11. Денис. В осаде

Лондон против всех, он против всех,

Но времени в обрез, ведь у темени обрез.

Лондон против всех, он против всех,

Что вы не геи, надеюсь, но вас наденут на пенис.

Лондон против всех, он против всех.

Oxxxymiron. Лондон против всех.

Они приходили ночью. Двое держали, а третий засовывал ему в рот жесткие от грязи носки, от вкуса которых горло сжималось в рвотном позыве. Быть может, никто из мальчишек на соседних кроватях не слышал задушенных криков и пружин, скрипящих под его выгибающимся от боли телом. А может, они слышали, но притворялись, что спят. Потому что боялись, что с ними случится то же самое.

Каждый раз ему прижигали одно и то же место, не давая ране заживать. Он не писался в кровать с тех пор, как пошел в детский сад. Теперь он начал делать это снова. Когда на группе вместо Доси дежурила Зю, его заставляли под ор воспитки тащить мокрые простыни и белье в ванную и стирать там вручную холодной водой. Потом, пока все завтракали, он должен был стоять на тумбочке, держа простыню на вытянутых руках «для просушки». Стоял он голый ниже пояса — ведь трусы тоже были мокрые.

Тля рассказывал все это монотонным голосом, лишенным всяких эмоций. Его колени были прижаты к груди, руки обхватывали их так крепко, будто он пытался свернуться в кокон, закрыться в жесткую скорлупу, спрятаться в панцирь, как маленький черепашка-ниндзя.

— А как же ночные нянечки? — смог, наконец, спросить я, когда снова обрел способность складывать звуки в другие слова, кроме матерных. — Где они были?

Пацан поднял на меня удивленный взгляд:

— Так они к нам не заходят. Сидят у себя и бухают. Или спят. Им главное, чтоб тихо было. И чтоб по коридору и лестницам не бегал никто.

Я вспомнил камеры, которые торчали под потолком второго и третьего этажей, где располагались спальни.

— Погоди, там ведь видеонаблюдение. Как же эти ублюдки пробираются к вам в группу?

Тля пожал хрупкими плечами:

— А они в кабель иголку забьют и обломают. Камера «снежит», а почему — взрослые не врубаются. Кабель-то меняют потом, но это дело заморочное. Вот старшаки и ходют, как к себе домой… — Глаза мелкого вдруг вытаращились от ужаса, ладошка хлопнула по губам. — Ой, блин! Я же не настучал, да? Денис, я же случайно… Я не дятел!

Пытаясь успокоить его, я обнял костлявое тельце, но мальчишку трясло под моей рукой, его губы побелели:

— Ты только не говори никому, что я тебе сказал. Если узнают — край! У нас один пожаловался воспитке, что его лупят. Так ему общий суд устроили, потому что стукачам всегда суд. Старшаки держали, а мы должны были бить, каждый по очереди. Я не хотел, только пришлось, иначе бы меня самого… — Тля зябко поежился и отвернулся, тонкое горло судорожно дернулось. — Потом они уже сами поцика того на полу допинывали и поссать на него заставили. А если тебя так загасили, то всё: чмошником становишься, нормальным уже не будешь никогда.

— Погоди-погоди! — Я потер лоб, и зря — голова тут же отозвалась болью. — А воспитатели-то где были? Разве не слышали ничего?

— Так старшаки Зю отвлекли, — тихо пояснил мелкий. — Своего «на шары» поставили. Они везде достанут. Нигде от них не денешься. Щас со стукачом этим не общается никто. Он всегда один — и в столовке, и в шкалке. А если подсядешь к нему или заговоришь — сам зашкваренный будешь. Он от этого совсем стал чекалданутый. Денис, я не хочу, чтобы надо мной суд! — Мелкий ткнулся носом мне в плечо, а я сидел и думал: «Когда я провалился в другое измерение? И сколько вообще измерений у зла? Смогу ли когда-нибудь найти дорогу обратно и вывести Тлю за собой?»

— Зачем же ты к девчонкам полез? — спросил я, прислушиваясь к затишью за дверью. Показалось мне, или я, действительно, слышал шаги, удаляющиеся по коридору? Не могли же они все просто взять и уйти? Что там затевается?

— Пересидеть хотел, — хлюпнул мелкий мне в пижаму. — Я на титанов перед ужином в коридоре наткнулся. Ну, они заржали, типа пожелать тебе спокойной ночи придем. Вот я и не выдержал. Я бы сразу сбежал, но уличную дверь уже заперли. Думал, спрячусь до утра, а там уже рвану, только меня и видели. К бабуле пойду. У меня бабуля хорошая.

— У тебя бабушка есть? — удивился я. — Чего ж тебя тогда в «Дурдом» запихали?

Тут Тля снова рассопливился:

— Болеет она. Ее в больничку забрали, а меня — в приют, потом сюда. Но сейчас ей уже лучше, я знаю. Это ж давно было, еще осенью. Денис, — он задрал голову и на меня уставились сияющие надеждой глаза, — а давай вместе к бабуле пойдем? У нее места хватит. Скажи воспам, чтоб нас отпустили. Вот им и дверь ломать не придется!

Ага. Может, мне еще у них лимузин потребовать, который бы нас до бабушки Иванова довез? Или чо уж там, сразу самолет, чтобы мы, прихватив старушку, на Канары полетели.

— Спасибо за щедрое предложение, но я вот одного не понял, — решил я прояснить последний момент. — Чего эти упыри ночные вообще к тебе присосались?

Глаза мелкого померкли:

— Так в карты меня проиграли. Там У… род один продулся в пух, ну и поставил меня. Я ж новенький, за меня не впряжется никто. Хорошо, они еще только на «погоны» играли, а не на «театр». А я поначалу даже не знал, чего они ко мне вяжутся. Потом проболтался один. Теперь мне бу…

Стук в дверь оборвал Тлю на полуслове. Я сжал его руку, успокаивая, и залез на баррикаду:

— Кто там? — Вопрос прозвучал дико, но уж больно вежливо на этот раз стучались, не то, что давешний долбеж.

— Ёрничаешь, да? — Кикиборг больше не орал, скорее шипел, как закипающий чайник, — вот-вот свисток засвистит. — Сейчас я тебя по-настоящему ра-ра-рассмешу! Директор поставлена в известность. И она очень хочет сказать тебе пару слов. Я включаю громкую связь. Готов?

Кишки скрутило. Я примерно представлял себе, что может сказать госпожа Канцер, и у меня не было ни малейшего желания, чтобы при нашем разговоре присутствовали посторонние.

— А может, вы лучше телефон под дверь подпихнете? — Предложил я без особой надежды.

— Ага, щас! — Фыркнул восп. — Чтобы ты в службу да-да-доверия начал названивать и лапшу на уши там вешать?! Знаем, ученые. Все, слушай Эльвиру Анатольевну.

Не успел я возразить, как до меня долетел немного искаженный сотовой связью голос директрисы:

— Денис? Скажи, пожалуйста, ты помнишь нашу беседу? Помнишь, о чем мы договаривались?

Канцер сделала паузу, очевидно, дожидаясь мотего ответа.

Я кашлянул, внезапно почувствовав, как пересохло в горле.

— Да. — Прозвучало это, как карканье Мерлиновой вороны.

— Тогда ты понимаешь, что нарушил свою часть соглашения? А это значит, я вправе нарушить свою. Скажи, Денис, ты осознаешь последствия? — Бесцветный вежливый голос звучал у меня в ушах смертельным приговором.

Да, я прекрасно сознавал, что со мной будет после того, как дурдомовцы узнают о моем прошлом. Боюсь, мне останется только завидовать судьбе несчастного стукача, описанного Тлей. Лучше уж самому на простыне повеситься.

Я понимал, что вот сейчас, прямо сейчас, пока она не отключилась, мне нужно умолять директрису молчать, просить у нее прощения, обещать исправиться, а главное — немедленно разобрать баррикаду и открыть проклятую дверь. Но у меня словно язык к небу присох. Я слышал за спиной сиплое, неровное дыхание доверившегося мне мальчишки. Чувствовал кожей между лопаток его напряженный, полный надежды взгляд. И я молчал — только закусил до боли щеку изнутри.

Из-за двери донесся вздох, усиленный атмосферными помехами. Полный сочувствия голос произнес:

— Денис, я понимаю, ты запутался. Но подумай: ты ведь там не один. Кирилл Борисович сказал, с тобой Коля Иванов…

— Толя. — поправил я машинально.

— Ну да, — продолжала директриса, ничуть не смутившись. — Ему сколько лет? Семь? Восемь?

— Мне уже девять! — Возмущенно пискнул сзади Тля.

Канцер то ли его не расслышала, то ли проигнорировала.

— Так вот: как ты думаешь, что будет с мальчиком, когда вы наконец выйдите из изолятора? А вам ведь все равно придется выйти. Самим. Мы не собираемся ничего ломать. И если ты не откроешь дверь сейчас, знаешь, как это будет выглядеть? — Директриса сделала паузу, заполненную быстрыми болезненными ударами моего сердца. — Пятнадцатилетний парень заперся на всю ночь с маленьким мальчиком. Парень, который последние три года…

— Не надо!.. — внезапно я почувствовал себя грязным — таким грязным и отвратительным, каким не чувствовал себя уже очень давно. Будто меня долго пытались отмыть, скребли щеткой со щелочью, и вот, несмотря на все усилия, мерзостные пятна в одно мгновение снова выступили на поверхность. И что того хуже — грозили вот-вот перекинуться на несчастного, ничего не подозревающего Тлю. — Вы… вы не имеете права! Это конфиденциальная информация! — я еще огрызался, но уже понимал, что все напрасно: в этом месте правила и законы внешнего мира теряли свою силу, превращаясь в пустой звук, выхлоп газа, которым никого не убить.

Я услышал, как Кикиборг за дверью удивленно фыркнул и не удержался от комментария:

— Вот на-на-наглая морда! Думает, если длинные слова знает, то учить взрослых пы-пы-правам может! Я бы ему объяснил па-па-права…

Канцер, между тем, продолжала, спокойно и чуть устало:

— Денис, уже поздно. Давай заканчивать. Ты можешь открыть дверь сейчас, а можешь и дальше сидеть взаперти. Решение за тобой.

Ее слова заскакали в моей голове, как кости; срикошетили от черепа, заставляя его гудеть изнутри; легли на зеленый сафьян, которым выстлано мое сердце, и на каждом кубике оказалось провальное число: один-один. Вот, значит, зачем Канцер придержала информацию: не из благих побуждений, а чтобы иметь возможность манипулировать мной.

Я обернулся. Тля пялился на меня непонимающими глазами, слепыми к тому, что видел я. Хреновый из меня вышел спаситель. Хотел помочь, а только подтолкнул ближе к краю. Вот-вот утяну невинного за собой, в грязную поганую яму.

Приняв мое молчание за знак слабости, Канцер поспешила развить успех.

— Денис, пожалей Иванова. Мальчику ведь и так нелегко. Мать его бросила, отец срок мотает, а бабушка, что его воспитывала, недавно умерла…

— Нет! Неправда!

Тлей словно из рогатки выстрелили: только что жался испуганным воробушком на моей кровати, и вот уже колотится в дверь побелевшими кулаками, вопя так, что жилы на тонкой шее проступают:

— Не померла она! Врете! Врете вы все!

По белой краске мазнула кровь, но Тля продолжал бесноваться, у него на губах даже пена выступила. Я сгреб его в охапку, прижал к себе извивающееся тельце. Ноги молотили по всему вокруг, по двери, по тумбочке. Я заорал, пытаясь перекрыть грохот:

— Дайте мне минуту! Минуту — пацана успокоить.

Директриса, видно, и сама сообразила, что ситуация в изоляторе вышла из-под контроля. За воем Тли, бьющегося затылком в мое плечо, я слышал голоса: ее и Кикиборга. Очевидно, восп забыл отключить громкую связь. Наконец он рявкнул:

— Эльвира Анатольевна дает вам минуту. Время па-па-пошло!

Я оттащил мелкого от двери и повалился с ним на кровать. Придавил своим телом, взял дергающиеся руки и ноги в замок. Бормотал что-то бессмысленное успокаивающим тоном, а сам думал о том, что Канцер стопудово достойна занять верхнюю позицию в списке людей, которых я хотел бы убить. Неужели Тле «забыли» сообщить, что его любимая «бабуля» умерла? Или ему все-таки сказали об этом, но паренек гнал от себя страшную правду? Ведь нет ничего ужаснее, чем вдруг понять, что ты один в этом мире, и никому не нужен. Кому как ни мне это знать.

Тля начал затихать подо мной. Его тело еще дергалось, хрупкие плечи сотрясали рыдания — уже сухие, без слез. Он икал, не в силах набрать воздух в легкие, и я ослабил хватку.

— Тише-тише, братишка, — приговаривал я, гладя его по спутанным волосам. — Все будет хорошо. Сейчас мы откроем дверь, но тебе ничего не сделают, обещаю. И в группу ты не пойдешь. Останешься на ночь тут, в изоляторе. Здесь медсестра дежурит, никто сюда не…

— Не хочу я тут! — выдавил Тля толчками, борясь с судорогой. — Они мне укол впендюрят, от которого три дня спишь. Не хочу укол!

— Ладно, ладно, — я старался говорить мягко, но уверенно. — Не будет уколов, ясно? Я с ними договорюсь. Просто поспишь тут, в безопасности, и все. А я с директором перетру насчет тебя. Она меня послушает. Видишь, даже по телефону со мной лично говорила.

— Правда? — Мелкий вывернул голову и посмотрел на меня опухшими, невозможно яркими глазами. — И она меня отпустит? Я смогу вернуться домой, к бабуле?

В горле у меня вспух шершавый комок:

— Не знаю, братишка. Но я сделаю все, чтобы эти подонки тебя больше не трогали. И чтобы получили по заслугам. Ты мне веришь?

Я надеялся, что он прочтет в моем взгляде правду. И поймет, что я скорее сдохну, чем нарушу свое обещание. Слишком напоминал мне Тля другого ребенка, так же искавшего у меня защиты — защиты, которую я, сам тогда ребенок, дать ему не смог.

После нескольких долгих мгновений, паренек кивнул.

— Ладно, только… Пусть не медсестра. Пусть мама со мной посидит.

— Мама? — Если честно, я испугался, что у мальца от переживаний начала отъезжать крыша.

— Ну, Дося. — Тля громко шмыгнул носом и судорожно икнул. — Воспитательница наша. Она хорошая. Как моя настоящая мама была. Только я ее почти не помню…

— А у Доси имя-отчество есть? — уточнил я.

— Есть. — Малек утер сопли тыльной стороной чумазой ладошки. — Дарья Петровна.

— Хорошо. Тогда сиди тут. Я договорюсь со взрослыми и открою дверь, ладно?

Снова медленный кивок. Я встал с кровати, и тут разбитые пальцы вцепились мне в запястье:

— Денис! А ты? Что, если они тебе укол впендюрят?

Я улыбнулся, надеясь, что выгляжу достаточно уверенно:

— Тот, от которого превращаются в спящую красавицу? Не бойся, все со мной будет нормально.

Осторожно высвободив руку, я снова подошел к двери. В нее уже нетерпеливо колотился Кикиборг.

— Мы откроем, — отозвался я, влезая на баррикаду, — но только при одном условии.

— Какое еще условие?! — Восп снова начал закипать. — Эльвира Анатольевна ясно сказала…

Я скрипнул зубами:

— Обещайте, что не будете Иванова наказывать. Он не виноват, я его сюда затащил. Обещайте, что он на ночь в изоляторе останется, но только без всяких уколов. И пусть Дарья Петровна к нему заглянет, если она еще на работе. Толя ей доверяет. И еще… — я понизил голос. — Его бы Циацане Ашотовне осмотреть. Там медицинская помощь нужна.

— Ты не борзей, Малышев! — снова взвился Кикиборг. — Это уже не одно условие, а три. А этому засранцу мелкому я па-па-помогу! Я ему так па-па-по жопе па-па-па…

— Кирилл Барисавищ! — прорезалась за дверью Цаца. — Щто вы такое гаварите? Савсем дитей запугали! Если мальщик плоха, канещна, я его асматрю и назнатщу летщение. Дарья Питровна! Вы где? Прапустите Дарью Питровну!

В общем, время по моим расчетам шло к полуночи, когда мы с моим измученным, осунувшимся «заложником» разобрали наконец баррикаду. Я оттеснил мелкого от двери и убрал надломленный штурмом героический стул.

Прошла сдача Бастилии мирно. Цаца с полноватой, довольно молодой женщиной, которая, наверное, и была Досей, тут же засуетились вокруг Тли. Кикиборг за их спинами оттеснил меня к выходу из изолятора и крепко ухватил повыше локтя.

— Пойдем-ка, Малышев, потолкуем.

Столпившиеся в коридоре титаны проводили меня злорадными взглядами.