Часть 2 Глава 4

В общем-то, действительно ерунда. И чего он на Рубена окрысился? Даже если и было у них с Дианой что… Так он думал, шагая по заметаемой метелью улице, и радовался, что ревность его не имеет оснований. И еще грело предвкушение того, что, вернувшись домой, откроет почту и увидит ее письмо.

Ранняя в этом году зима. Впрочем, к Новому Году, скорей всего, растает. Такая уж недобрая новогодняя традиция сложилась в центральной России. А как не хотелось бы! Мысль о Новом годе, крутнувшись в голове, вдруг неожиданным образом подхватила на крыло Диану. И Виктору это сочетание понравилось. Было бы здорово увидеть её снова, а ещё лучше встретить Новый год вместе. Хотя бы во сне. Он подумал, что никогда еще не конструировал во сне зиму. Вот такую — снежную. Надо бы внимательней присмотреться к тому, как мельтешит снег в свете фонарей, как вьются белые вихри по мостовой, ложатся тяжелые округлые кипы на ветви елей. Они будут гулять по заснеженным улицам, кататься на старом трамвае. Автомобили и прохожие не нужны. Снег — густой и мягкий, желтые окна домов… На перекрестке, не отвлекаясь от размышлений, машинально переключил светофор на зеленый и ступил на "зебру". Резкий визг тормозов выбросил его из состояния мечтательной эйфории. Он недоуменно уставился на светофор — тот нахально алел верхним глазом, и не подумав переключиться по его команде. Водитель обматюкал его через открытое окно и Виктор сконфуженно отступил на тротуар. Все-таки реальная жизнь непредсказуема, плохо устроена и полна ненужных действий и обременительных обязанностей. И всем ее правилам, во избежание неприятностей, необходимо следовать.

Как это все-таки здорово чувствовать себя защищенным! Вернее, свободным в своих действиях… Территория сна — это территория свободы. Свободы, не знающей ограничений. Правило, гласящее, что личная свобода может быть ограничена лишь правами других, в сновидениях не действует. Потому что никаких других здесь не существует. Есть только фантомы. Плод фантазии, отделенный от нее в пространстве и имеющий условно-реальные очертания. Поэтому свобода здесь не ограничена ничем. Как в компьютерной игре. Только целесообразность или удовольствие является причиной всех поступков. Здесь не может быть моральных оценок, потому самая тайная, самая сокровенная фантазия имеет право на осуществление. И ограничить ее способно только личное понимание "приемлемого".

Во сне можно создать город, никого этим не осчастливив, и разрушить его, никого не огорчив. Здесь можно без усилий совершать подвиги и без угрызений совести злодеяния. Здесь можно не таиться от людей, здесь не надо носить маску. Во сне находят выход самые древние инстинкты, скованные наяву социальными традициями, законом, религиозными условностями, на которые ориентировано сознание. Подсознательное реализуется во сне. Сон разума рождает чудовищ. Но и бодрствование разума в зоне сновидений далеко не всегда приводит к торжеству разумного, доброго, вечного. Недаром говорят, бойся желаний — они имеют свойство осуществляться.

В юности у Виктора было два увлечения — книги и рисование. Второе развилось из первого. Читать он начал рано, еще до школы. Но полностью ушел в выдуманный мир из реального, где ему невмоготу было оставаться, после гибели родителей. Он ограничил свои контакты с миром лишь теми, которых невозможно было избежать — школа, равнодушные продавщицы в хлебном и молочном, ненавязчивая библиотекарша. Вернувшись домой и наскоро перекусив, брал книгу и уходил прочь, плотно закрывая за собой дверь обложки. Бабушка горестно вздыхала. Жаловалась тетке — старшей дочери — в другой город по телефону: "Все книжки, да книжки… Уроки тяп-ляп делает. Сядет и сидит день-деньской. Хоть бы в секцию какую-нибудь записался. Или в кружок..."

Чтение развило воображение. Он часами мог бесцельно бродить по городу, додумывая недочитанное, а чаще недописанное автором. И без того замкнутый, увлеченный фантазированием, стал еще более сторониться людей. Лет в двенадцать попробовал писать. Но не пошло. Не хватало слов, нечем было занять героев. Обладая хорошим умом, развитым в размышлениях, он был куда лучшим читателем, чем писателем. Развитый вкус делал его слишком критичным в отношении собственных текстов. Читать себя ему было стыдно. Но впечатления требовали выхода. И совершенно случайно он начал иллюстрировать прочитанное. Получалось неважно. Тетка, гостившая у них тем летом, посмотрела его рисунки, сдержанно похвалила, а потом взяла черный карандаш и густо намалевала на листе пятно-силуэт. Тетка была чертежницей, и рука у нее была натренированной изображать четкие контуры. Силуэт очень напоминал идущего по дороге старца с клюкой.

Это оказалось довольно просто — рисовать силуэты. Их можно было наращивать кусочками, вприглядку. И дело у Витьки пошло! Целые армии силуэтов сходились в кавалерийских сечах и штыковых атаках. Силуэты-рыцари рубились с силуэтами пришельцев. Силуэты бородатых колдунов носились над силуэтами замков.

На четырнадцатом году все чаще в тетрадях Виктора среди суровых мужских силуэтов стали появляться очертания стройных женских фигурок с развивающимися волосами и летящими подолами платьев. Чем взрослей становился художник, тем больше крепчал ветер. Шло время. Мужские и женские силуэты стали собираться попарно. Как правило, взявшись за руки и глядя с листа. Или вглубь листа. Это невозможно было понять со стороны. Тетка, приехавшая навестить мать в очередной отпуск, удивленно вскинула бровь, просматривая рисунки племянника. Тетрадей было много, и, понятно, что далеко не все ей довелось увидеть. Но и без женских силуэтов Витькино творчество произвело на нее впечатление. В тот же вечер она позвонила школьной подруге — деятелю средней руки местного масштаба в области искусства — и поинтересовалась, как налажено дело подготовки молодых художников в городе. Оказалось, что неплохо. И лучше всего дело обстоит в ДК "Пищевик", где изостудию ведет умеренно пьющий и потому не реализовавший огромный художественный потенциал руководитель.

Так Виктор попал в не очень твердые, но талантливые руки. И сразу же прикипел к студии. Он выбирал для занятий самое неудобное для посещения время, чтобы подольше оставаться одному, пристраивал мольберт у окна, так, чтобы левей его никто не мог сесть, и работал. Рисунок у него пошел сразу. А вот с живописью дело было швах. Просить деньги у бабушки на хорошие колонковые кисти крупных размеров и дорогие акварельные краски он стеснялся. А без них какие шедевры? Его натюрморты были засушены, замучены многократными прорисовками. В общем, не было в них ни прозрачности, ни влажности, всего того, что руководитель называл туманным словом "состояние".

А перо и тушь стали любимым материалом. Домашние альбомы Виктора ожили. Красавицы вышли из тени и кокетливо полуобнажились. А их кавалеры, ранее пялившиеся в пространство, обратили на них внимание и даже начали неназойливо пока приставать. Но самое интересное, что барышни вдруг стали напоминать друг друга и сложением, и чертами лица. Причем, черты лица эти были не стереотипны и не идеальны. Бабушка, заставшая внука за рисованием, воскликнула: "Вылитая Катенька Степанова..." И тут же осеклась. Виктор поспешно убрал лист и с тех пор стал еще более острожным.

Он влюбился. И, как бывает в таких случаях, Катя начала ему сниться. Тогда-то впервые он обратил внимание на свои сны. Сновидения были яркими, сюжетными, интересными. И что необычно — запрограммированными. Ходом их он управлять не мог, но снилось то, что заказывал, или то, что захватывало воображение наяву. Катя приходила к нему во сны как на свидание. Равнодушная и далекая наяву, здесь она преображалась. Сбрасывала маску рассеянной доброжелательности, улыбалась только ему, говорила с ним. Они гуляли по берегу моря. Его море было удивительным! Он никогда не видел настоящего, но его было, несомненно, лучше настоящего! Оно было такое же, как на картинах Айвазовского! Во время прогулки он брал ее за руку, и она не возражала. Иногда в классе он ловил себя на том, что смотрит на нее с заговорщицким выражением, как смотрят на человека, с которым связан тайной.

Когда она стала встречаться с другим, он заболел. Сны превратились в кошмары. Бесконечные, нудные объяснения. Она плакала в его объятиях. Говорила о том, что любит только его и что не виновата в происходящем Там. Сон и явь словно поменялись местами. Виктор начал терять грань между ними. Во сне он много раз бросался вниз с горных вершин — то ли спасая ее, то ли для того, чтобы воспарить над миром. И он стал искать нечто подобное наяву, потому что не в состоянии был забыться ни сном, ни явью. Они жили на втором этаже и вариант собственного балкона во внимание не принимался.

Случайно он увидел на окраине города почти достроенную девятиэтажку. Необрешеченный балкон на девятом этаже был идеальной площадкой для полета. Той же ночью он воспроизвел ее во сне.

Взлетел на балкон, не обращая внимания на сидевшего там человека ("левые" фантомы нередко присутствовали в его снах, никак не влияя на происходящее) и посмотрел вниз, где чуть в стороне от нагромождений плит, кирпича и строительного мусора угадывалась большая куча песка. Он мысленно примерялся к ней. Человек, сидевший на краю балкона, хмыкнул. И хотя он по-прежнему смотрел куда-то в сторону, но хмыкнул явно по поводу Виктора. Это его смутило, однако заговорить со старшим даже во сне он не решился. Но теперь уже не мог и игнорировать его.

— Хочешь прыгнуть? — спросил человек, сделав ударение на слове "прыгнуть" и повернулся к Виктору. Был он по-кавказски носат и черняв. Голос звучал сочувственно, однако в глазах затаилась усмешка. Виктор не ответил, а лишь вздохнул и сел с ним рядом. Вот что ему требовалось сейчас! Поговорить..

— Здесь прыгнуть не трудно. — Сказал он незнакомцу, — Я хочу сейчас прыгнуть, чтобы потом не так страшно было.

— Потренироваться, значит… — понимающе кивнул тот. — Это правильно… Ну, давай, а я посмотрю.

Виктор соскользнул с балкона и понесся вниз. Это было здорово! Дух захватывало от стремительного, лихого полета. Человек рванул следом, догнал его, пролетел перед самым носом и резко взмыл вверх. Он словно дразнился, подначивая его своей ловкостью и умением. Виктор, раззадорившись, понесся за ним и почти настиг на крутой восходящей, но тот вдруг, совершив невероятный пируэт, пропал из виду, и пока Виктор крутился в воздухе отыскивая пропажу, пронесся мимо еще раз, задев плечом, закрутив, как юлу. Виктор еще приходил в себя, а странный человек уже успел вернуться на балкон и снова сидел там, свесив ноги. Виктор очутился рядом с ним.

— Здорово? — спросил незнакомец.

— Да. — Ответил Виктор. — Я люблю летать.

— Ну, полетай еще. Завтра ведь в это время уже не полетаешь...

— Почему это? — спросил и тут же вспомнил, почему.

— А хочешь узнать, как это будет? — в ответ Виктор поежился. Ему стало страшно, но он не успел ответить: "Не хочу".

— А вот как. — Сказал незнакомец.

И в ту же секунду край балкона обломился и Виктора сбросило вниз. Руки разлетелись в поиске опоры. Но ее не было. "Это все, все, все..."— пронеслось в голове. Неужели это со мной?

— Нет!

Это он уже кричал, не в силах сдержать страх. Нарастающая скорость, свист ветра в ушах. И удар. Страшный удар, ломающий кости, вминающий в землю, пронзающий тело болью, которую он по-настоящему не успел испытать. А потом темнота. Бесконечная, глухая. Непроглядная. Долгая. Мрачная темнота. Ни-че-го.

— Ну и как? — спросил незнакомец.

Они вновь сидели на том же балконе. Над ними было голубое приветливое небо. Казалось бы, ничего не изменилось. Но изменилось все! Теперь вокруг был мир, который не хотелось терять! Раньше он не видел, не ценил его… Виктор не смог ответить.

— Кошмар, не правда ли? — спросил незнакомец. — А ведь там не будет облегчения. Там ничего не будет. Боли ты испытать не успеешь. Твои родные ее испытают за тебя. Хочешь взглянуть?

И в ту же секунду снизу грянули звуки траурного марша, красная коробка гроба колыхнулась в толпе.

— Нет! — закричал Виктор. — Он уже понял, кого сейчас увидит в гробу.

— Что ж ты так кричишь? — засмеялся незнакомец, движением руки стирая изображение похорон. — Бабушку перепугаешь. — И спросил: "А не могли бы мы перенестись в какое-нибудь более живописное место?"

— Можно, — ответил Виктор.

Они сидели теперь на высокой скале. Внизу бился об исполинские камни прибой. Могучие валы с ленивым тяжелым разбегом с неистовым ревом дробились о каменную преграду. Брызги взлетали к небу.

— О-о-очень романтично, — сказал человек с непонятной интонацией, — ты море-то видел когда-нибудь? Ничего ты еще не видел!

— Нет, — ответил Виктор. — У меня свое море...

— Было, — сказал незнакомец. — Было… Ты же завтра сиганешь? Кстати, предсмертную записку надо написать. Сумеешь или надиктовать? И смотри, ошибок не наделай. Все-таки первый и последний серьезный документ в твоей жизни. — И не дав ему ответить, воскликнул, повернув голову к берегу, — а это к тебе, видно.

Виктор оглянулся. На песчаном берегу стояла Катя.

— Ну, иди, попрощайся. Теперь уж она тебя только в гробу увидит. В белых тапочках… Тапочки, кстати, запас?

И не давая ответить, незнакомец подтолкнул его в спину. Да так удачно, что он в тот же момент оказался рядом с Катей. Она смотрела испуганно и удивленно, во взгляде ее читалось "Но чем я-то виновата!?" Этого взгляда Виктор выдержать не смог и проснулся.

До утра он ворочался в постели, а потом, вдруг найдя удобное положение, заснул спокойным, ровным сном.

После этого сна он изменился. Успокоился, смирившись с тем, что в жизни не ему выбирать женщин, а им его. Стал общительней, менее ранимым. Он вдруг понял, что у него есть сокровище — внутренний мир. Не тот эфемерный, мир мечтаний и устойчивых образов, эмигрировавших большей частью из книг и фильмов, а конкретный, бескрайний, неосвоенный. И тогда он с увлечением начал его осваивать и населять.

Дело пошло совсем неплохо. Управлять сновидениями он еще не умел, однако придавать им яркость, красочность, перемещаться внутри происходящего, чтобы лучше рассмотреть действие, научился. Здесь он был раскован и свободен. Легко знакомился с девушками, заводил дружбу с людьми значительными, ввязывался в потасовки, совершал подвиги. Катя первое время была рядом с ним, но, по мере того, как остывал к ней наяву, стала появляться здесь реже и, наконец, исчезла совсем.

Самые странные и неожиданные видения посещали его, но ни разу больше он не видел своего спасителя, хотя порой ему казалось, что тот рядом. Все чаще стали сниться сны-головоломки, в которых приходилось распутывать сложные ситуации. Такие сны вырабатывали навыки снодействий, которые он быстро осваивал. Постепенно Виктор научился завершать сюжет сна и вызывать новый. Даже общую тему научился им задавать. Научился убирать из сна нежелательные предметы и существа, однако призвать нужные пока не умел. Даже читать во сне научился, притом читать даже большие тексты. Одним взглядом. А ведь ранее буквы даже в знакомых вывесках во сне упрямо не желали складываться в осмысленные слова.

Армия, институт вносили в сновидения свои коррективы. Оказалось, что пропущенное мимо ушей наяву, можно было легко воспроизвести во сне. Физические упражнения, повторенные во время сонтренажа, давали эффективный и устойчивый результат. Именно благодаря этому он стал лучшим стрелком в части, несмотря на то, что стрелять наяву пришлось всего четыре раза. Строевая подготовка пошла без усилий. Радиостанцию изучил капитально, работал на ней быстро и умело. Его заметили и предложили остаться на сверхсрочную. Но служить было не по нему. И желание стать художником тоже осталось в детских мечтах. Надо было получать высшее образование. Выбирать специальность не приходилось — гуманитарий. Поступил в пед. На филфак. Учиться оказалось легко. Книга, пролистанная наяву и прочитанная во сне, западала в память навсегда.

А тот давний случай не то, чтобы забылся, но был оттеснен в самый дальний уголок памяти, там свернулся и спрятался. Но иногда Виктор извлекал его и рассматривал, вспоминая ощущения, вызванные падением, которое организовал для него незнакомец. С годами Виктор стал задаваться вопросом, что же остановило его — инстинкт самосохранения, облаченный в такую причудливую форму или все-таки внешнее влияние. Но если второе, тогда, что за сила вмешалась в его судьбу в критический момент? Очень уж тот упитанный, горбоносый дядька с кавказской внешностью не был похож на ангела-хранителя. Ни обличием, ни манерой поведения, ни речью. Скорее на дьявола-искусителя… Но почему тогда удержал, а не подтолкнул? Для чего сохранил?

И только спустя годы, когда стало ясно, что зона сна не ограничивается его сновидениями, появилась и третья версия. Маленькая деталь, на которую он тогда не обратил внимания, ясно говорила в ее пользу. На запястье его собеседника мелькнул из-под рукава несколько раз браслет красноватого оттенка, который Виктор принял тогда за браслет часов. И вот теперь Виктору казалось, что даже имя этого человека он может назвать. И хотя лица спасителя он не рассмотрел — тот искусно прятал лицо — ему теперь казалось, что был это Рубен. Ни слова, ни полслова по этому поводу между ними сказано не было, однако он теперь был в том почти уверен.

Почему он оказался тогда рядом? Наблюдал ли за Виктором, или просто так совпало, однако результат таков, что он жив. И, выходит, что жив благодаря Рубену.