Часть 3 Глава 9

Портупей-прапорщик и фантом-щеголь в парадном камзоле, галантно беседуя и время от времени раскланиваясь друг перед другом, исчезли за шпалерами кустарника, а Виктор, порадовавшись своей находчивости, уже было совсем собрался вернуться к Верочке, как вдруг смутное беспокойство заставило его повременить с этим: он вдруг явственно ощутил чей-то взгляд. Взгляд из неоткуда. Ощущение было таким, будто кто-то чужой внимательно присматривается, пытаясь разглядеть его. И тут же возникала странная ассоциация, его очень смутившая. Будто бы даже почудился ему, именно почудился, а не послышался голос, идущий из неведомых глубин, и, хотя слов разобрать было нельзя, угадывалось, что говорящий будто бы требовал от него поднять веки.

— Не смотри, — откликнулось в подсознании этому голосу.

Но Виктор не поддался влиянию литературных ассоциаций и посмотрел. Правда, приняв некоторые меры предосторожности: размазался, растекся среди листвы, словно накинул на себя маскировочную сеть. Рядом с Верочкой стоял человек очень располагающей внешности. Этакий солидный господин, а еще точнее — пожилой джентльмен, напоминавший классического профессора, как их любят изображать на рисунках иллюстраторы. Внешность его была Виктору почему-то знакома. И вспомнились слова Рубена, сказанные не без иронии во время одной из бесед, когда зашла речь о возможных опасностях затеянного предприятия: "А главное наше препятствие на пути к цели — мой бывший научный руководитель и бывший компаньон в научном изыскании, а ныне главный соперник и конкурент..." Он назвал полное имя, но его Виктор не запомнил. Отложилось в памяти лишь прозвище, более похожее, впрочем, на титул — Граф. И этому старику такое почетное наименование было очень к лицу: аристократическая порода в нем проявлялась весьма наглядно.

Старик смотрел в сторону Виктора. Смотрел внимательно, с интересом. И по лицу его нетрудно было догадаться: что-то он всё-таки видел. Или чувствовал. На Верочку Граф не обращал внимания, видимо, потому, что ей успел он уже уделить своего внимания столько, сколько требовалось: ее обычно живая мордашка стала отрешенно-равнодушной, а взгляд потерял осмысленность, устремившись в пространство. Было похоже, что теперь Граф намеривался забрать оставшееся, а Верочка, как упакованный и готовый к перевозке баул, была отставлена пока в сторонку.

— Ну, пусть поищет, — самонадеянно подумал Виктор. Однако искать Граф не собирался. Виктор вдруг почувствовал, что какая-то могучая сила вытягивает его, словно заарканенного, из укрытия. Попытался сопротивляться, но где там… И тогда справа от старика резко колыхнулась высокая трава, словно проскочил в ней мелкий, но опасный зверек. Проскочил и замер, затаившись неподалёку от профессора. Граф, повернувшись в сторону неожиданной угрозы, отвлекся, и натяжение "нити" ослабло. Виктор воплотил ощущение, представив опутывающую его бечеву. Остальное было секундным делом: полоснув появившемся в руке ножом по натянутой веревке, поспешно отступил в глубину зарослей, успев заметить сверкнувшие в траве огненные искорки, которые вполне могли быть отблесками бешеных кошачьих глаз. Но дорисовать к этим искоркам кошачью стать ему не удалось: ассоциация не включилась. Видно, материал не поддался его умению адаптировать образы к сути. Или просто не хватило времени.

Виктор сделал еще один шаг назад и убрался прочь. Он уже не видел, как Граф взял Верочку за безвольную руку и увел из сада.

Не видел, но точно знал, что именно так и случилось. Из их, с позволения сказать, разведгруппы неотловленным остался лишь он. Лахову и Верочке уже ничего не угрожало, однако их судьба казалась ему предрешенной. Плен, допросы, изоляция. Все, конечно, очень условно. Однако информацию, которую они добыли, станет в большой степени доступна противнику. Хотя слово "противник" не выговаривалось отдельно от слова "условный", и вся их сегодняшняя миссия не воспринималась им иначе, как игра, однако играть Виктор собирался серьезно и до последнего. Этим последним был он.

Ему было что ставить на кон, ведь самые интересные и важные сведения добыл и хранил именно и только он. Вид зомбированной Верочки, которая, без сомнения, выложит все, что знает, настроил его на решительный лад. Ясно, что и он, будучи выловленным, выболтает все.

Осмотрелся еще раз, стараясь увидеть нечто такое, что не давало до этого о себе знать, и различил под ногами едва заметную тропинку. Она вывела его через колючий хмызник к невысокому пригорку, накрытому густыми купами темных крон. Из зелени выглянули каменные прямоугольники. Присмотревшись, различил и кресты. Погост! Возле крайней могилки, у обелиска с пятиконечной звездой, спиной к нему сидел костлявый парень в майке-тельняшке. Широченные плечи плоско выпирали из майки и светились молочной белизной. Справа от него на узкой скамейке поверх свернутой камуфляжной куртки лежал синий берет, слева — один в другом — стояли два пластмассовых стаканчика, у ног — приткнулась неоткупоренная бутылка водки. Виктору стиснуло сердце: потому что вдруг понял, когда парень повернется, увидит он то же лицо, что и на овальном фото, вмонтированном в надгробный камень. Парень обернулся и… Конечно, это был Колька. Друг детства. И могилка была его, та самая. На городском кладбище, куда опустили они два года назад закрытый цинковый гроб.

Колька смотрел весело, явно наслаждаясь произведенным эффектом. И Виктор догадался, что весь этот кладбищенский антураж он устроил специально. Розыгрыши всегда были его любимым занятием. Но как же так? Ведь его нет. Вообще нет. Или выморочный участок, теплящийся слабым признаком, жизни и Колька связаны какой-то необъяснимой для поэтусторонних логикой? Может быть это фантом? Но кому это надо? Чтобы проверить, он сосредоточился, но Колька не исчез, а быстро и легко поднялся ему навстречу: он всегда был легок в движениях. Спортсмен и ухарь.

— Да я это, я! Покойничек в чистом виде. Чего ты засомневался? Думаешь подстава?

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом порывисто обнялись. И Виктор понял, как он соскучился.

— Колька… — Пробормотал он… — Вот не ожидал. Как ты здесь?

— Потом объясню. Сейчас не до того. Времени в обрез. Я уж тебя заждался.

— Что значит "заждался"? — Насторожился Виктор. Нехороший отклик вызвали в душе эти слова.

— Да не в том смысле, — усмехнулся Николай. — Не боись. Если бы я к тебе в сон пришел. А у нас наоборот… А, чем не знак? Если мертвый является в сон живому это очень даже нехорошее предзнаменование. А когда живой к мертвому — наоборот?

Он убрал стаканы, переставив их на ту сторону, где лежал берет. Кивнул Виктору на освободившееся место. Виктор присел на краешек скамейки. Колька был такой же, как при жизни: веселый, озорной. Никакой загробной бледности или унылости. Он уже сноровисто разливал водку. Сунул стаканчик Виктору. Улыбнулся ободряюще.

— Да, садись ты нормально… Чего ты жмешься? Покойников что ли не видел?

— Видел, но поговорить с ними не удавалось.

— Так пользуйся моментном. Под водочку самое то поговорить. Я нормальный, жизнерадостный жмур, в чем ты скоро убедишься. Слушай, как я рад, что ты откликнулся.

— На что откликнулся? — Не понял Виктор.

— Потом, потом… Держи стакан!

— Никогда не думал, что вот так придется. С тобой пить рядом с твоей могилкой.

— Могилка-то не моя, — ответил Колька и погрустнел. Покрутил задумчиво в руках стаканчик. — Ошиблись покойником. Да и как узнать, где чье, когда мина прямым попаданием накрыла. У меня и могилки-то нет. Может быть, потому так все и вышло. Ладно, не будем о грустном. Давай-ка за встречу.

Виктор поднял стаканчик, на мгновенье только замешкавшись, не зная, следует ли чокаться, когда пьешь с покойником, но Колька уверенно повел свой стаканчик на сближение, давая понять, что следует.

Чокнулись и выпили… Водка была, как и положено ей быть во сне, без вкуса и запаха. Однако чувство легкого опьянения возникло. Закусить, правда, было нечем, да вроде бы и не требовалось.

— Захорошело? — Поинтересовался Колька, наливая по второй.

— Да. Странно как-то. С ничего.

— Реакция психики. Мне однажды, при жизни еще, конечно, пришлось сидеть за праздничным столом, а пить было нельзя. Вечером к Ирке шел с большими надеждами на успех, а она запаха водки не переносила. Так вот, я не пил, но забалдел после третьего тоста вместе со всеми.

Над головами их шумели кладбищенские деревья, отбрасывая густые тени на могильные памятники. Где-то надсадно каркала ворона, солнечный луч, отражаясь от сверкающей поверхности обелиска, бил по глазам, заставляя щуриться. Все было так реально и убедительно, что иной раз казалось, будто и не сон это вовсе. И если бы рядом сидел не Колька, то возможно, Виктор бы начал даже сомневаться в нереальности происходящего.

— Ну, давай еще по одной, и поговорим о деле. Времени у нас с тобой в обрез, Витек. Вернее, у тебя. У меня-то вечность. Будь она...

— Что за дело? — Спросил Виктор, когда выпили. Спросил так, для проформы, потому что не сомневался, (да и что тут сомневаться?) речь пойдет о его, Витькином, вызволении. Но услышал неожиданное:

— Я тебя зачем позвал? Помощь мне твоя нужна.

— Позвал? — Не понял Виктор.

— Ну, заманил, если хочешь… Дорожку постелил, чтобы тебе не блуждать… Я как увидел тебя, глазам не поверил! Тут все грузин раньше ходил.

— Армянин, — машинально поправил Виктор.

— Ну, один черт. Короче, живчик с лицом кавказской национальности. Но я с ним состыковаться никак не смог, как не пытался. И он меня чуял, но не совпадали мы с ним. А тут вдруг ты! И со мной что-то такое непонятное. Руки, ноги, голова, форма. Подумал, что воскрес, ей богу. Или очнулся. Вроде как меня осколками посекло не насмерть… И все, что потом было, все эти бездны, сияния и скитания во мраке — бред в беспамятстве. Осмотрелся: все вокруг стало как тогда, до взрыва. Не знаю, как тебе объяснить это точней. Сам не понимаю. А потом напрягся, могилку свою представил, дорожку тебе бросил. И словно бы сразу все понял. Что ты здесь. Девицу увидел или представил, не знаю. Старика, который ее увел.

Вот яблочки-то как подействовали. Николай приблизил к Виктору лицо и заговорил быстро, напористо.

— Витька, я тебя выведу, не дрейфь. Только и ты мне помоги.

— В чем помочь-то?

— А в чем и я тебе… Вместе уйдем. Не могу я здесь больше. А то, что ты пришел, это… Это неспроста. Это судьба. Другого шанса у меня не будет. — Он вдруг подхватился. — Пошли, что мы тут сидим, водку пьем? Времени мало.

— Да объясни ты толком...

— Некогда объяснять. — Он прислушался и еще больше заторопился. — Прапора ты ловко обвел, но он только прапор. Там и поглавней есть.

— Да, где там?

— Потом, потом, пошли… — Он потянул Виктора за руку. И тут...

Навалилась вдруг на Витьку кромешная тема, а когда развиднелось, не было ни Кольки, ни его могилки, а стоял он неподалеку от пруда. Тяжелые, темные купы размашисто ходили над головой, словно потревоженные неощутимым внизу ветром. Очертания стволов сливались с пятнами кустарника и в этом переплетении мерещились странные фигуры. В темноте густых зарослей сирени виднелся знакомый пролом в изгороди.

— Выйду и будь, что будет, — решил Виктор, направляясь к лазу, но идти не получилось. Ноги, как это бывает в настоящем сне, не слушались, заплетались. И когда, выбившись из сил, он поднял глаза, то увидел, что торчащий из-за кустов фрагмент решетчатого забора, ближе не стал, а вот барский дом, который раньше почти не виден был из-за густо разросшихся крон… Дом теперь нависал над Виктором всей своей подавляющей громадой. Безотчетная тоска, которая одолевает порой спящего в предчувствии надвигающего кошмара, стеснила ему грудь. Дом притягивал взгляд. В ранее безжизненных окнах почудились Виктору слабые отблески — словно за ними двигались обитатели, освещая дорогу себе свечами. Вот слабо осветилось окно рядом с широким крыльцом — оказывается, он уже стоял подле первой его ступеньки — пятно света проплыло по стеклу и оформилось в огонек свечи. Словно кто-то невидимый поставил ее на подоконник. Это, несомненно, было знаком. Ему!

Каким-то образом он очутился в просторном, утопающем во тьме вестибюле. Взяв с подоконника канделябр и, освещая путь неверным пламенем, грозящим каждый миг погаснуть, двинулся к лестнице. Она встретила его увитыми черным крепом опорами перил. Он поставил было ногу на ступеньку, но вдруг в темноте слева сверкнули два зеленых кошачьих глаза. Они словно звали его за собой. И с облегчением в душе двинулся на этот зов гулким коридором, стерегущим каждый его шаг. Вот еще одна лестница, но вниз — узкая и крутая — легла под ноги. Он шел по ней, с удивлением оглядывая близкие стены. Вот перед ним возник проем, за которым угадывалась комната. Что-то такое почудилось там, что Виктор остановился с тяжелым предчувствием, оглянулся, помышляя о бегстве, но пути назад не было: неизвестно откуда взявшаяся глухая черная портьера перекрыла лестничный пролет за его спиной. Его охватил ужас. И мелькнула малодушная мысль, появляющаяся нередко в такие секунды: это всего лишь сон! Сейчас я проснусь, и все будет хорошо… Он подавил в себе опасный симптом приближающегося пробуждения и вошел в комнату.

И почудилось ему, что он уже видел прежде это погруженное во тьму помещение, стол, освещенный коротким верхним светом, темные фигуры людей за столом и выразительные, словно вылепленные из гипса руки, выложенные на голую столешницу. Одинаково неподвижные и страшные в своей выразительной неподвижности. Лица скрывала густая тень. Но вот один из сидящих поднял голову.

Это был тот самый офицер с бледным до синевы лицом, перечеркнутым косым шрамом. Он смотрел надменно и с некоторой обидой, и взгляд — холодный и одновременно пылающий, обжигал леденящим негодованием. Пальцы его ожили и забегали в суетном лихорадочном аллюре.

— Вы человек чести, милостивый государь, — сказал офицер с сарказмом, — явились, как и обещали… Но только почему сюда? Почему не прошли по парадной лестнице? Впрочем, это лишь ненамного удлинит ваш путь.

После сказанного про лестницу, Виктор вдруг понял, что поступил очень осмотрительно, не пойдя по ней… Но ведь если бы не кот!

— Однако, кажется, вы не сменили своего дорожного платья? — продолжал меж тем ерничать портупей-прапорщик. — Что так? В дорожном багаже не нашлось второго комплекта? Или вы отдали его тому господину, которого подсунули вместо себя? — Тон его, внешне почтительный, был густо замешан на ехидном высокомерии.

Виктор, обескураженный таким поворотом событий, лихорадочно соображал, как и что ответить, однако говоривший, до невозможного сократил паузу, за которой должна была последовать ответная реплика и вскричал в гневе, обращаясь в темноту:

— Он не пожелал мне отрекомендоваться, Ваша светлость! — И снова повернулся к Виктору. Тон его стал зловеще-угрожающим.

— Ваш визит для нас сопряжен с определенными неудобствами. Сейчас в преисподней ужин, а мы вынуждены отвлекаться на разговоры с персоной не нашего круга и к тому же дурно воспитанной...

Он был довольно натурален, но чудилось Виктору во всем этом что-то театральное. Начиная от постановки света и заканчивая излишней аффектацией в речи. Неожиданно для себя несколько раз сухо похлопал в ладоши.

— Браво. Вы сейчас выглядели даже мужественней, чем при жизни. И уж много больше впечатлили меня, чем давеча на дорожке. Браво. Однако это не ваша роль… Не так ли?

В нем внезапно словно проснулись какие-то затаенные воспоминания, которых он пока не мог разобрать, но которые явно присутствовали и направляли ход его мыслей.

Он уже точно знал, что господин этот не имеет права ни расспрашивать его, ни тем более настаивать на ответах. А если кто и имеет право, то соседняя, не выступавшая до этого из мрака фигура, в которой угадывалась очертаниями и осанкой пожилая дама, с закрытым вуалью лицом. Она, оставаясь в тени, хранила молчание до определенного момента, не одобряя, однако и не сдерживая забияку-гвардейца. Но вот момент этот настал.

— Прапорщик, подайте стул нашему гостю, и помолчите хоть пять минут. Или вы вновь напрашиваетесь на дуэль?

— А мне терять нечего, — отвечал прапорщик совсем другим тоном — с вызовом, полным отчаянности обреченного, проворно вытаскивая стул из темноты и ставя его вплотную к столу с освещенной светом стороны. — Я совершенно мертв. Потому господин этот со мной ничего сделать не смогут. Они уже пробовали.

— Потому-то вы так и расходились, наш герой. Посидите-ка тишком...

Прапорщик ответил покорно:

— Как будет угодно Вашей светлости...

— Угодно будет именно так! Ну что ж, господин… — она обратилась к Виктору, выждала паузу, но Виктор не ответил, и тогда, помедлив, она к слову "господин" добавила "хороший" и закончила, — раз уж вы нас вызвали, давайте поговорим.

— Вызвал?

— Этот запах, — она повела рукой в сторону, и он увидел на краю стола блюдо с яблоками и грушами.

— Ах, это. Да, получилось...

— Получилось. Но, скажу честно, меня это мало порадовало. До чего неприятно пребывать в таком теле. — Княгиня оглядела себя. Вздохнула. — Эко! Однако — старуха! Ладно бы, в молодом. Но, видно, такова я сутью. А ты вон, какой красавец! — Неожиданно перешла она на "ты". — И помечен знатно.

Княгиня протянула руку и прежде, чем Виктор успел отстраниться, дотронулась до его левой щеки. Она видела пятно, которое он стирал, входя в сон!

— Ну что ж, — сказала Княгиня. — Назад пути нет. Ты уже почти вернулся. А там, — почти умер. Тело твое еще дышит, но суть уже здесь. Память тебе извечная открывается. Скоро все вспомнишь. Недаром Там, когда сюда провожают, говорят "Вечная память". Живым не понять истинного смысла этой фразы! — Она вздохнула, очень натурально — будто и впрямь дышала. — И в самом деле, какая разница? Сейчас или позже? Чего там ждать? Вот этого? — Дама провела пальцами правой руки вдоль грузного тела.

Офицер, словно ожидавший этого жеста, встал и в галантном полупоклоне вытянул обе руки в направлении задрапированных непроглядным мраком глубин зала. На лице его ясно читалось "Милости просим!" Но вдруг, словно сгусток тьмы оторвался от непроглядного мрака, закрывающего от глаз глубины зала: огромный черный кот шмыгнул под ногами у прапорщика, будто отрезая ему дорогу. Тот растеряно оглянулся на Княгиню.

— Это знак! — сказал он тоскливо. — Тринадцатая дуэль и черный кот в один день! Ваша Светлость, прикажите кому-нибудь… Пусть его проводит кто-то другой!

— Да уж найдется кому. — Она повернулась направо, взглянула пристально в темноту, из которой на стол выливались огромные костлявые кисти рук, до сих пор лежавшие без движения. Узловатые пальцы в ответ на слова старухи медленно сползлись в кулаки.

— И того тоже, — добавила Княгиня, — хватит ему бегать.

За спиной у Вика плотно колыхнулся воздух. Он оглянулся. Из темноты выступил Колька.

— Пушан, ты проводишь их в последний путь? Харон их не возьмет. Везде формальности. Но ты ведь знаешь иные пути… Веди их. С тобой им будет покойней. — И невесело улыбнулась своей шутке.

Тот, кого назвали Пушаном, встал, выползая из темноты. Или это свет, вылившись откуда-то сверху, обтек его и оставил на себе фосфоресцирующий след. Был Пушан огромен и страшен. Медленно повернулся к Виктору и Кольке, которые, цепенея от ужаса, стиснулись плечами. Указал в сторону, противоположную входу, в кромешную темноту, в глубине которой вдруг засветились ядовито-оранжевые отблески. Виктор оглянулся. Портьера, которая раньше прикрывала вход, чуть раздвинулась. Видно, Колька потревожил ее, когда был вброшен сюда. И тогда Виктор то ли по наитию, то ли в порыве безудержной лихости, то ли желая использовать последний шанс, выхватил из кармана энергетический сгусток, сжал его в ладони, активизируя, и швырнул на стол. Их с Колькой буквально вынесло на лестницу и забросило на несколько ступеней вверх. Колька, очухался первым.

— Ну ты дал! Ох дал… Давай рвать копыта.

И помчался вверх. Сзади что-то ухало, горячие волны вырывались сквозь проем, обжигая им спины. Пробежали по коридору. Но это был не тот коридор, через который Виктор прошел накануне. Будто бы и не коридор вовсе, а туннель, прорубленный в каменной породе. Миновав несколько поворотов, оказались на ровной площадке — маленьком пятачке, стиснутом угрюмыми скалами. Виктор замер на самом краю: чуть было не сорвался вниз, где, далеко внизу, слабо отсвечивая изломами волн, играла вода. Вдали светился слабый огонек. Берег? Островок? Корабль? Теплый ветер с примесями то ли гари, то ли чего-то специфического, что рождало ассоциацию с вредным производством, тронул лицо. Он никак не мог отдышаться после бега по коридору. Отдышаться? Дышать? Но почему дышать? Почему ветер?

— Плаваешь хорошо? — Спросил Колька. — Помню, что хорошо. Теперь плыть надо.

— Что это за река?

— Стикс. Слыхал о такой?

Виктор посмотрел на Николая, потом на воду и… почти поверил. Спросил с волнением:

— А как же… забвение?

— Я сказал: "Стикс", а не "Лета". Река забвения — Лета.

— Откуда ты знаешь, что это Стикс? Табличку что ли на берегу прочитал?

— Знаю. Видишь огонек? Это Харон. Его лодка.

— Значит, Стикс, — сказал Виктор с издевкой. — Харон...

— Ну, да — Харон. Я уже с ним разок побеседовал. Нам в лодке места нет.

— Да почему нет места?

— Потому что Харон не берет живых и незахороненных мертвых.

— Незахароненных? — не удержался от остроты Виктор.

— Ты уже шутишь. Это хорошо. Поживем еще.

Он подошел к краю плато. Сделал приглашающий жест.

— Прыгнем вместе, — сказал Виктору, когда тот, поколебавшись, встал рядом. — Давай руку. Вдруг кто-нибудь сдрейфит.

Виктор хотел огрызнуться, но передумал. И прыгнул первым.

Вода была водой. Она, как и положено ей, сомкнулась над головами, а потом вытолкнула на поверхность. Виктор, развернулся к берегу, но не смог ничего рассмотреть, в темноте. По плескам определил, где Николай. Окликнул. Тот отозвался. Они сблизились и поплыли, ориентируясь на течение.

Они плыли и плыли, а берега все не было. Виктор подумал, что перед прыжком надо было бы раздеться — одежда стесняла движения, обувь он, изловчившись, сбросил. Усталости пока не чувствовалось. В этом не было ничего удивительного: все лето Виктор упражнялся, плавая против течения — набирал форму. Это уже давно стало правилом: летом плаванье, зимой, если повезет со снегом — лыжи. А вот Николай начал сдавать. Он отставал, иногда хлебал воду и после этого громко отплевывался. Виктор подплыл ближе.

— Может, подержишься за меня?

— Нет, не надо пока.

Колькино "пока" Виктора смутило. Значит, устал. Значит, не уверен в себе.

В тишине послышался отчетливый плеск. Прямо на них быстро надвигался, словно разгораясь, мерцающий огонек. Если присмотреться, можно было увидеть в его отблесках контуры унылых фигур, борт лодки, а через некоторое время рассмотреть и старческое лицо с глубоко посаженными, сверкающими из темных глазниц белками. Лодка двигалась ровно и ходко. Было явное несоответствие между редкими, лишенными напряжения гребками кормчего и быстрым, ладным ходом суденышка. Когда лодка подплыла совсем близко, она непонятно каким образом погасила движение и остановилась так, что старик оказался прямо над ними. Он молча смотрел на них, часто мигая, словно, выбрасывая из глазниц порции голубого сияния.

— Кто вы? — спросил он хриплым голосом. И не было в этом голосе ни угрозы, ни раздражения, а только бесконечная усталость и еще, пожалуй, хорошо скрытое удивление.

— Отдыхающие, — съязвил Виктор, цепляясь за лодку. Николай ухватился за борт рядом с ним. Он был совсем плох. — Купаемся мы тут. Да вот заблудились.

— Один живой, другой… — Старик подумал, словно к чему-то прислушался. — Нет, оба не мои. Купайтесь дальше.

Погрузив весло в воду, чуть шевельнул им, и челн плавно и сильно подался вперед, потащив за собой ребят. Но они не отпустили борт, и лодка, описав пологую дугу, остановилась.

— Что вам надо? — Строго спросил старик.

— Отец, до берега довези, — попросил Виктор заискивающе.

Тот усмехнулся в ответ.

— Туда, — он выделил голосом это "туда", — вам нельзя, а обратно — мне не по дороге. — И толкнул Виктора в плечо веслом. Ощутимо толкнул. Приготовился толкнуть снова, целясь на этот раз в голову.

Виктор отпустил руки. Рядом заплескался Николай. Он не проронил ни слова. То ли силы берег, то ли не хотел привлекать к себе внимание перевозчика.

Лодка заскользила прочь, а они вновь задвигали руками, но уже не столько для того, чтобы плыть, сколько для того, чтобы удержаться на воде. Сил заметно поубавилось. Виктор, не сумев подстроиться к мелкой речной волне, несколько раз глотнул горькой, словно разбавленной промышленными стоками, воды. Все было очень реально. Настолько, что не вызывало сомнений: если они утонут, то утонут по-настоящему. Еще он чувствовал, что проснуться не удастся. Плыть он еще мог. Только куда плыть, если вокруг темень, а течения, которое все-таки давало какой-то ориентир, почти не чувствовалось. И не было смысла выкладываться: Николай устал. Он всегда был неважный пловец.

— Берись за плечо, — велел Виктор. — Погружайся глубже, утопишь! По самые ноздри погружайся. Надо было у деда спросить, далеко ли берег.

Николай судорожно ухватил его за его плечо и сразу успокоился. "Это хорошо, что не паникует, а то бы наглотались сейчас". — Подумал Виктор. На воде он чувствовал себя так же уверенно, как на земле, и это пока удерживало его от приступов неконтролируемого ужаса. Но ужас этот уже незаметно собирался в груди, шевелился там холодным клубком, расширялся, давя на сердце. А когда вдруг представил себе, что там, в кромешной тьме, где ни искорки, ни всполоха света — нет берега, а может быть, и вообще ничего нет, занервничал и начал терять над собой контроль. А если бесконечное плаванье на исходе сил в темноту — наказание за дерзость? Примерно так был наказан Сизиф. Одно из его преступлений, как помнил Виктор, заключалось в том, что тот обманул смерть, явившуюся за ним. На самом деле, если вход в царство теней им закрыт, то почему бы не наказать их именно здесь, на подступах к нему? От этой мысли ему стало жутко: черный тугой клубок, скопившийся в груди, начал стремительно разматываться, захлестывая все тело. Виктор заметался, забился в воде, и пришел в себя от того, что понял: Колькиной руки на его плече нет. Сбросил, когда бился в истерике? Стал звать, но Николай откликнулся только после третьего раза.

— Берись, чего бросаешь? — Виктор пытался говорить как можно спокойней: сообразив, почему друг не сразу ответил.

— А чего ты? — Спросил тот со злой безнадежной усталостью.

— Психанул со страху. Все уже. Цепляйся.

— Не надо. Я отдохнул. Вода плотная, хорошо держит. Как морская.

Вода, действительно, держала хорошо. Но только и в морской воде тонут.

Они вновь поплыли, ориентируясь на течение. О том, что берега, возможно, и нет, думать не хотелось.

А его, действительно, все не было и не было. И не было ничего, говорящего о его приближении. Ни шелеста волн о песок, ни шума, свойственного суше, ни огонька в кромешной темноте. Паника больше не подступала к сердцу… Осталась только тоска. Бесконечная тоска и отчаянье. Настоящий Сизифов труд — полная выкладка сил с нулевым результатом.

Может ли утонуть взрослый мужчина, умеющий хорошо плавать, если он трезв, если температура воды, как в бассейне, если он пока еще не истощен и не измотан многочасовой борьбой со стихией? Нет, не может. А ведь быстрая смерть куда предпочтительней долгого мучительного умирания. Но мало кто добровольно способен сделать этот рациональный выбор. Всегда в глубине души теплится надежда: а вдруг! И нередко эта надежда спасает, осуществившись в реальность.

— Огонек, — прохрипел Николай. Он отстал. Голос его звучал еле слышно.

— Где? — Виктор перестал грести, а лишь шевелил руками, чтобы удержаться на воде.

Он жадно вглядывался в темноту, но никакого проблеска в сплошной черноте не увидел.

— Сзади.

Понятно: Николай, обессилев, перевернулся на спину. Виктор сделал полукруг и оглянулся. Действительно, вдали мерцал огонек. Точно такой, как тот, что светился в лодке Харона… Возвращается? Сколько же времени прошло с тех пор, как они расстались?

Виктор не помнит, кричал ли он, звал ли лодочника. Может быть, да, а может быть, и нет… Самим вскарабкаться на борт им не удалось. Обессилили. Но Виктор еще пытался подсаживать Николая, когда старик подхватил его под руки и легко, словно ребенка поднял в лодку. Затем то же самое Харон проделал и с Виктором. В лодке, кроме них, никого не было. Они в изнеможении вытянулись на сухих, теплых досках настила. Лодочник не сказал ни слова, будто бы не замечая их. Мелкие волны лениво бились о борт, суденышко покачивало. Приятная истома, словно после тяжелой тренировки, разлилась по телу. Виктор некоторое время лежал, отдыхая: собираясь с силами и с мыслями. А когда собрался, забеспокоился, а куда их, собственно говоря, везут? Светильник, закрепленный на корме, освещал худую жилистую спину кормчего. Тот греб, не напрягаясь, слегка проводя веслом, но лодка, если судить по едва заметным признакам, шла ходко несоответственно усилиям гребца. В случае чего неожиданно напасть на старика было бы несложно, но, вспомнив, с какой легкостью тот выдернул их из воды, Виктор отмел такие действия, как неразумные.

— Уважаемый, — попробовал установить контакт Виктор, — а куда мы едем?

— А не все равно? Куда бы мы ни приехали, вам будет лучше, чем там, где вы только что были.

— Это приятно слышать, — откликнулся Николай. — Но все-таки?

— Потерпи, скоро сам узнаешь, — ответил старик.

Виктор вгляделся во мрак и заметил, что он стал значительно менее густым. И в этих плотных сумерках вполне отчетливо просматривалась береговая. Каменистый, лишенный растительности берег казался диким и неприветливым. Он был завален валунами, чуть дальше за линией пляжа из рассеивающегося сумрака выступали очертания мрачных скал. Лодка ходко приближалась к берегу, несколько раз ударилась о каменистое дно, заскрипела на мелких россыпях гальки.

— Все, — сказал Харон. — Дальше сами.

— Но почему?.. Начал было Виктор.

— Потому что лодка, дальше не идет, — пояснил старик, усмехаясь в усы и показывая крепкие, длинные зубы.

— Почему вы нас спасли, я хотел спросить? — Теперь можно было спрашивать. Теперь было можно все.

— А ты бы поступил иначе? —

— Нет… Но, когда вы плыли туда, иначе поступили вы.

— Ну, тогда я был при исполнении. В ту сторону вам нельзя. А в эту можно. — И добавил тише непонятное, — хотя кой-кому и не дальше Амальгамы.

— Спасибо, — поблагодарил Виктор, перелезая через высокий борт. Он понимал, что спрашивать старика о дороге бесполезно. Николай молча последовал за ним. Столкнув с мели лодку, покачиваясь, побрели к берегу. Подсохшие уже было штаны вновь промокли. Однако это их не опечалило, потому что было довольно тепло. Пейзаж казался удручающе однообразным и унылым. Может быть, потому, что не было даже намека на солнце. То, что окружающее их марево не предрассветное, а вечное, было понятно без разъяснений. Темная вода плескалась о каменистый берег, и пока хватало глаз, тянулась каменистая же серая без единого кустика равнина.

— Смотри, — Николай показал в ту сторону, куда уплывала лодка. Вдалеке, теряясь в серой дымке, обозначалось нечто длинное, тянущееся из глубин каменистой пустоши и обрывающееся у воды. Виктор всмотрелся в сумрачную даль. Вроде бы забор, или, скорее, живая изгородь.

— Очередь, — проговорил Николай, опережая его ответ. — К нашему лодочнику на переправу.

— Вижу. Там что-то вроде пристани. Но почему он такой крюк сделал, чтобы нас высадить? Мог бы и поближе скинуть.

— Не знаю. Значит, был какой-то резон. Может быть, не хотел, чтобы видели.

— Кто? Начальство? — Хмыкнул Виктор.

— Может, и начальство, а, может быть, эта публика. Откуда мы знаем, как у них...

— Давай посидим. Сил нет. И, знаешь, — он удивленно уставился на Николая, — есть хочется: просто умираю.

Сказал, а потом, сообразив, что сказал, расхохотался. Засмеялся и Николай. Их смех разнесся над пустынным берегом и, толкнувшись в скалы, вернулся обратно.

— Тихо, — дернул его за рукав Николай. — Настоящие мертвяки услышат.

— И что?

— Откуда я знаю: я же не настоящий.

И они вновь засмеялись. Но уже тише. Уселись на камни. И погрустнели.

— И что дальше? — Задал Николай вопрос, на который у них не было ответа.

— Я бы пожрал, — ответил Виктор. — А ты хочешь есть?

Николай отрицательно покачал головой.

— И, вообще, где мы? Это не сон. Есть хочется. Жарко. Паленым пахнет. И дышим. — Он набрал воздуха и дунул на руку. Ощутил щекочущее прикосновение воздуха к пальцам. — А ты? Ну-ка.

Николай отрицательно покачал головой. И даже пробовать не стал.

— А как же ты говоришь?

— Репродуктор тоже не дышит.

— Да где же мы? Не спим, в теле...

— Не знаю. Хватит об этом. Какая разница, где? Не нашего ума дело. Сматываться отсюда надо.

— Ну, тогда пошли, — Виктор поднялся.

— Пошли, пошли! А куда?

— По желуда! Не знаю я куда. Давай хоть на скалу поднимемся. Осмотримся что ли для начала.