог. И тогда у меня в голове возникла немного иная картинка — бедная девушка становится главной поддержкой бедному старику. Тот ее лелеет, как родную, все счастливы. Красота. Да, стоит добавить, что в ее глазах, как мне тогда показалось, тоже плескалось негодование от жизни. Наверное, именно это и заставило меня пригласить ее в гости на ужин. Однако в ее проблемы, о наличии которых кричал весь ее образ (или просто я был такой проницательный), я не вдавался. Долгое время.

Своего в финале я добился — прототипом дочки она послужила хорошо, — и, сказав это, он замолчал. Последние слова были брошены резко, будто Дрюговски боялся, что скажет что-то другое. Не то, что нужно. Но мысль он все-таки озвучил. Лицо у медиума все это время было, как никогда серьезным. С явным интересом он слушал монолог Дрюговски, который, спустя время, ненадолго продолжился: — Она просто идеально подходила для меня. Подходила, чтобы заполнить сырую пустоту в моей душе. Пусть только и временно. Вот и все. Я использовал ее, выжал, что мог, и теперь просто плыву по течению. Я знаю, что она любит меня. И, в наказание себе, притворяюсь тем же. Я просто обязан. Хотя, может, все просто из-за скуки… Но, так или иначе, за все то время, что мы провели вместе, я так и не смог к ней привязаться. Даже дурацкая логичная привычка не сформировалась. Почему-то к Ахре я до сих пор так ничего и не чувствую. Пустота. Она есть, ее нет — одно и то же. В этом отношении Ахра, наверное, и впрямь особенная — она совсем не предрасположена к любви. И я знаю, что ни я, ни кто-либо другой никогда ее не полюбит и не привяжется к ней. Что-то, что живет в ее душе, блокирует все извне. Мне так кажется… Вроде, проклятьем это называют. Моей вины здесь нет. Определенно — дело в ней. Но бросить ее я не могу. Так как знаю, что должен любить ее. Должен… Хе-хе, вероятно, это единственный во всем мире случай, когда любовь по обязательству — справедливость.

Закончив наконец свой рассказ, Дрюговски замолчал и глубоко задумался. Медиум же довольно хмыкнул, опустил на момент веки и не нарочно бросил взгляд в сторону. И то, что он вдруг случайно поймал глазами в следующей комнате, заставило его чуть отпрянуть от еще большего удивления и приоткрыть рот. Не отрываясь от чего-то пока неизвестного, он совсем скоро привстал и с улыбкой сам себе вслух сказал:

— Интересно… Очень интересно! Ахра Незевиль… что же ты за человек! — Дрюговски не обратил на это внимания. И даже когда Лука Озимус по всем законам вежливости поблагодарил его за кофе и за такую прекрасную беседу, он даже не повернулся. После чего гость поспешно удалился. Удалился, просто исчезнув, а вместе с ним и его серебряный кейс, все это время пока стоявший у холодильника.

А тем временем та загадочная фигурка обезьяны, которую Ахра подарила Дрюговски, мертво стояла на столе, в следующей после кухни комнате. Та самая, которая, неизвестно чем, так поразила Луку Озимуса по кличке Джи.