12. Горелая. Говнолюция

Под снос это здание с его режимом!

Я чувствую слежку с пеленок и тягу к вершинам.

Сегодня ночью мы оставим след в истории:

Я, бледный и заточка — нас уже трое.

Это революция в сумасшедшем доме.

Пощады не будет ни родным, ни знакомым

Лед-9. Революция

На утро после бунта Андерсена «Дурдом» бурлил, будто муравейник, в который воткнули здоровенный дрын. Даже ожидаемый приезд спонсоров отошел на второй план.

Воспитки носились кругами, как наскипидаренные, заставляя нас вылизывать коридоры, вестибюль и спальни — к приезду «благодетелей» все должно было блестеть. Но над тряпками, швабрами и скребками передавались шепотом и вслух одни и те же фантастические в своей невероятности новости. Парень, не пробывший в «Дурдоме» и недели, бросил открытый вызов самому Кикиборгу, перед которым даже титаны прогибались. Полночи Андерсен со спасенным из лап угнетателей мальком сидели за баррикадой в изоляторе, и ничто их не брало: ни угрозы, ни попытки воспа с титанами выломать дверь. Кто-то говорил, что вызвонили директрису, и Канцлер лично стояла под дверью на коленях, умоляя Андерсена не позорить ее перед спонсорами. Кто-то утверждал, что приезжали даже санитары, но и они должного эффекта не оказали, потоптались да отчалили — мол, двери выносить не медицинское дело.

Одно оставалось тайной, покрытой мраком: каким макаром бунтовщика выманили-таки из изолятора. Потому что теперь там растекался по койке амебой один Иванов — напичканный «витаминками» и на контакт с подосланными агентами (дежурными) не идущий. Даже за дополнительный компот!

Самого героя нам удалось увидеть за завтраком, хоть и мельком. Его усадили за отдельный стол рядом с воспитательским, где он вяло ковырял творожную запеканку. Изоляторскую фланелевую пижаму сменили модно вытертые джинсы и толстовка с какой-то иностранной надписью. Если честно, в таком прикиде смотрелся Андерсен очень даже ничего. Даже повязка на башке впечатления не портила. Уж Поняша пялилась на него во все глаза, даже про свою любимую сгущенку забыла — у нее с булки на стол капало.

Сам Денис в нашу сторону не смотрел, только поглядывал из-под бинтов туда, где сидели парни из его группы. Те зырили, не скрываясь, в ответ и оживленно прешептывались с Королем. Я сообразила, что Артур Андерсена еще не видел — когда вернулся, новенький уже в изоляторе койку давил. Наверное, Королю требовалось решить, как быть с новичком, который с первых дней успел настроить против себя воспов и попал в категорию «трудных», и который, рано или поздно, вернется в спальню «рыцарей».

Дениса увели, как только очистил тарелку. По слухам, обитал он теперь в кладовке на первом этаже, изредка использовавшейся для усмирения особенно буйных. Завсегдатаем там обычно был Король, отчего крохотную комнатушку без окон окрестили в народе «дворцом». Ну, по крайней мере, Андерсену не пришлось участвовать во всеобщей трудовой повинности — хотя куда уж ему с сотрясом… Более того: он и меня, сам того не зная, от швабры отмазал.

Да, я была единственным — со стороны женского меньшинства обитателей «Дурдома» — очевидцем драмы, развернувшейся вчера у стен медблока. Именно поэтому решением коллектива меня освободили от физического труда, обязав к труду интеллектуальному: на сей момент я уже раз пятнадцать пересказала девчонкам «легенду о Спартаке», в смысле, об Андерсене, а у меня все равно требовали новых и новых подробностей.

— Я вот главного понять не могу, — Поняша дотянулась до верхнего листка фикуса и провела по нему влажной тряпкой, — с какого бодуна Андерсен за Иванова вступился? Он же вроде малька вообще в первый раз в жизни видел.

Головы троих девчонок, занимавшихся уборкой спальни, синхронно повернулись ко мне.

— Поняш, да я реально в душе не ебу! — Я захлопнула тетрадку, в которой пыталась решать задачи по алгебре. Из-за дурацкой краснухи я пропустила новую тему, и степени мне никак не давались. — Может, ему просто предлог был нужен, может — заложник, а может, он с катушек съехал, — если честно, мне пофиг!

— А что, если это Андерсен тебе под кровать малька подослал? — предположила Пурга, вытиравшая пыль на шкафу.

— Ага, — я выразительно покрутила пальцем у виска, — чтобы потом Иванов ему докладывал, какого цвета у меня труселя? Знаешь, Нинка, если у тебя самой недотрах, не надо на здоровую голову сваливать.

Через всю комнату полетела пыльная тряпка, от которой я легко уклонилась. Зато Помойке она шмякнулась прямо в рожу — уже отмытую по случаю спонсорского визита. Девчонка ойкнула, тупо хлопая подстриженными глазами над выходными занавесками. Их требовалось повесить на окна, а вечером снять, чтобы они не дай бог до 23-го февраля не выгорели. Ведь в День Защитника Отечества у нас будут проводить праздник волонтеры.

Дверь распахнулась, и в спальню, кряхтя и спотыкаясь, зашли Ника с Кисой, девчонкой из средней. Они волочили ковер. Он был синтетический и однодневный — вечером его тоже предстояло аккуратно скатать и убрать в кастелянскую, а до того момента не наступать тапками, чтобы на бежевом ворсе не появились пятна.

— А я все-таки думаю, тут что-то есть, — Поняша оставила в покое сияющий мясистыми листьями фикус и влезла на подоконник, чтобы повесить занавеску, протянутую Помойкой. — Должна тут быть какая-то связь, ну, между Тлей и Андерсеном. Я вообще верю, что ничего в этом мире просто так не происходит.

— А связь есть, — Ника выпрямилась и сдула со лба потную прядь. — Вы чо, еще не слышали? Говорят, — сделав театральную паузу, Никитенко обвела аудиторию кукольно-голубыми глазами, — Иванов — Андерсена младший брат.

Карандаш дернулся у меня в руке и перечеркнул колонки цифр рваной линией. Соседки по группе загалдели, перебивая друг друга. Даже Помойка, похожая без ресниц на снулую рыбу, сосредоточенно глядела Нике прямо в рот.

— Точно вам говорю, — дождавшись тишины, Ника пнула ногой ковер. Рулон раскатился сразу до половины. — Вон Киса ходила к медичке таблетку взять от зубов и сама слышала, как мелкий брата звал. Верно, Кис?

Кисина рыжая голова важно кивнула:

— Ага. Куда вы, говорит, моего братика дели. А Ширка ему: «Будешь возникать, путевку тебе в «санаторий» выпишу, до самого лета».

— Блин, точно, девоньки! Они же даже похожи! — Поняша чуть на подоконнике не запрыгала, что могло бы иметь катастрофические последствия. — Сами смотрите: оба беленькие, сероглазенькие, сипатишненькие…

— Слюни-то подбери! — Ой! Это что? Это я сказала? — И чо это вообще за бред? Нету у Андерсена никакого брата. Даже фамилии у них разные: Малышев и Иванов!

— Ну и что! — Поняша махнула на меня занавеской. — Они, может, сводные, по матери. Вон, Любку и Машку тоже, когда мелкие были, разлучили, распихали одну в дом малютки, другую в приют. А когда они к нам попали, так тоже не знали, что сестры, пока не сказали им. А одна вообще Сафронова, а вторая — Ревунок.

— Точно, — поддержала Ника. — Андерсена-то, может, в детдом сдали, а Тля у бабки остался. Потом Малышева усыновили и увезли, Иванова тем временем к нам определили, а тут его брат у нас нарисовался. Не случайно же, да? По новому закону братьев и сестер разделять нельзя.

Пурга подобрала тряпку и снова полезла на шкаф:

— Если они братья, это все объясняет. Я за сеструху вот тоже любого порву. Хоть и Кикиборга.

К полудню «Дурдом» сверкал начищенными дверными ручками, намытыми полами, дежурными улыбками и пуговицами на парадных костюмах детей, согнанных в актовый зал, где должен был состояться концерт в честь спонсоров.

По чесноку, мне больше всего хотелось выбежать из душных стен на улицу, где, словно в насмешку, ярко светило солнце, звенела капель и совсем по-весеннему свистели птицы. Это наивные мальки роились у сцены, надеясь обратить на себя внимание залетных теть и дядь: вдруг перепадет от них что-то позавидней дежурных конфет? Вдруг кто-то из спонсоров заметит именно Сашу, Катю, Диму и позовет с собой, в большой яркий мир и в семью, где начнется настоящая райская жизнь? Да что там, даже пацаны постарше оживились, и у них в глазах засияли отблески все той же призрачной надежды. А ведь они знали, что у любой из девчонок с пышными хвостиками и губками бантиком шансов растопить взрослое сердце было гораздо больше.

Меня же тошнило от одного слова «надежда». Еще одна выдумка людей, такая же, как любовь, только гораздо хуже. Надежда — соломинка, за которую хватаются слабаки, вместо того, чтобы научиться плавать. Она снова и снова ломается у них в пальцах, но они продолжают цепляться за хрупкий стебелек, пока не пойдут ко дну, и даже не понимают, что бессмысленное бултыхание только продлевает их мучения. В отличие от них я давно вытравила в себе заразу надежды. Знали бы они, насколько сразу стало легче жить!

Когда понимаешь, что рассчитывать можешь только на себя, когда сознаешь, что никому, кроме себя, ты не нужен, многие вещи становятся в разы проще. Например, сохранять свою гордость и не унижаться. Выносить косые взгляды, которыми чужаки ощупывают твое лицо: любопытные, брезгливые, жалостливые. Садиться так, чтобы сразу стало ясно: тебе эта жалость и этот интерес не нужны. На задний ряд, в углу у стенки.

— Настя! Вот ты где, — наша воспитка Сирень прервала ход моих мыслей. Колыхая воланами на блузке и оглушая все живое в радиусе десяти метров волнами цветочного парфюма, она энергично замахала мне из прохода между стульями. — Пойдем, я заняла тебе место на втором ряду.

— Но мне и тут хорошо.

— Как же хорошо? Тут тебе ничего не видно! Я бы тебя и на первый ряд посадила, но там у нас гости и сотрудники… — треща и благоухая, Сирень цапнула меня за запястье и поволокла через заполненный народом зал. Не успела я оглянуться, как была воткнута на пустой стул между Розочкой и Мерлином с его неразменной Вороной. Розочка расплылся в идиотской улыбке. Ворона каркнула и попыталась клюнуть меня за волосы. Противная тварь, терпеть не могу птиц, когда они в неволе!

Одного взгляда по сторонам хватило, чтобы понять: на первые ряды высадили всех Дурдомовских уродов, от Мерлина с его трясучкой до рахитика Спермы и косоглазого Китайца. Даже Машка с загипсованной ногой была тут и периодически высовывала костыли в проход, заставляя опоздавших спотыкаться и падать на колени рахитику.

Причина выяснилась, как только Канцлер начала представлять гостей. Наверное, директриса рассчитывала надавить на жалость и выбить из благотворителей еще один стерилизатор, электронные весы или смотровую кушетку.

В начале мероприятия Эльвира, как обычно, толкнула благодарственную речь, на второй минуте которой все начали синхронно клевать носом. Но тут с задних рядов покатилась волна странного оживления. Я осторожно вывернула шею. Оказалось, по залу гулял какой-то листок. Что на нем, было не рассмотреть, но стоило ему попасть в руки очередному дурдомовцу, головы вокруг удивленно сдвигались, слышался возбужденный шепот, а взгляды, брошенные от бумажки, сверлили ничего не понимающую меня.

Не выдержав, я подергала Мерлина за край пиджака, который — спонсоров ради — сменил обычную растянутую кофту:

— Мерлушкин, чо там такое? — прошептала я, когда Канцлер опустила очки на третью страницу своей речи.

Парень покачал шляпой:

— Не знаю. Подожди, скоро до нас дойдет.

Но прежде, чем загадочный листок достиг нашего ряда, все захлопали, и на сцену погнали малышей. Качая бантами и галстуками-бабочками, мальки старательно запели «Песню мамонтенка» под аккомпанемент Хари-Кришны, а попросту Хари, ведущей у нас хор и театральную студию. В связи с отсутствием мелких в зале образовалась брешь на два ряда, и интересующая меня бумажка застряла на той стороне.

Я обернулась к Лопасти, который как раз тискал листок в своих потных граблях, и знаками показала ему сложить самолетик. Идея тому понравилось. Высунув от усердия кончик языка, пацан занялся оригами.

Мелкие на сцене как раз завели: «Скорей до земли я добраться хочу», — когда бумажный треугольник взвился под потолок, скользнул по косой между моими вытянутыми руками и…

«Я здесь, я приехал, я ей закричу»,

… победно устремился мимо хористов к лабающей на пианино Харе. Вжик! И вот уже самолетик крепко засел в ее прическе с начесом — причем музичка, увлеченная концертом, даже не заметила, что в нее что-то вонзилось. Впрочем, я всегда предполагала, что вавилонская башня у нее на башке — это парик.

Мелкие сбились с такта. По залу покатились смешки, набирающие оборот подобно снежному кому. Я показала Лопасти кулак, но этот придурок уже бился в конвульсиях, закусив рукав, — так его на ржач пробило. Спасла положение Клизма: метнулась по краю сцены и ловко извлекла самолетик из Хари-Кришны, так и не сообразившей, почему мальки вдруг стали петь вразнобой.

Хор скомкано завершил выступление, и Клизма объявила следующий номер, держа злополучный листок за спиной. Причем по глазам ее было ясно: стоит спонсорам выйти за дверь, и нас всех ждет разбор полетов, серьезный разбор.

Мерлин поднялся, протиснулся между рядами стульев, придерживая Ворону на плече, и взобрался на сцену. Его бессменная ассистентка, Помойка, выкатила из-за кулис тележку с реквизитом, накрытым цветастым платком. Вот только уйти обратно она забыла и застыла на месте с улыбкой дауна, хлопая голыми веками. Мерлин, как ни в чем не бывало, начал раскланиваться — конечно, Ворона кланялась тоже.

Этот номер был любим всеми дурдомовцами. Хоть он входил в программу каждого концерта, Мерлин всегда вносил в него что-то новое, добавлял смешные трюки, импровизировал.

— О, у нас сегодня гости, — начал он, подходя ближе к теткам и дядькам в костюмах и галстуках. — Давай с ними познакомимся.

— Как зовут? Как зовут? — голосом Джигурды завела Ворона, заставляя мальков покатываться со смеху.

Спонсоры, улыбаясь, представлялись. Ворона получала заслуженные семечки и выдавала, хитро прищурившись и склонив голову набок:

— Еще! Еще!

Я заметила, как Клизма, пока никто не смотрит, потихоньку отошла к урне и выкинула туда скомканный самолетик.

— А теперь ясновидящая Ворона предскажет всем желающим их будущее! — объявил Мерлин и стянул платок со столика.

Там обнаружилась корзинка с маленькими печеньками в виде пирамидок, из вершин которых торчали бумажки. Это еще что за хрень?

— Это замечательное печенье с предсказаниями испекли наши милые девочки. Давайте поаплодируем юным хозяюшкам!

Мерлин захлопал в ладоши, зал нестройно поддержал. Я обернулась на девчонок, но те переглядывались с такими офигевшими рожами, что я сразу поняла: они точно ничего не пекли. Откуда же тогда взялись долбаные печеньки?

— Итак, кто первый хочет узнать свое будущее? Я думаю, мы отдадим это почетное право гостям, — как ни в чем не бывало продолжал Мерлин. — Ясновидящая Ворона вытянет для вас печенье, и вы сами сможете прочесть предсказание. Вам даже не придется вставать со своего места! Итак, кто не боится заглянуть в будущее? Вы, мужчина? — Мерлушкин ткнул в солидного дядечку, затылок которого насчитывал целых пять жировых складок. — Подайте пример истинной силы духа, прошу вас!

Солидный соблаговолил кивнуть. Ворона перепорхнула с плеча Мерлина на край корзинки, прицелилась на печеньки хитрым глазом и ловко вытянула одно на медный поднос. Птица тут же раскрошила и довольно проглотила тесто, а Мерлушкин подал на подносе предсказание спонсору.

— Прошу вас, прочитайте вслух! Зрители изнывают от нетерпения.

Дядечка откашлялся и нацепил на нос очки:

— Каждому причитается столько счастья, сколько сам в силах подарить.

В тишине зала кто-то кашлянул, кто-то невпопад захлопал в ладоши. Канцлер сделала страшные глаза, но спонсор только добродушно хохотнул:

— Ну, сегодня я, определенно, стал счастливее!

Мерлин повернулся к пернатой партнерше:

— Молодец, Ворона! Кажется, твое предсказание уже сбылось. Ну что, хочешь еще печеньку?

— Еще! Еще! — пробасила Ворона, переступая лапами по краю корзинки.

В зале бенгальским огнем заискрили смешки.

— Ну что ж, попробуем еще. Смотри, не ошибись на этот раз, — наставлял Мерлин.

Ворона задумчиво закатила глаза, а потом вытянула для грудастой тетки-спонсорши: «Сегодня вас ожидает незабываемое приключение».

Канцлер заметно приободрилась, грудастая тоже, хотя в предсказании не упоминалось о том, будет ли приключение романтическим.

Третий благодетель, плюгавенький лысый мужичок, то и дело промакивавший лысину белоснежным платочком, ожидал своей очереди познать будущее, когда от стульев, где сидели воспы донесся раскатистый звук — как будто кто-то разорвал надвое старую простынь.

— Первая ступень отошла, — прошептал Розочка, возбужденно хватая меня за руку.

Я хотела, было, возмутиться, но тут зал накрыло волной такой апокалиптической вони, что мне пришлось прикрыть нос рукавом, а кто-то из мальков смачно чихнул. Мерлин на сцене, как ни в чем не бывало, протянул бумажку с предсказанием лысому. Бедный спонсор, пытаясь сохранить лицо, прочел через силу:

— Борьба всегда оправдана, если знаешь к чему стремишься.

Может, лысый и хотел как-то прокомментировать предсказание, но тут со стороны воспиток снова раздался выхлоп, и новая газовая атака заставила меня зажмуриться, дыша в рукав.

— Вторая ступень отошла, — торжественно прошептал Розочка, сверкая глазами.

— Что все это значит? — кашляя, выдавила я.

По-хорошему, в зале давно уже пора было открывать окна, но Канцлер и воспы не нашли ничего лучше, как притвориться, будто ничего не случилось. А Мерлин продолжал свое шоу, которое, как говорится, маст гоу он.

— А теперь передадим очередь узнать свое будущее нашим уважаемым и любимым педагогам. Эльвира Анатольевна, вам, как директору, предоставляется честь первой прочитать предсказание.

Ворона распотрошила очередную печеньку, и Мерлушкин протянул поднос Канцлеру, не доходя до нее пары шагов. Той пришлось встать со стула, чтобы взять писульку. При виде текста нарисованные брови директрисы медленно полезли на лоб.

— Что же вы, Эльвира Анатольевна, — вкрадчиво подначил Мерлин. — Публика ждет. Вы ведь хотите услышать предсказание, да, ребята?

— Да! Да-да! — раздались отовсюду вопли. Розочка орал громче всех.

Директриса поджала губы, но все же выдавила нехотя:

— Бог все видит. Он накажет вас за то, что вы сделали.

Гробовое молчание. Взгляд Канцлера, напряжением в тысячу вольт, устремленный прямо на Мерлина. И… пердеж. Громоподобный. Неудержимый. Такой, что эхо по залу пошло. А по брюкам директрисы — светло-серым, с отутюженными стрелочками — стало расползаться красноречивое бурое пятно.

— Твефья стуфень отофла, — промямлил Розочка, зажимая нос.

— Бу-э! — блеванула Помойка, у которой наконец закончилась перезагрузка.

Не знаю, что там отошло, но теперь пуканы рвало у всех воспов. А сами воспы рвались к дверям — очевидно, искать спасения в ближайшем туалете. Проблема заключалась в том, что в том же направлении — в смысле, к дверям, — дернули и зрители со спонсорами, потому что ну не были они натренированы задерживать дыхание дольше минуты.

В общем, в зале воцарился хаос: вонь, крики, пердеж, топот, хохот и рев, и надо всем этим — заклинания Вороны со сцены, усыпанной опрокинутыми печеньками:

— Сатана, изыди!!!

Тут я вспомнила кое-о-чем, вывернулась из пальцев Розочки и бросилась к сцене. Там уже никого не было, только крошки повсюду валялись и бумажки от конфет, которые спонсоры всем раздали. А вот и корзина для мусора!

Я быстро запустила туда руку — благо, не смотрит никто. Расправила смятый самолетик. И чуть не села прямо на затоптанный пол.

Это был листочек из моей тетради. А на нем — мой портрет. Очень странный портрет, хотя я себя сразу узнала. На нем у меня было два лица: одно, обычное, изображено как маска, а второе, что из-за этой маски выглядывает, — такое красивое, неземное прямо, и ни одного шрама. Вернее, вместо шрамов вроде как тату или тонкий узор под кожей, только от него девушка на рисунке еще красивее, чем без него была бы. Вообще не понимаю, как можно такое чудо простым карандашом нарисовать! Штрихи такие тоненькие, детали мелкие…

Кто мог быть автором, я догадывалась. Во-первых, листочки из этой тетради я вырывала только для одного человека. А во-вторых, как ответственная за оформление стенгазеты, я точно знаю, что в «Дурдоме» художников, способных на такое, нету. Точнее, не было, пока у нас не появился Андерсен. Интересно только, как его рисунок стал достоянием общественности? Может, это Киса его вместе с таблеткой из медблока вынесла? Или один из дежурных?

Ладно, теперь уже поздняк метаться. Прославилась ты, Горелая, на весь «Дурдом». Неужели он меня такой видит, Андерсен?

Стоп! А что это тут в уголке нацарапано? Кажется, название картины. «Неопалимая купина». Неопалимая — понятно. А что за нехорошее слово «купина»?