Смерть Жанны Ильиничны

— Чтобы скелет не вывалился из шкафа, не прячьте его там.

— А как же с ним поступить?

— А кремировать, батенька, кремировать!

М.н.с. Головнина верила в судьбу и в предсказания гадалок. Много лет назад еще на девической молоденькой ладошке Жанки старая цыганка увидела длинную линию жизни и предсказала ей долголетие. Много времени прошло с тех пор, а у Жанны Ильиничны не было поводов подвергать сомнению этот прогноз.

Жанна Ильинична умная, еще красивая женщина, впрочем, уже тронутая процессами увядания, пользовалась уважением коллектива. Коллеги Жанны Ильиничны ее любили, ценили, отдавали должное ее достоинствам, но и немного побаивались. Не будучи начальником, не имея в любовниках директора или его замов, не замеченная в порочащих ее связях, м.н.с. Головнина была фигурой значительной, острой на язычок и непримиримо справедливой. Жанна Ильинична принадлежала к той редкой категории женщин, которые верили в высшую справедливость. Когда она девочкой в школе на уроке литературы познакомилась со стихотворением Михаила Лермонтова «Смерть поэта» и дошла до финальных строк «Но есть и божий суд, наперсники разврата!», то слезы из ее близоруких глаз хлынули градом, ком поднялся в горле, а сердечко гулко застучало — так глубоко с первого раза было прочувствовано ею это стихотворение. Однако с годами она перестала разделять ту точку зрения, что надо обязательно ждать, пока Всевышний покарает нечистоплотного проходимца, поскольку ей представлялось, что люди, вовремя отреагировав, оберегут бессовестного человека от более серьезной кары. В общем, Жанна Ильинична предпочитала не тянуть время, а с открытым забралом шла на врага и, как ни странно, иногда побеждала. А если и не выходила победителем, то реноме человека, подвергшееся ее критике, страдало безоговорочно и навсегда.

Сама Жанна Ильинична действительно чувствовала в себе этакую способность подмечать всю подлость людскую и сканировала людей с очень большой точностью. Хотя в то время, о котором идет речь, никакого компьютерного разгула еще не было, и о слове «сканировать» никто и понятия не имел, да и аббревиатура «м.н.с.» требует для нынешнего поколения читателей пояснения. Термином «м.н.с.» в научно-исследовательских институтах величали младших научных сотрудников, старшие же научные сотрудники проходили под аббревиатурой «с.н.с.». Считалось, что и те и другие занимались наукой. М.н.с. Головнина, помимо основной, волокла еще и общественную работу, поскольку состояла в рядах членов КПСС и должна была служить примером своим беспартийным товарищам в выполнении общественно-полезного долга: Жанна Ильинична была председателем Комиссии по борьбе с пьянством своего НИИ. «Наша комиссарша» так за глаза любовно называли ее коллеги. Впрочем, «комиссарша» знала об этом прозвище и втайне гордилась им.

Жанна Ильинична была женщиной одинокой и со своими устоявшимися привычками, которые все ее сослуживцы уважали и не нарушали. Привычек этих, по большому счету, у нее было три. Во-первых, ей никогда на институтских посиделках не предлагали ни грамма спиртного, зная ее сугубо отрицательное отношение к алкоголю. Во-вторых, она очень любила резкий парфюм в таких количествах, что иногда у особо чувствительных особ начинало першить в носу и они начинали безудержно чихать. В то время ароматов унисекс, одинаково хорошо подходящих мужчинам и женщинам, еще не существовало, и злые языки поговаривали даже, что Жанна Ильинична использует мужской одеколон. Ну а, в-третьих, после восьми часов вечера на телефонные звонки домой она не отвечала, и обращаться к ней по общественной надобности можно было только строго в рабочее время, с девяти утра до шести вечера. Со слов Жанны Ильиничны, все знали, что она была жаворонком: рано ложилась, но зато рано и вставала, могла даже на целый час на работу раньше прийти, чтобы в своей комиссии в тишине подготовить документы на очередного «асоциального элемента». Так она называла своих коллег, не имеющих силы воли самостоятельно побороть в себе пагубную зависимость от алкоголя.

Но, случись кому-нибудь в замочную скважину подсмотреть за Жанной Ильиничной в ее hortus clausus поближе к полуночи, то его ждало бы зрелище странное, нереальное, даже, скорее, сюрреалистичное, поскольку никак не вязалось с образом председателя Комиссии по борьбе с пьянством Головниной. Жанна Ильинична полулежала в глубоком плюшевом кресле вдупель пьяная, с остекленевшими глазами, а рядом на журнальном столике, как в хорошем натюрморте, распластались придавленные пустой бутылкой армянского коньяка золотистого цвета шпротины. Половинка лимонной дольки была зажата у Жанны Ильиничны между зубами так, что перекрывала губы цедрой, которая люминесцентно светились под всеми шестью лампочками хрустальной чехословацкой люстры, и губы ее от этого казались подкрашенными не существовавшей желтой губной помадой. Однако уже к двум-трем часам ночи женщина приходила в себя, убирала со столика ночной натюрморт, выплевывала в унитаз лимонную кожуру, чистила зубы и отправлялась досыпать остаток ночи в кровать, побрызгав себя уже в постели мужским одеколоном «Миф» от почти заграничной парфюмерной фабрики Dzintars. Ей очень нравились свежие, бодрящие нотки цитрусовых в сочетании с терпким ароматом дубового мха и мускуса. Приезжая в командировку в Ригу, она всегда покупала себе про запас несколько флаконов этого любимого парфюма в центральном универмаге.

Так проходили все ночи Жанны Ильиничны, и исключения из этого распорядка на протяжении нескольких десятилетий были допущены только дважды.

В последнее время силы у нее были уже не те, что в молодости, стало прыгать давление, но она списывала это на возраст, а не на пагубную привычку, от которой она даже и в мыслях не могла отказаться, да и вредной ее не считала, настолько приятен ей был этот образ ночной жизни. Она и замуж-то не вышла по этой причине, представляя, от чего ей придется отказаться. А от желающих в свое время отбоя не было, взять хотя бы однокурсника Славу Погодина или зама по сбыту Владимира Алексеевича. И тот, и другой души в ней не чаяли и даже по одному разу оставались у нее на ночь, что в итоге и составило два тех раза, когда ей две ночи пришлось провести трезвой. Хотя вспоминать об этом печальном опыте Жанна Ильинична не любила, настолько неприятный осадок остался у нее в памяти. А Слава с Владимиром Алексеевичем долго еще потом не могли прийти в себя от такого поворота событий, когда молодую чувственную женщину как будто подменили, и она на глазах стала превращаться в злобную мегеру. Они так и не поняли, отчего вдруг.

Однажды при рассмотрении очередного дела в Комиссии по борьбе с пьянством Жанне Ильиничне внезапно стало плохо, у нее закатились глаза, она потеряла сознание, и испуганные не на шутку эмэнэсы и эсэнэсы вызвали скорую помощь, настояв на том, чтобы ее поместили в стационар. Первая ночь в больнице прошла для нее в кошмаре. Врачи отчего-то и предположить не могли, что женщину надо лечить от алкоголизма, до того презентабельный и непорочный вид она имела. А ей и в голову не пришло, что врачам надо подсказать диагноз. Стали лечить ее от гипертонии, но ей становилось все хуже и хуже, и через неделю в ночь у нее отказало сердце.

Перед смертью Жанна Ильинична открыла глаза, зло посмотрела на дежурного врача, пытавшегося вывести ее из критического состояния агонии, плюнула в него, за что-то прокляла своих сослуживцев, недобрым словом помянула какую-то цыганку, последний раз содрогнулась в конвульсиях и умерла.

Хоронили ее всем рабочим коллективом, поскольку, как было сказано, женщина она была одинокая, а дальние родственники были настолько дальними, что даже не просили прописать их в ее однокомнатную квартиру — приватизации в те дикие советские времена еще не было. Скинулись, кому как совесть позволила, впрочем, получилась довольно приличная сумма: и на гроб с венками хватило, и на место кладбищенское, да и на сами похороны с поминками. Ну и директор из своего директорского фонда кое-какую дотацию выделил.

Есть какая-то необъяснимая притягательность в смерти, и все собравшиеся на похоронах Жанны Ильиничны одновременно с благоговением и некоторой брезгливостью рассматривали бывшую коллегу. Каждый подспудно думал об одном и том же: «Вот ведь ровесник я с комиссаршей, однако я ее в последний путь провожаю. А ведь как за здоровьем следила! Не то что лишней рюмки не пропускала, а ведь и грамма спиртного в рот не брала. Хотя…, — тут коллега бросал еще раз внимательный взгляд на лицо уже бывшей сослуживицы и председателя Комиссии по борьбе с пьянством и продолжал думать уже в другом ключе, — …а ведь, пожалуй, теперь и не скажешь, что не пила. Совсем на себя не похожа, вроде, как и не она, а фигурант своей комиссии». Так нелицеприятно думали о ней бывшие сослуживцы. Действительно, в гробу Жанну Ильиничну трудно было узнать: чуть затемненные очки с диоптриями на ее близоруких глазах, с которыми она при жизни не расставалась, по причине ненадобности сейчас отсутствовали на ее лице, и отечные мешки под закрытыми глазами, сильно проступив на весеннем мартовском солнце, пробивавшемся сквозь окна траурного зала морга, отливали свинцовым оттенком. Нос не казался заостренным — говорят, это верный признак у мертвецов — а, наоборот, раздался вширь и был немного пунцов. Жиденькие волосы при ярком дневном свете были, оказывается, седыми, а не светлыми, как полагали многие коллеги. Вообще лицо было одутловатое с проступающей сеточкой мелких синеватого цвета кровеносных сосудиков. Впрочем, коллег, желающих сказать последнее «прощай», нашлось много — все вспоминали бойцовский дух «нашей комиссарши», ее отважный характер, непримиримую позицию по борьбе с общественным злом и безграничную справедливость по отношению к членам коллектива.

Впрочем, был один человек в траурной толпе, который, рассматривая ее в гробу, не удивлялся случившейся вдруг перемене в облике всеми уважаемой Жанны Ильиничны, поскольку уже был осведомлен об истинной причине ее ухода. Это был ее зам в Комиссии по борьбе с пьянством, который только утром получил ее свидетельство о смерти и даже переговорил с патологоанатомом, но пока еще не успел поделиться этим известием с остальным коллективом.

Во время прощания в морге он шепнул на ухо эту шокирующую новость директору, и пока ехали в траурном автобусе на кладбище, все уже были осведомлены об истинной причине ухода из жизни м.н.с. Головниной. Гроб в землю опускали в полнейшей тишине: коллеги переваривали эту ошарашивающую информацию и уже не могли подобрать подобающих слов во время прощания у могилы. Только двое пьяненьких кладбищенских работяги, закапывая яму, затянули дежурное «пусть земля будет пухом». На поминках институтская столовая шумела, как растревоженный улей: только и разговоров было, что о диагнозе. Пили так любимый председателем Комиссии по борьбе с пьянством армянский коньяк, укоряли себя за то, что отправили Жанну Ильиничну в больницу. Сами люди пьющие, обладающие развитым здравым смыслом, научные сотрудники отлично понимали, что нельзя так резко организм перестраивать, сердце может не выдержать здорового образа жизни. А так, глядишь, и прожила бы Жанна Ильинична столько, сколько цыганка нагадала.