13. Денис. Все за одного

Я человек без окон и дверей.

Я человек без прав и поэтому лев.

Мой хлеб, твой хлеб, один грев.

Скажи мне,

Где, где, где

Отыскать мне свободу на этой земле

Баста. Свобода

Странно.

После того, как я попал в «Дурдом», меня будто все время пытались затолкать поглубже и опустить пониже. Зажать рот, законопатить, запереть. Стереть, как кривую линию ластиком. Наверное, потому что я не подходил — был слишком неровным, высовывался, колол глаза, нарушал строй. Я подлежал исправлению. А пока оно не произошло, я просто лежал. Взаперти.

Чулан, в котором меня запер Кикиборг, был не более, чем узким пеналом, ставшим еще меньше из-за шкафчиков, пристроенных к одной из стен. Вероятно, в них хранили банки с краской: ее слабый запах витал в воздухе призраком давнего ремонта. Здесь я мог сидеть, прислонившись спиной к дверцам и вытянув ноги — если устраивался наискосок. Лежать же можно было только скрючившись в позе зародыша. Не то, чтобы меня привлекал сон на жестком холодном полу, но других вариантов вроде как не предвиделось. По крайней мере, в ближайшее время. А делать тут все равно было больше нечего — в каморке царила кромешная тьма.

Прежде, чем отвести меня сюда, Кикиборг провел со мной воспитательную работу. Состоялся наш разговор в гораздо более уютной обстановке «кабинета психолога и релаксации». За дверью с такой табличкой скрывалась небольшая, но уютная комнатка в синих тонах, единственной мебелью в которой были плюшевый диван и два кресла-мешка в веселеньких звездочках. Между мешками располагалась стеклянная колонна, внутри которой устремлялись к потолку меняющие цвет, светящиеся пузырьки.

— Садись, — восп кивнул на диван, а сам подошел к окну.

Я настороженно опустился на плюш. Кикиборг приоткрыл створку, впустив в комнату ледяной воздух и шум ночного города, приглушенный тушами пятиэтажек. Достал из кармана мешковатых джинс пачку сигарет и выбил одну. Щелкнул зажигалкой.

Восп жадно затянулся, выдохнул дым в окно и наконец посмотрел на меня. Я заметил, что белки его глаз покрыла тонкая сесть лопнувших сосудов.

— Обычно я не курю при воспитанниках, — зачем-то пояснил он. — Не па-па-положено.

Я промолчал. Не думал же Кикиборг, что я кому-то пожалуюсь?

— Жена пять раз звонила. — Он похлопал по другому карману, где, видимо, лежал мобильник. — Я же в девять должен был дома быть. Теперь наверняка ду-ду-думает, что завел любовницу. — Он прищурился на меня, кривя бледные губы в усмешке.

Я перевел взгляд на толкущиеся за стеклом пузырьки. Они как раз сменили цвет с бледно-розового на пурпурный. Надеюсь, с моими щеками того же не случилось.

— Так вы бы ей сказали, в чем дело.

Мне трудно было представить, что у Кикиборга вообще могла быть жена. Разве что робот, как и сам восп, поскрипывающий и побрякивающий на ходу, только с сиськами. Небось такой лязг стоит, когда эти двое решают потрахаться, что соседи им в стенку долбятся.

— Говорил. Не верит. — Восп снова затянулся: я услышал слабый чмокающий звук, когда его губы выпустили сигарету. — За-за-злится. Да еще сына без меня еле уложила.

Надо же! У роботов, оказывается, и дети бывают. И зовут их, наверное, Винтик и Гаечка. Хотя Гаечка — это вроде мышь в мультике.

Я с трудом оторвал глаза от гипнотизирующего танца пузырьков и поднял их на Кикиборга. Интересно, куда он дел свой эспандер? Без скрипучей игрушки восп казался почти человеком.

— Простите меня, Кирилл Борисович. Сам не знаю, что на меня нашло.

Он потер набрякшие усталостью веки и внимательно взглянул на меня через дым.

— Вот вроде бы и искренне сейчас говоришь. А ведь за-за-завтра опять какой-нибудь номер отколешь.

Я хотел, было, сказать, что номеров больше не будет, но тут вспомнил об обещании, которое дал Тле. Если удастся выяснить, кто в «Дурдоме» увлекается выжиганием по живому…

— Молчишь. — Прокомментировал Кикиборг и прогнал зарвавшийся завиток дыма в окно. — Честный, значит. Честный, это хорошо. Только на-на-наказать тебя все равно придется. Ты же сам понимаешь, Денис. Если тебе сегодня такая выходка са-са-сойдет с рук, — он ткнул горящим кончиком сигареты в сторону изолятора, — завтра все в группах забаррикадируются и начнут требования предъявлять. Ведь понимаешь?

Я вяло кивнул:

— Понимаю.

— И ребятам из твоей спальни за твою глупость тоже ответить придется.

Я удивленно вскинул голову:

— А они-то тут при чем?!.. Их же там и близко не было, — я вспомнил голенастую фигуру Мерлина, которую успел заметить в коридоре прежде, чем на меня обрушился пендель судьбы по имени Толя Иванов. — Да они меня всего один раз и видели, и то пять минут!

Кикиборг ловко перехватил сигу у фильтра крепкими пальцами и затянулся в последний раз. Огонек на конце ярко вспыхнул.

— А при том, Денис, чтобы ты понял, — Кикборг кашлянул, выдыхая дым, но тут же продолжил, — ты теперь не один. Ты в ка-ка-коллективе живешь. А у нас так: один за всех, и все — за одного. Как мушкетеры. Ты про му-му-мушкетеров слышал?

Я растерянно кивнул.

— Во-от. — Восп отстрелил бычок в темноту за окном. — Д’артаньян залетел, а отдуваться будут и Атос, и Портос, и Арамис.

«Арамис — это стопудово Мерлин, — подумал я. — На роль Портоса вполне подходит добродушный и юморной Розочка — ему бы десяток кило набрать, и будет самое то. А вот Атос… Я ведь до сих пор не знаю, кто у нас занимает четвертую койку. Может, это тот вонючий, длинный и тощий, как глист, тип, что заявился в изолятор вместе с Мерлином? Он еще все орал про трепанацию… Хотя мне показалось, что пацан даже младше колдуна недоделанного, просто вымахал, как сорняк на навозной куче».

Меня вдруг посетила мысль, раньше как-то не приходившая в пострадавшую от тумбочки голову.

— Кирилл Борисович, а… если тут все за одного, выходит, группу уже из-за меня наказали? — Я ткнул пальцем в свою повязку.

Восп довольно кивнул и потянулся, чтобы закрыть окно.

— Соображаешь, молодец.

Ага, я точно соображал, что «мушкетеры» наверняка задушат меня в объятиях, когда я наконец вернусь на родину — причем буквально. Чисто в порыве счастья от воссоеднения.

Я облизнул внезапно пересохшие губы:

— Так это… Может, не надо снова-то? Ну, ребята ведь тут совсем не при чем! Это я во всем виноват. Я один!

Кикиборг покачал головой и вытащил из кармана незабвенный эспандер:

— Нет, Денис. Это так не ра-ра-ра…

— Вот вы где! — В дверь неожиданно просунулась чуть встрепанная голова Цацы. Ворот медицинского халата засиял в голубоватых лучах пузырьковой колонны. — А надымили-та! — Врачиха укоризненно помахала ладошкой перед носом.

— Вы что, не видите? Мы разговариваем! — Кикиборг раздраженно скрипнул эспандером.

— Это ващна, Кирилл Барисыщ, — с нажимом проговорила Цаца и скосилась на меня. — Не выйдите на минутка?

Восп неохотно отлепился от подоконника и протопал мимо меня — я только и успел подтянуть колени поближе. Как я ни вострил уши, через прикрытую дверь из коридора долетало только невнятное бормотание. Впрочем, вскоре голоса затихли, и Кикиборг вернулся. Присел вполоборота на диван, чтобы не упускать меня из виду. Скрипнул пару раз своей пыточной машинкой. Я сделал вид, что полностью поглощен танцем зеленых пузырьков за стеклом.

— Денис, а почему ты сказал, что Иванову нужна медицинская па-па-помощь?

Отпираться, в общем-то, было бесполезно. Ясно теперь, зачем Цаца притащилась. Оповестить коллегу о результатах обследования Тли.

— Ожог у него. — Я коснулся своего плеча в том месте, где у мелкого краснел незаживающий кратер. — Такие от сигарет бывают. Я как-то видел раньше. Давно.

— А ты как узнал? — Не отставал Кикиборг. — Рана же под одеждой ба-ба-была.

— А как вы думаете?! — Я не удержался, вскинул на воспа возмущенный взгляд. — Дотронулся случайно, а Иванов — пищать.

— Са-са-спокойно, Денис, я тебя ни в чем не обвиняю. — Восп провел пятерней по лысеющему черепу, потер затылок. Не удивлюсь, если у него от нас с Тлей башка разболелась. — А Толя сказал, кто это с ним сделал?

Я отвел глаза. Пузырьки роились за стеклом, толкались и лопались, спеша скорее добраться до потолка и исчезнуть.

— Нет.

— Уверен?

Врать получалось у меня пока не очень. Я вздохнул, расцепил пальцы, мявшие на коленях пижамные штаны:

— Он сказал, что стучать не будет.

Эспандер взизгнул так неожиданно и злобно, что я вздрогнул.

— Вот же ж… ну-ну-нульсон в смазке! Только, понимаешь, пешком под стол ходить перестал, а уже у него «понятия»: стучать он не будет! А зубы сжать в кулак и терпеть, а потом устраивать тут… побег из Шоушенка — это за ради Бога. Денис, — Кикиборг понизил голос до нормального и чуть наклонился в мою сторону, — ну ты-то ведь вроде сознательный парень. Ты же па-па-понимаешь, что, когда Иванов выйдет из изолятора, все может начаться снова?

Я закусил губу. Взглянул на человека, который скоро пойдет домой к своей недовольной жене и с трудом засыпающему сыну. А Тля останется здесь, как и не списанный карточный долг. И я останусь.

— А сами вы ничего не понимаете, Кирилл Борисович?

Он сидел так близко, что я увидел, как его зрачки дернулись, а складки у рта затвердели.

Я кивнул:

— Вижу, что понимаете.

Еще мгновение Кикиборг не сводил с меня налитых кровью глаз, а потом резко поднялся, хрустнув суставами. Я посмотрел на кулак, сжимающий эспандер. Он был слишком близко от моей головы. Навряд ли успею увернуться. Но восп только хмыкнул задумчиво:

— Ну, а я вижу, и ты все понимаешь. Кто есть чем и для зачем. А раз так… Пойдем! — и он двинулся к двери.

Мновение я растерянно сидел на месте. Потом подскочил и зашагал следом. Далеко идти не пришлось. Восп отпер неприметную дверь, выкрашенную под цвет стены.

— Добро пожаловать во дворец. Па-па-посиди тут пока, подумай. Может, вспомнишь еще, что Иванов говорил. — Твердая ладонь подтолкнула меня в спину, и я переступил через порог кладовки. — А завтра с тобой побеседует Эльвира Анатольевна. Похоже, у нее к тебе особый интерес.

Я развернулся к воспу лицом. Он рассматривал меня с оценивающим любопытством, будто пытался вычислить, что именно во мне привлекло директорское внимание.

— Пижаму снимай, — произнес Кикиборг все тем же ровным доброжелательным тоном. — Надо ее в медпункт вернуть. Казенная.

Я снял. Восп запер дверь и погасил свет. Он так и не понял, что я шагнул в темноту гораздо раньше.

Мрак. Тишина. Холод. Ощущение собственного обнаженного тела и шершавого пола под ним. Все это я уже испытывал однажды. Будто и не было двух лет, отделявших меня от погреба на Ферме, куда меня засунул Ян. Засунул за то, что я попытался помочь мальчишке еще младше меня, попытался отогреть его вымерзающую душу своим теплом. Я будто снова оказался в том каменном мешке, пусть пахнущем краской, а не сыростью и картофелем.

Темнота ложилась монетами на глазные яблоки. Стены смыкались, выдавливая из меня желание жить. Невидимый потолок нависал тоннами бетонных перекрытий, земли, и каменного здания, стоящего на ней вместо того, чтобы с грохотом провалиться в ад. Хотя, может, в ад провалился я? Кто сказал, что ад — это огонь? Быть может, это вечные холод, тьма, тишина и одиночество?

Я пытался думать о Нике, который, конечно, снова начнет беспокоиться, если я пропаду надолго. И об Асе: ведь я ей так и не успел написать, и теперь она вообще неизвестно что обо мне думает. О том, что со мной будет, если директриса меня завтра не выпустит, и о том, что меня ждет, когда она наконец решит, что я заслужил свободу. Но все эти мысли просто бесцельно мотались по кругу, как хомячки в колесе, и ничего путного из них не выходило. Постепенно я впал в какое-то отупелое забытье, незаметно перешедшее в сон.

Когда утром в замке моей «темницы» заскрежетал ключ, я чуть не уписался от радости: мочевой пузырь грозил вот-вот лопнуть, и последний час я пританцовывал перед дверью, в которую давно уже стучал — как оказалось, не совсем тщетно.

Болгарка в по-утреннему свежем образе гейши окинула мою скрюченую пупырчатую тушку презрительным взглядом, всучила в руки кучку одежды, и сопроводила туда, куда я так давно и страстно рвался — в туалет. Мои зубная щетка, паста и полотенце остались на группе, так что я удовольствовался тем, что повозил по зубам мокрым пальцем и прополоскал рот. После чего покорно побрел за воспиткой в столовую, где уже начался завтрак.

Здесь меня ожидала новая кара. Примерно шестьдесят пар глаз — воспитанники плюс персонал — уставились на меня, оторвавшись от чего-то подозрительно бурого на одинаковых, стандартно-белых тарелках. Тихий рокот голосов на мгновение стих, а потом ударил прибойной волной и пониманием: говорят обо мне. Я уперся взглядом в складки на спине Болгарки — там, где в жир врезался под кофтой лифчик — и проделал свой крестный путь до стола, накрытого на одного.

Аппетит, подкравшийся, было, ко мне в чулане, совершенно пропал. Казалось, всеобщее внимание бомбит меня, как поток метеоритов лунную поверхность, оставляя на коже дымящиеся кратеры. Я честно попытался запихать в себя неизвестное блюдо, похожее на подгоревший чизкейк, но желудок принимать его отказался, несмотря на все уговоры.

Зазвенел металл по полу: кажется, кто-то за столом малышей уронил ложку. Я вскинул глаза и… наткнулся на изучающие взгляды «мушкетеров», обсевших стол наискосок от меня. К Портосу и Арамису добавился Атос — это легко было вычислить, потому что в столовке все рассаживались по группам. Этого парня я точно раньше не видел: высокий, бледный, но крепкий, скуластое лицо, косая челка закрывает бровь, а глаза рассматривают меня спокойно и раздумчиво, как жучка под микроскопом. Что за вид? Может ли он принести пользу науке или один вред для сельского хозяйства?

Захотелось выставить в его сторону стредний палец, но я сдержался. Во-первых, рядом сидел целый стол воспов. Во-вторых, мне с этим энтомологом еще три года рядом жить. И начинать наше совместное сузествование с дуэли мне вовсе не улыбалось. Ошибся все-таки Кикиборг: на Д’артаньяна я не тянул.

После затрака меня снова запихнули в чулан. Очевидно, директриса была слишком занята спонсорами, и до меня пока не снизошла. Я клевал носом в темноте, прислушиваясь к происходящему за запертой дверью. Там сначала кипела активность — шоркали по полу швабры и тряпки, скрипели по чистому резиновые тапочки, перекликались детские голоса — а потом всё резко стихло.

От долгого сидения в одной позе тело затекло, и я решил разогнать кровь приседаниями — для другой физической активности в чулане места не хватало. Шум застал меня примерно на десятом подходе. Доносился он со стороны вестибюля, постепенно распространяясь на «мой» коридор. Вопили и топали так, что дверь в чулане тряслась, а в запертых шкафах за спиной что-то дребезжало. Странно. Никогда я тут такого еще не слышал. Вообще, в Дурдоме было поразительно тихо, если учесть количество обитающих в нем детей, в том числе — малышни. Что у них там стряслось?

— Эй! — в тревоге заорал я, колотя по дереву. — Что там происходит? Когда меня выпустят?

В голову закралась мысль о пожаре. Правда, сигнализации я не слышал, но вдруг у них тут ее вообще нет? Что же мне теперь, гореть заживо?

Какое-то время я долбился без толку: дурдомовцам, с визгами и хохотом проносившимся мимо моей «камеры», явно было не до меня. Наконец узкую полоску света под дверью пересекла тень от чьих-то ног, и знакомый до боли голос Мерлина объявил:

— В «Дурдоме» свершился государственный переворот. Канцлер с воспами временно не в состоянии выполнять свои обязанности. Да здравствует анархия!

— Виват, Король!

Захлопали крылья. Ворона слетела на пол и принялась долбить мою дверь снаружи.

Они там что, совсем все маму потеряли?!

— На хрен анархию! — завопил я. — Меня кто отсюда выпустит?

— Директор, — невозмутимо ответствовал Мерлин. — Когда просрется.

Чего?!

— А анархисты никак не могут?

— У анархистов ключа нету. К тому же, поверь, ты страдаешь ради общего дела.

На этом месте я настолько офигел, что у меня чуть не пропал дар речи.

— А… это… сколько мне еще страдать-то? И что, если мне тоже посрать захочется?

— Придется потерпеть, — пацан мерзко хихикнул. — Воспитательский состав сейчас очень занят. А канализационные трубы перегружены.

— Виват, Король! — снова гаркнула Ворона, а потом ее хриплый голос отдалился, затерявшись в детских воплях.

Я снова остался наедине с темнотой и неизвестностью. Почему-то представились кладбище и скромный деревянный крест с косо прибитой табличкой: «Здесь лежит Денис Малышев — первая жертва февральской революции в «Дурдоме». В общем-то, я и чувствовал себя почти похороненным заживо, только с одним большим различием: покойникам уже ничего не нужно, в том числе — в туалет.

Какое-то время я пытался игнорировать свой мочевой пузырь, проклиная выпитый за завтраком чай, но вскоре усидеть на месте стало невозможно. Я снова набросился с кулаками на несчастную дверь. Вдруг мимо будет проходить кто-то из сотрудников, и меня все-таки выпустят в толкан? Но мне не повезло. Мимо прошли титаны.

Услышав приближающиеся шаги, я чуть не обоссался от облегчения, но тут же понял, что что-то не так: дверь мощно пнули с другой стороны; посыпалась, шурша, штукатурка.

— Кто-кто в теремочке живет? — Гнусаво вывел голос одного из титанов помельче. Как его...? Кажется, Утенок?

В ответ заржали, кто-то издевательски пробасил, наверное, Сало:

— Ёжик, бля, ни головы, ни ножек!

Я молчал, прижавшись спиной к шкафам. От этих ублюдков можно было ожидать чего угодно.

— Эй, Ёжик! — позвал Титан, и от его тихого с ленцой голоса у меня похолодело внизу живота. — Чо затихарился-то? Отвечай, чмо, когда батя зовет.

Я стиснул бедра и закусил губу. Только бы не обоссаться. Только не сейчас.

— А может, он не ёжик. — предположил сипло Метр, добавляя через каждое слово матерное. — Может, он зайчик-побегайчик.

Снаружи снова загыкали. Дверь чулана затряслась под ударами ног. Я вдруг остро осознал, что вот эта хлипкая плита из ДСП — единственное, что отделяет меня от четверых отморозков, и что мне остается только молиться, чтобы она выдержала.

Удары внезапно прекратились.

— Слышь, ты, Андерсен! — снова раздался вкрадчивый голос Титана. — Ты же у нас сказки любишь, да? Вот выйдешь из теремка, и мы тебе «В гостях у сказки» организуем. Сало, Метр, разъясните.

— Знаешь, как зайчик превращается в ежика? — прохрюкал Сало, в голосе которого звучало радостное предвкушение.

— Не знает. — прокомментировал Метр мое молчание. — Но мы ему расскажем.

— Зайчику ножки ломают. — охотно пояснил Сало. — Вон у Метра это хорошо получается, с прыжка. А зайчика в это время башкой в толкане полощут. В том, куда сперва поссали. И получается ежик. Ни головы...

— Ни ножек! — закончили вместе сразу несколько голосов, сорвавшись на ржач.

Мои ногти скребнули краску на шкафу; под один вонзилась, отозвавшись тупой болью, заноза.

— Но ты, пидорок, можешь остаться зайчиком, — с придыханием сообщил Титан, и голос его звучал почти сочувственно. — Если вон Салу соснешь. Так что выбирай...

— Да пошли вы!.. — Я ринулся на дверь, как разжавшаяся пружина. В тесной каморке было не размахнуться, но я кидался на преграду всем телом, выбрасывая свои боль, страх и ярость в потоке брани, сливавшейся в нечленораздельное рычание.

Кровь стучала в ушах, заглушая грохот кулаков по ДСП и издевательский гогот титанов. Они уже получили, что хотели и ушли, а я все еще в бессильной ярости бросался на дверь, пока ноги подо мной не подкосились, и я не сполз на пол, чувствуя, как щиплют глаза злые слезы.

За пять минут мой список смертников вырос до пяти. Мне очень не хотелось снова брать в руки нож. Но другого выхода я не видел: придется раздобыть оружие.