15. Денис. Похороны

Быть зрячим среди слепых неудобно.

На ощупь найди следы,

Которые ведут в подземелья, катакомбы,

Лабиринты, где тьма, мягкая, как перина,

И, как такового, не видно мира, лишь тени порой

Мелькают в дверных проёмах

Это перевёрнутая вселенная, нам хорошо там, где им хуёво...

Babangida. Тень

— Слышь, Андерсен, а ты киви ел? — Лопасть оперся на локти и провожал жадным взглядом каждую ложку супа, которую я отправлял в рот.

— Вот ненасытная утроба, — покачал бритой башкой Розочка. — Две порции борща умял, а все ему мало.

— Сам ты борщ! — огрызнулся Юрка. — Я про киви спрашиваю. Это вообще фрукт.

— Фрукт! — фыркнул Тухлый. — Это птица, долбоеб! У нас сегодня как раз географичка про нее рассказывала. В этой… в Новой Зеландии живет, во!

Я отложил ложку — поесть спокойно все равно уже не дадут.

— Есть такой фрукт, киви. И я его ел.

— А перьев на нем случайно не было? — Повернулся Лопасть к Тухлому и ткнул ему в нос грязноватую фигу.

— Сам ты, бля, хер в перьях!

Юрка хрюкнул, получив тычок под ребра.

— Точно вам говорю, географичка сказала, это ихний национальный символ, птица в смысле, — Тухлый негодующе взмахнул руками, чуть не сбив с Мерлина шляпу.

— А тебе это не приснилось? — флегматично заметил Король.

— Это фрукт у нас на географии дрыхнет, — оскорбленно засопел Тухлый. — А у меня батя моряк, все океаны обплавал. Один туземный вождь ему даже ожерелье из клыков ягуара подарил — вот такенные зубилы! Я из Дурдома выйду и тоже на судно наймусь, юнгой, ясно вам?

— Да кто тебя возьмет, еблана такого?! — Лопасть чуть отдышался и снова ринулся в атаку. — Фрукт от птицы отличить не может, а туда же! Христофор, бля, Колумб!

— Харэ быковать! — Король сунул между враждующими руку с телефоном. — На экран гляньте. Гугл говорит: киви — и фрукт, и птица.

Взъерошенные пацаны притихли, уставились в мобильник. Тухлый поскреб вихры:

— Да, мля, фрукт в натуре. На картоху похож, только волосатую. Он хоть вкусный, Андерсен, или как?

Пять пар глаз синхронно уставились на меня. Я понимал пацанов — сам киви всего год назад попробовал.

— Вкусный. Зеленый такой внутри и без косточек. Немного на виноград по вкусу похож. А шкурку волосатую нельзя есть, ее счищать надо.

— Виноград, — мечтательно пробормотал Лопасть. — Виноград у нас как-то был на Новый год. Спонсоры привозили. Только там косточки.

— Пф-ф! Как будто тебе это мешало, — заметил Розочка. — Прямо так с ними и трескал.

— Ага, а ты косточками в девок плевался, — заявил Юрка. — И попал Болгарке в глаз.

Перепалка за столом сменилась громовым хохотом.

Горелую я нашел в кабинете с табличкой «Рукоделие и домоводство». Очумелая Ручка сидела за столом и заполняла воспитательные планы, совершенно не обращая внимания на Настю, сражавшуюся с ватманом, норовившим свернуться трубочкой.

— Здравствуйте, Юлия Николаевна. Я стенгазету делать.

Ручка подняла глаза над очками, съехавшими на кончик длинного носа, промычала что-то невразумительное и снова нырнула с головой в свои бумажки.

— Привет. — Я подошел к окну, взял горшок с вялой фиалкой и прижал им непокорный угол ватмана. — Ну, показывай, где тут рисовать и чем.

Горелая засуетилась вокруг меня с цветными карандашами и фломастерами. Все, конечно, дешевое, дерьмового качества, да и половина фломзиков пересохшие, но придется работать с тем, что есть.

— Ты пока мор… в смысле лица выстригай, — я покосился на Очумелую Ручку и ткнул в стопку фотографий дурдомовцев, лежащую на столе. — А я начну. Смотри, вот тут самолет будет, и младшая группа с него типа на парашютах прыгает.

— Как десантники, да? — сообразила Настя.

— Угу. А тут внизу сделаю море и военные корабли. Средняя группа моряками будет. А тут — поле, лесок. И сухопутные войска — старшая группа. Нормас?

— Годнота, — сморщила губы в призраке улыбки Горелая.

Какое-то время я рисовал, Настя клацала ножницами, изредка поглядывая на меня, а Ручка шуршала бумажками. Я склонился над ватманом, изображая полную поглощенность процессом, но глаза то и дело скользили в сторону Горелой. Что-то в ней сегодня было не так. Что-то изменилось. Может, это из-за одежды так кажется? Обычно Настя рассекала в огромных мешковатых свитерах, что и понятно — в «Дурдоме» вечно сквозняки и холодом тянет изо всех щелей. Я и сам разжился у Кентавра кусачим толстым свитером, наверное, связанным для сироток какой-нибудь сердобольной бабушкой, таскающейся в храм каждое воскресенье.

Сейчас на Горелой тоже был свитерок, но тонкий и облегающий, нежно-розового цвета, с воротом, открывающим такую же нежную шею — кстати, без всяких шрамов. Вместо потасканных джинсов Настя нацепила юбку, но не синюю школьную — раньше я ее видел только в такой — а короткую, в серо-розовую клетку, красиво сочетающуюся со свитером. Я принялся рисовать траншею на краю ватмана, что позволило беспалевно скосить глаза под стол. Ага! Когда Настюха сидит, юбка у нее еще выше поднимается. А на ногах у нее не толстенные шерстяные колготки, в которых она в школу ходит, а такие тоненькие, прозрачные, через которые кожа просвечивается. И там, кстати, тоже ни одного ожога.

Я раньше думал порой, насколько Настя обгорела тогда, при пожаре. Хотел представить, как она выглядит там, под бесформенным шмотьем. Блин, нет, не в таком смысле! Просто пытался понять, сильно ли она страдала. Ведь раньше я считал, что знаю о страдании и боли все. И вот теперь встретил человека, который, кажется, был гораздо больше в теме, чем я. Ведь на пожаре все не закончилось. Наверняка, Горелая прошла через несколько операций и болезненное восстановление только для того, чтобы выглядеть так, как она выглядит сейчас.

Неужели Насте так не повезло, что единственные шрамы остались на тех частях тела, которые не скроешь под одеждой? Или, наоборот, ее спасло то, что огонь повредил только небольшой процент кожи?

Я перебрался на середину ватмана и начал работать над парашютистами.

— Можно уже начать головы клеить? — Горелая указала на готовых солдат внизу стенгазеты: огнеметчика и перца с РПГ.

— Давай, — кивнул я. — Они должны типа смотреть вверх. С огнемётом — это Сало. А второй — Метр. Есть они у тебя?

— У меня все есть, — с гордостью заявила Настя. — Бяка специально у Клизмы фотик выпросила и пацанов нащелкала, а потом эта хрень с Миланом случилась. Вот, так сойдет?

Она приложила выстриженную рожу Сала к шее огнеметчика.

— Ряшка шире плеч, — прокомментировал я, — но Бяка тут не виновата, такая модель попалась. Лепи!

— У, зверь! — И Горелая с силой вдавила намазанную клеем морду Сала в ватман.

Она склонилась над газетой рядом со мной, удерживая фотку, чтобы та схватилась. И вдруг я понял, что в Горелой изменилось, кроме шмота. У нее была грудь! То есть сиськи, конечно, не могли вырасти за одну ночь, как волшебные тыквы. Подозреваю, они просто прятались до сего момента под вязанными кольчугами и школьным пиджаком. А у нового свитерка был такой интересный вырез буквой «V», и именно в него-то и упали мои глаза — совершенно случайно, конечно.

Сообразив, что уже чуть не минуту пялюсь на полукружия в оправе атласного лифчика, я сглотнул пересохшим горлом, закашлялся и мазнул фломастером чуть не через весь ватман.

— Бл…и-ин, Денис! — Горелая захлопала меня по спине. — Ну, ты чего? Придется теперь корректором замазывать. Погоди, где-то тут был…

Она оставила в покое мою спину, наклонилась и принялась рыться в стоящей на полу коробке с канцелярской хренью. Моему взгляду предстали длинные стройные ноги в почти невидимых колготках и едва прикрытая юбкой круглая попа. Я быстро склонился над ватманом, стараясь полностью сосредоточиться на следующем парашютисте. Блин, хорошо, на мне штаны казенные, с расчетом на две пары зимних кальсон, «чтоб яйца не пережимало», как выразился Кентавр. Авось, незаметно будет, какое восстание у меня в трусах случилось.

— А, вот! — Горелая выпрямилась с белым пузырьком в руке.

Я перевел дух. Но не тут-то было! Она склонилась над стенгазетой и принялась замазывать черную полосу, по счастью не перечеркнувшую ни самолет, ни одного из десантников. Естественно, у меня перед глазами тут же оказались тыквы… тьфу, в смысле грудь. В общем, я сбежал к окну под каким-то смехотворным предлогом, типа глаза устали или рука, сам едва соображал, что говорю. Встал спиной к кабинету, прижался к подоконнику. Думаю, подожду, пока не отпустит, подышу.

За окном все текло и капало — началась оттепель с намеком на скорую весну. Намек был ложный — я помнил, что снег в этом городе сходит по-настоящему только в апреле. И все равно: сугробы подавались, проседали, серели, расходились ноздреватыми порами. Из-под них просовывались сухие стебли растений на клумбах, бортики песочницы, мокрые перья галки, наверное, убитой бездомной кошкой.

Мое внимание привлекло движение внизу. Сначала я не придал увиденному особого значения. Подумаешь, мальки на прогулке. Но тут я опознал в одном из них Тлю. Странно. Я думал, он с пацанами калымить пошел. Еще более странным было то, что за Толиком шествовала гуськом целая процессия мелких, человек шесть, наверное, хотя никакой воспитки рядом не наблюдалось. Топали мальки медленно и даже торжественно, и одеты все были в черное. Не из-за инкубаторских курток — младшей группе как раз досталась верхняя одежда очешуительно ярких расцветок — а потому, что мелкота натянула на них черные балахоны неясного происхождения.

Я пригляделся. Точно! Тля тащил что-то в руках, кажется, коробку из-под обуви то ли выкрашенную в черный, то ли чем-то обклеенную. На траурном фоне красовался крупный белый крест. Остальные сжимали в варежках горящие свечки, которые в Дурдоме вообще-то были строго запрещены по причине пожароопасности, как, впрочем, и спички с зажигалками. Что за…?!

Я осторожно глянул через плечо. Очумелая Ручка сосредоточенно чиркала в своих планах, у нее даже очки вспотели.

— Насть, — тихонько позвал я.

Напряжение в штанах спало, так что я решил рискнуть.

— Что там? — Вскинула она голову.

Я прижал палец к губам, кося страшные глаза в сторону Ручки, и поманил Горелую рукой. Ей не требовалось больше объяснений. Бесшумно обойдя вокруг стола, Настюха встала рядом со мной. Я ткнул пальцем в шествие за окном. Глаза Горелой округлились.

— Блин, я, кажется, знаю, куда ушли Поняшины футболки!

Футболки? Это она про балахоны, что ли?

Мальки успели доползти до тополя, раскинувшего голые ветки над вкопанными в землю покрышками. Здесь они остановились, двое пацанов вышли вперед, достали из-под балахонов железные лопатки и начали копать снег у корней. Остальные неподвижно стояли, склонив головы и чадя свечками. Рты у некоторых ритмично открывались. Они что — поют?!

Снег, который откидывали в стороны копатели, начал темнеть — мальки добрались до земли. Дело пошло туже: хоть градусник за окном и показывал плюс три, земля за зиму промерзла.

— Смотри! — шепнула Горелая и пихнула меня в бок. — Что это у них в бутылках?

Две девчонки, тоже участвовавшие в процессии, вытащили из-под балахонов замотанные в шарфы пластиковые бутылки литра по два, открутили крышки и наклонили горлышки над раскопом.

— Горячая вода? — предположил я, глядя на рванувший вверх пар.

Очевидно, вся операция была тщательно подготовлена. Ведь требовалось раздобыть свечи и зажигалку, надыбать пластиковую тару, вероятно, облазив ближайшие помойки. А чтобы разжиться кипятком, требовалось отлить его их здоровенного титана на кухне, к которому мальки, естественно, не допускались из соображений гигиены и детской безопасности. Это означало как минимум подкупленного дежурного. Интересно, кто же выступил в роли великого комбинатора и, главное, зачем?

Копателям, наконец, удалось углубить яму, и они удовлетворенно отошли в сторону. Мальки обступили дыру в земле и замерли, склонив головы. Только Тля, судя по открывающемуся рту, вещал что-то. Наконец, он умолк, склонился над ямой и положил туда коробку.

— Блин, Денис! — Горелая уставилась на меня круглыми глазами, в которых ярко сияли веснушки. — Они же хоронят кого-то!

Ага. Я понял это примерно в тот момент, когда пацаны начали копать.

— Фунтик! — прошептали мы одновременно.

Чтобы не шуметь, мы стояли очень близко друг к другу, и сейчас наши носы почти соприкасались. Зрачки Горелой расширились, поглощая солнечные брызги, ресницы слегка трепетали. На таком расстоянии шрамы расплывались, становились незначительными, невидимыми. Мне одновременно хотелось отстраниться и прижаться к ней, и от этого второго желания страх нахлестывал сердце, принуждая его пуститься в галоп.

— А что это вы там делаете? — Голос Очумелой Ручки заставил нас обоих подпрыгнуть на месте и испуганно шарахнуться друг от друга.

— Да у Дениса что-то в глаз попало, — ловко усовершенствовала мое вранье Горелая. — Вот мы и подошли к свету, чтобы я могла вытащить.

— Ну и как? Вытащила? — Воспитка встала со стула, расправила юбку и поцокала на каблуках к нам.

— Да, вот, — Настюха выставила перед собой поднятый палец. — Просто ресничка. — И метнулась к ватману прежде, чем Ручка добралась до окна. — Юлия Николаевна, вы только гляньте, как Денис здорово ребят нарисовал!

Воспитка сменила направление движения и заахала над недоделанной стенгазетой, восхваляя мой талант. Посмотрим, что она запоет, когда увидит готовый результат.

Я глянул в окно последний раз — мальки уже зарывали «гроб» с Фунтиком — и вернулся к работе.