Сундук мертвеца

КОНКУРСНЫЕ рассказы

Я вышел на террасу своего загородного дома с дымящейся чашкой кофе в руке. Из-за горизонта пробивались первые лучи утреннего солнца, заливая оранжевым светом всё вокруг.

Привычка просыпаться так рано появилась после семидесятого дня рождения, когда тело уже чувствует, что осталось недолго, и всеми силами старается провести с миром как можно больше времени.

Я сделал глоток крепкого кофе без сахара и почти сразу почувствовал, как подскочило давление. От этого каждодневного ритуала я не мог отказаться, несмотря на запреты врачей и просьбы неравнодушных детей. Сегодня, кстати, должна приехать младшая дочь Анна и оставить внуков до вечера. Значит, мне предстоит беспокойный во всех смыслах день, но я этому даже рад. После смерти жены наш дом стал мне казаться таким большим и пустынным, а тишина, особенно первое время, была просто невыносима. К счастью, неудержимая юная энергия, пусть и ненадолго, но воскресит этот покоящийся на отшибе жизни дом.

Чашка кофе опустела. Солнце полным кругом показалось из-за горизонта, и я неторопливо, так по-стариковски, ушел с террасы, тихо закрыв за собой дверь.

Гудок автомобиля застал меня прямо за утренним поглощением прессы. Я положил на стол газету и церемонно снял очки, хотя меня никто не видел. Бросил короткий взгляд на часы — восемь сорок. Они всегда приезжают в это время. Выйдя на террасу, я увидел новенький фольксваген, стоявший перед моим домом, не глуша мотора. С водительского кресла прямо через лобовое стекло меня приветствовал Рольф — муж дочери. Последнее время он избегал общения со мной, да и я по неведомой причине начал его недолюбливать.

Из машины вышла Анна, одарив меня сверкающей улыбкой. Каждый её визит был для меня и счастьем, и печалью: ведь ничто не напоминает о жене так, как её воплощение в дочери. Тут и маленькая родинка над губой, как у матери, и этот подозрительный прищур во время разговора, словно я опять молод, а на дворе не восемьдесят третий, а славный тридцать пятый год. С заднего сидения вывалились, о чем-то споря, даже почти дерясь, внуки — Стефан и Николь. Анна по-командирски крикнула на детей, заставив вмиг успокоиться. Это у неё от меня. Затем она с упрёком посмотрела в салон автомобиля на засевшего, как в окопе, Рольфа. Тот нехотя вышел из машины.

— Привет, пап, — сказала Анна и крепко обняла меня точно так же, как делала это в детстве.

— Здравствуйте, Томас, — протягивая руку, поздоровался во второй раз зять. Его ладонь показалось мне мокрой, точно вспотевшей от волнения. Как только рукопожатие было окончено, Рольф достал из кармана пачку «Честерфилда» и закурил.

— Не дыми рядом со мной, — резко сказал я, и зять покорно отошел в сторону. Курить я давно бросил и с тех пор не выношу курильщиков, однако, втайне им просто завидую.

С шумом подбежали Стефан и Николь, размахивая бумажными пропеллерами на палочках.

— А мы вчера были в парке! — вместо «здрасти» сказал Стефан. Трофеи, видимо, были оттуда же. Николь шла следом, а затем ударила брата по голове пропеллером.

— Эй!

— Защищайтесь, сударь!

Сегодня, похоже, они опять играли в мушкетеров. Стоило любой палке оказаться в их руках, как она сразу же превращалась в шпагу, а дети — в последователей Д’Артаньяна. Тем же волшебством веник превращался в гитару, а швабра — в копьё.

Перед уходом Анна еще раз напомнила, чем можно кормить детей, а чем нельзя, и какие передачи по телевизору им разрешено смотреть. В общем, всё то, что я обязательно проигнорирую. Зять помахал мне рукой на прощанье и сел за руль фольксвагена. Автомобиль тронулся, и в отражении зеркала заднего вида я, кажется, заметил недоверчивый взгляд Рольфа.

С внуками я пошел на задний двор, где расположилась игровая площадка. Качели, песочница, горка и лестницы — всё это я сделал сам еще при жизни жены. Здесь успели побесится Анна и её брат Михаэль, мой старший сын. Теперь же новая «смена» доламывает созданный мною детский рай, однако, Стефан и Николь прибывают не в таком восторге, как их мама и дядя Михаэль, принадлежащие к поколению послевоенной эпохи.

Стефан украдкой подошел ко мне, пока его сестра преодолевала канат, и заговорщицки посмотрел на меня.

— Деда, смотри, что у меня есть, — он приподнял рубашку и начал доставать что-то, спрятанное за поясом штанов. Что-то черное, железное. У меня заколотилось сердце, давление подскочило сильнее, чем от кофе с коньяком. Мои руки затряслись, как от болезни Паркинсона, а дыхание сбилось. Это был Маузер К96. Стефан направил ствол к небу и сделал пару выстрелов. Николь от испуга свалилась с каната.

Я резким ударом выбил пистолет из рук бандита и, схватив за грудки, подтянул к себе.

— Зачем ты его взял?! — брызжа слюной, закричал я. Стефан захлебывался слезами и ничего не мог ответить. Я тряс его до тех пор, пока, не оправившись от падения, не прибежала Николь.

— Я говорила ему не брать, но он всё равно выменял его на твои часы! — сказала она.

— Прости, деда, я верну всё обратно! Честно!

Я не понимал, о чем толкуют дети, пока не посмотрел внимательно на пистолет. Облегчение освежающим холодком пробежало по телу, и одновременно с ним стыд вновь неприятно обжег меня — на земле, среди трав и цветов, лежал игрушечный пистолет с пистонами — точная копия Маузера К96. Я отпустил внука и пообещал детям купить по мороженому, если они в свою очередь не расскажут маме про безумие старика. Стефан, вытирая слезы, согласно кивнул, хотя виноватым всё-таки считал себя. На руке у Николь была небольшая ссадина, и я повел её смазать рану йодом.

— А когда дядя Михаэль привезет кузена Мартина? — спросила Николь в тот самый момент, когда я дул на обработанную йодом рану. Но я не спешил с ответом, продолжая снимать неприятные последствия антисептика.

— Втроем нам всегда было веселее, — подал голос Стефан, окончательно придя в себя.

— Я не знаю. Спросите сами дядю Михаэля.

— Вы поругались?

— Вроде того.

Дети поникли головой и ничего больше не спрашивали. Однако, я, к сожалению, догадывался, почему сын больше не желает видеть своего отца и оставлять у него Мартина. Но радует, что ему хватило чести не рассказать всё Анне, иначе я бы мог совсем остаться один. Хотя у дочери не такой крутой нрав, и, возможно, она бы меня простила. Возможно.

Я сел за стол дочитывать утреннюю газету, а детей отправил смотреть телевизор. Но заголовки расплывались перед глазами, несмотря на очки, а ум не мог нормально воспринимать светскую хронику. Я отложил чтиво и, как обычно в таких случаях, решил проверить свой тайник. Убедившись, что дети намертво прилипли к телеэкрану, я взял из тумбы в спальне ключ. Мягко ступая по ковру я подошел к двери подвала, открыл дверь и зажег тусклый свет. Затем аккуратно спустился по деревянной лестнице.

В дальнем и самом темном углу стоял похожий на гроб старомодный сундук с пятью барабанами цифр — кодовым замком. Я набрал давно выгравированную в моём уме комбинацию, и механизм приветственно щелкнул: «Добро пожаловать в прошлое, господин Андреас Крюгер!».

***

Под потолком, содрогая тусклые тени покачивалась лампа в тарельчатом плафоне. Я снял черные кожаные перчатки и достал пачку «Ланде». Помещение наполнилось едким дымом сигарет. Никотин хорошо успокаивал во время работы и придавал сил. Я хотел дать закурить связанному на стуле по рукам и ногам арестованному, но вовремя передумал. В помещение зашел криминалькоммиссар и потребовал скорее заканчивать с мелкой сошкой и заняться приходившим по делу убийства Генриха Мерца. Я спешно докурил и надел испачканные в крови перчатки. Затем дал задание криминальассистенту включить два мощных электрообогревателя.

— Это еще что? — почти беззубым, окровавленным ртом спросил он.

— Решение. Встать!

Арестованный замер на месте. Видимо, его воля была не до конца сломлена, чтобы повиноваться каждому моему слову. Но это лишь вопрос времени и средств — первого оставалось мало, зато второго было в избытке. Я привел арестованного в чувство тяжелым ударом кулака в челюсть, и он повалился на пол. Его голова оказалась прямо между двумя обогревателями. Горячий воздух вырвался из-за решеток, минуя раскаленную спираль, и ударил в лицо арестованному. Свежая кровь быстро запекалась, каплями застыв на коже. В подвале становилось жарко, и я расстегнул воротничок.

Криминальассистент повернул ручку на обогревателе, прибавив мощности. Неистовый крик, столь привычный для этого места, оглушал и заполнял пространство. В воздухе потянуло ароматом опаленных волос и горелой кожи, словно мы готовили поросенка. Блюдо было почти готово.

— Господин Крюгер, я скажу, я всё скажу!

Я рукой остановил криминальассистента, когда тот потянулся к питающему печку шнуру.

— Подожди, — сказал я. Связанный начал извиваться, как насаженный на крюк червяк. Он старался отползти от обогревателей, но я ногой в тяжелом черном ботинке прижал его к полу.

— Франк! Франк Шеффер! — заорал он так, что перепонки в ушах ответили свистом.

Я отключил обогреватели, и крик сменился стоном. Арестованный перевернулся на бок, и я увидел его изуродованное ожогами лицо: глаза слиплись, губы полопались. Едва ли его теперь мог кто-то узнать.

— Мне больше нечего вам сообщить. Клянусь! — жалостно шептал он.

— А больше ничего и не надо. Благодарим за сотрудничество! — торжественно произнес я и достал из кобуры Маузер К96. Заочно освобожденный не мог видеть пистолет, но слышал щелчок взвода бойка. В последней момент он содрогнулся в жалкой попытке сохранить жизнь. Выстрел. Из черного пистолета шел дым, криминальассистент ухмыльнулся, а изуродованное тело обрело покой. Я взял с тумбы документы усопшего и взглянул в них еще раз — Томас Браун. Я спрятал их в нагрудный карман и закурил. Впереди было еще много работы.

***

Моё сознание вернулось обратно в тело старика, стоящего на коленях перед сундуком. В руках был тот самый Маузер, а сердце бешено колотилось. Фотографии, вещи, старые документы на имя Андреаса Крюгера — криминальинспектора гестапо. Зачем я всё это храню? Однажды я уже смог избежать заслуженного наказания, избежать Нюрнбергского процесса, используя документы замученного мной человека. Многие после войны просто покинули Германию, а я не смог. Согласился жить под чужим именем, чужой жизнью, я даже курить бросил, потому что Томас Браун, человек со столь невзрачным именем, никогда не курил. Моя жена — единственный человек, знающий меня настоящего. Называющий меня порой по старинке Андреасом и верно хранившая мою тайну. А ведь нам даже пришлось второй раз заключать брак, ибо она была замужем за Крюгером, а не Брауном. Но теперь её нет. Для всех я всегда был и останусь Томасом, до конца дней мне играть эту роль. Однако, мой сын Михаэль, кажется, о чем-то догадывается. Мы не ссорились, но однажды он просто перестал со мной общаться. И если правду узнает Анна, моя дорогая Анна, я останусь совсем один на склоне лет. Один со своим прошлым. И тогда, надеюсь, до меня доберется суд и сделает своё дело. Пусть даже всё поменялось. Я поменялся: понял, что был не прав, но прошлое не изменить. Можно подделать факты, солгать, но сам я всегда буду знать правду. А память — это едва ли не самое жестокое наказание.

Среди вещей я наткнулся на желтую упаковку сигарет «Ланде». Мне захотелось закурить, но этот табак едва ли был годен после стольких лет. Как специально рядом лежали спички с расправившим крылья орлом на картинке. Я достал одну и поджег — не отсырели. А черт уж с ним! Я распечатал сигареты и в нос ударил тяжелый запах старого табака. По сравнению с ним «Честерфилд» Рольфа был благовонным ароматом альпийских лугов. Взяв в зубы «Ланде» и еще не закурив, я почувствовал неприятный кислый вкус. Желание подымить, однако, не отпало. Спичка тускло осветила моё лицо и мрачный подвал. Грудь продрало тяжелым кашлем, а запах показался до того мерзким, что я тут же затушил сигарету.

— Ты не заболел?

Я чуть не упал с колен на зад, когда услышал позади голос. Это был Стефан. Не знаю, с какого момента он здесь стоит. Я почувствовал себя подростком, которого застали родители за курением, но не это волновало меня сейчас.

— Что это у тебя там, деда?

Я хотел резко закрыть сундук, а внука с криком прогнать прочь. Однако, сегодня Стефану и так досталось, да и мне уже всё порядком надоело.

— Мои старые вещи. Знаешь, у каждого старика есть такой сундук с барахлом, — с трудом улыбаясь, ответил я.

— Что там у тебя? — не унимаясь, повторил внук. Мне стало не по себе от взгляда этого семилетнего мальчишки, словно теперь я был на пытках в роли жертвы.

— Разные скучные вещи: бумажки, фотографии.

Его взгляд не изменился, оставаясь тем же требовательным и пронизывающим. Тогда я решил сделать по-другому.

— Смотри, что у меня есть, — сказал я и показал Маузер. Глаза Стефана просияли и загорелись тем детским озорством, который я так люблю.

— Прямо как у меня! — воскликнул он.

— Нет, Стефан, он настоящий. Хочешь, мы как-нибудь вместе постреляем по банкам?

— Конечно! — ни секунды не сомневаясь, ответил внук.

— Только родителям ни слова. И даже сестре.

Стефан рукой сделал жест, словно закрывает рот на замок и выбрасывает ключ. Я засмеялся над его нелепой пантомимой.

— Хорошо. Тогда мы как-нибудь выберемся в карьер и там постреляем.

— Дед, ты самый лучший! — воскликнул внук и обнял меня. Я держал одной рукой Маузер, а другой потрепал по голове мальчишку. Да, Стефан, знал бы ты, сколько крови на этом пистолете. Но убивало не оружие, убивал я. Но вот ты называешь меня самым лучшим, не зная, кто я на самом деле, не зная даже моего настоящего имени. А сам-то я знаю, кем являюсь? Тогда мне было меньше тридцати, после этого я прожил еще целую жизнь — часто в страхе и тревоге, порой достойно, иногда не очень, но всегда во лжи. И ведь сам уже не понимаю, Андреас Крюгер я или Томас Браун? Кто из них был убит в подвалах гестапо?

Внук выпустил меня из объятий и убежал вверх по лестнице, задорно прыгая по ступеням. Я встал с колен, и старые кости отдались ноющей болью. Затем убрал Маузер, со скрипом петель закрыл сундук и оттряхнул штаны от пыли. Воспоминания — каждый раз это как пытка, а кому, как не Андреасу Крюгеру, знать в них толк? И, скорее всего, я так и буду жить остатки дней с этой тайной в сундуке, с этим давно прогнившем скелетом в шкафу.