11. Мерлин. Страшная сила

Кошка поймала птицу. Замучила, заиграла,

искалечила, почти убила, прижала к сердцу мягкой,

без когтей лапкой и вылизывает.

Этот мир полон любви.

Макс Фрай

Мать — это святое. Кто будет с этим спорить, есть такой дурак? Ставь лайк, если любишь маму.

Для дурдомовцев мама свята вдвойне. Даже если эта мама квасит, не просыхая; ширяется, ложится под первого попавшегося самца, морит голодом своих отпрысков, бьет их лютым боем и, утомившись, сдает их на попечение государству, чтобы потом — быть может — навестить раз в год, если вспомнит, когда у очередного номера день рождения. А этот самый номер вобьет зубы в глотку любому, кто о его матери плохое слово скажет. И, когда выйдет из «Дурдома» и получит по совершеннолетию скопившиеся алименты, отгрохает маме памятник на могилку — вот же, болезная, не дождалась.

Нам легко любить. Мы любим не конкретного человека, которого едва знаем, а образ, сотканный из отрывочных воспоминаний: прикосновение руки, запах, тепло, ритм укачивания, звук голоса. Эта любовь вросла так глубоко в нас, что ее можно вырвать только вместе с сердцем. Любовь для нас — это боль. Потому что, как мы ни стараемся забыть все плохое, всегда остается вечный вопрос: почему?

Боль проста и понятна. Боль успокаивает. Она — как раковая опухоль в груди, которая всегда там, потому что дала метастазы в кости и кровь. Мы ищем боли, когда мы ищем любви. Мы ищем любви, когда мы ищем боли.

Мать — это святое. Мы можем убить за свою мать, за свою безусловную, больную любовь, которая у окружающих вызывает только жалость. Но ведь это все, что у нас есть. Это все.

Когда Зю назвала маму Милана портовой проституткой, погиб, к счастью, только Фунтик — морской свин из живого уголка, старый, белый с рыжим моноклем вокруг глаза. Раненых было двое: сама Зю, которой Милан прокусил палец, и Бяка из средней группы, дежурившая в тот день по уголку — ей разрезало руку осколком террариума. Помимо Фунтикова дома и самого Фунтика, материальные потери включали: совсем новый шкаф в игровой, лишившийся полок и одной дверцы; ковер, залитый кровищей Бяки и засыпанный землей из разбитых цветочных горшков; декоративные растения, потоптанные ногами Милана и смешанные с паззлами, деталями конструктора и прочими мелкими игрушками, составлявшими содержимое шкафа.

Над апокалиптической картиной, представшей моим глазам, когда я, Король и остальные примчались на безумные вопли и грохот, витал едкий запашок мочи. Напоследок Милан обоссал игрушечное ассорти на ковре, выразив свое глубокое и абсолютное презрение к Зю и породившему ее «Дурдому».

К тому времени, как мы, рыцари Артура, нарисовались на втором этаже, весь коридор на подходе к игровой был уже забит встревоженными обитателями. Со слов потрясенных очевидцев я быстро сложил картину происшедшего.

Милан, он же Сережка Харлачов, восьми лет отроду, диагноз СДВГ, сидел себе в живом уголке и игрался с Фунтиком. Бяка, она же Амина Биякаева из средней группы, на правах дежурной велела Милану сдриснуть из уголка, потому что ей надо было почистить террариум. Милан непечатно послал Бяку в мир биологии. В игровой присутствовали дети из младшей группы, а также надзиравшая за ними Зю. Воспитка призвала Милана к порядку и велела извиниться перед дежурной. Милан отказался и послал в увлекательное сексуальное путешествие уже воспитку. Та сгребла Харлачова за первое, что под руку пришлось, и прибегла к одному из распространенных педагогических методов «Дурдома»: словесному оскорблению.

Когда Харлачову стало известно, чем именно занимается его мама в Милане и с кем, он укусил Зю, вырвался из ее кровоточащих рук и принялся с воплями крушить все вокруг. Свидетели не могли с уверенностью сказать, стал ли Фунтик случайной жертвой ярости берсерка, или его кончина была преднамеренной. Все, однако, сходились на том, что в один прекрасный момент из урагана «Милан» вылетело упитанное бело-рыжее тельце, ракетой земля-воздух пронеслось через игровую и врезалось в фотографию в рамке, висевшую на стене: Канцлер в окружении натянуто улыбающихся воспитанников. Стекло разбилось, морской свин тоже — увы, насмерть. Самое удивительное, что фотка осталась висеть на стене: умытая свиной кровью рожа Канцлера неодобрительно покачивалась.

Бушевать юному мстителю осталось недолго. На подмогу раненой Зю подоспели Кикиборг с завхозом. Плюющегося и орущего Милана скрутили и поволокли прочь. Полуобморочную Бяку увела в медблок Цаца. На руинах игровой осталась рыдающая над телом сына мать… то есть Ленка Яковлева, поливающая слезами пушистый трупик любимца. Помойка пыталась утешить мелкую, молча гладя ее между туго заплетенными косичками.

— Зря он так, — Розочка потер шрамы, набухшие на лысом черепе. — Животинка-то тут при чем? Фунтик у нас прожил дольше, чем Милан. Сторожил, бля… Был.

— Водка есть? — хрипло поинтересовалась Ворона, взирая на останки своего коллеги.

— Что тут за стихийный митинг? — Замахала на нас раненой конечностью Зю. — По расписанию сейчас что? Самоподготовка? Вот идите туда все, кроме дежурных. Пусть уберут тут… Только о стекло не порежьтесь, о, господи!

— Ермаков! — на топтавшегося в дверях Утенка наехала СС, пришедшая на помощь воспитке младшей группы. — Тебе специальное приглашение нужно? Или, может, хочешь дежурным помочь?

Утенок мгновенно развернулся и пошлепал по быстро пустеющему коридору за остальными титанами. Андерсен, столь же мгновенно забыв о свинской смерти, дернулся следом.

— Куда? — Король едва успел уцепить Дениса за локоть. — Мы же договорились: переговоры ведет Мерлин.

— Да? — окрысился неожиданно интурист. — А чего он тогда тут стоит, шляпой хлопает? Парламентер хренов…

— Я хлопаю?! — задохнулся я от несправедливого обвинения. Как будто это мне больше всех надо! Да если бы не личная просьба Короля, я бы и пальцем не шевельнул: пусть хоть титаны Андерсена на датские флажки нарежут, хоть Андерсен из Утенка чучело сделает и пожервует кабинету биологии, чтоб было на чем опасные виды изучать…

Думал все это я уже практически на бегу.

— Эй, Ермаков!

Младший титан обернулся, притормозил и окинул меня подозрительным взглядом широко расставленных, мутноватых глаз.

— Чо надо?

— Слышал, тебе в последнее время в карты фартит? — я понизил голос и посторонился, чтобы пропустить группку мальков, спешившую на сампо.

— Сатана! — пробормотала Ворона, недовольно рассматривая собеседника с моего плеча.

— И чо? — Утенок подобрался, мутный взгляд скользнул мне за спину, к Королю и остальным. «Рыцари» отстали на несколько шагов и делали вид, что полностью поглощены обсуждением чего-то важного, вроде инфляции и цен на нефть. — Сыграть, что ли, хочешь?

— Ты же знаешь, я не играю. — По «Дурдому» давно ходил слух, что я вижу все карты в колоде насквозь, так что скидываться со мной в очко бесполезно. — И вообще считаю азартные игры нездоровой привычкой. Сначала человек сижку на кон ставит, а потом раз — и другого человека.

Утенок недобро прищурился — сообразил, к чему идет разговор.

— Это ты про Тлю, что ль? Так разве ж он человек? Так, бля… насекомое.

Если честно, я с Ермаковым был во многом согласен, но не свое мнение тут высказывать пришел. Тем более, что титаны уже обнаружили потерю бойца и притормозили у лестницы, меряя глазами расстояние до противника. Я почувствовал себя настоящим переговорщиком на ничейной полосе, только вместо белого флага у меня был черный и пернатый.

— Короче. Есть тут один спонсор. Из Европы. Хочет сделать добровольный взнос в пользу жертв лудомании.

— Чего? — Лоб Утенка, пересеченный поджившим следом от мусорного бака, пошел складками. Вдруг хмурый взгляд просветлел и жадно сверкнул. — Мани… Это чо, у интуриста мани лишние завелись? — Он кивнул в сторону Андерсена.

— Типа того, — я решил спуститься на уровень собеседника и изложить попроще, — в общем, Малышев хочет пацана у тебя выкупить.

Утенок ухмыльнулся, обнажив мелкие и частые, как у мурены, зубы.

— А чо твой спонсер сам ко мне не пришел? Очкует?

Я вздохнул. Если бы… Андерсен так рвался в бой за своего «братика», что Король мудро решил не рисковать и положиться на мои дипломатические способности и статус дурдомовского «шамана»: меня титаны бы тронули в последнюю очередь.

Утенку нетерпеливо свистнули от лестницы:

— Ну чо там, Уть?

— Ща! — махнув дружкам, Ермаков снова сосредоточился на мне. — Передай интуристу, что он братишку своего получит, только если у меня отсосет, понял? А если захочу, я его насекомое и вовсе задрочу… — Утенок оскалился, злобно зыркнул в сторону Андерсена и многозначительно положил граблю себе на ширинку.

Оборачиваться на своих я не рискнул. Услышал только, как за спиной завозились, выругались глухо: наверное, Король с Розочкой пытались пацифицировать интуриста. И очень разумно: СС с Зю то и дело мелькали в проеме открытой двери в игровую.

— Зря ты так.

Поддержка пришла с совершенно неожиданной стороны. Титан и Сало, устав дожидаться товарища, подвалили к нам.

— Человек к нам, можно сказать, с серьезным деловым предложением, а ты: отсосет, задрочу… — На лице Бати читалось откровенное неодобрение. Холодные темные глаза поймали мой взгляд, несмотря на защитную тень шляпы. — Пусть Андерсен зайдет вечерком. Обсудим условия.

— Не буду я ничего обсуждать с этим пи… — Вякнул, было, Ермаков, но заткнулся на полуслове, стоило тяжелой руке Титана упасть ему на плечо и слегка сдавить.

— Я же сказал: обсудим. — раздельно и веско повторил Титан. — Только пусть Андерсен один приходит. Без придворного колдуна.

С этими словами он развернулся и поволок с собой разом сникшего Утенка. Сало потоптался немного на месте с туповатым видом и пошаркал следом. Тампон, Цыпик и Урыга присоединились к старшакам у лестницы, с любопытством оглядываясь на нас.

— Ну что? — накинулся на меня с места в карьер Андерсен, выглядевший несколько помятым.

— Как и ожидалось, Тлю проиграли Утенку. Но вот расставаться с игрушкой Утя не хочет. Это все осложняет. — Я кратко передал разведданные командованию.

— Не нравится мне все это. — Выразил общие опасения Розочка. У него вечно было, что на уме, то и на языке. — Чо это Титан такой добренький? То пытался новенького загасить, то, бля, в гости на чай зовет.

— Мне тоже не нравится. — Король покусал губу, провожая задумчивым взглядом Тампона и Цыпика, плетущихся в конце Титановой свиты. — После сампо держим военный совет.

Андерсен, конечно, заявился на совет последним. Как будто это нам больше всего нужно! Хотя, может, беднягу диарея замучила на нервной почве: еще бы, зайти в логово врага легко, дверь, как говорится, всегда открыта. А вот выйти оттуда одним куском, да еще с жизнью выкупленного раба — это миссия повышенной сложности.

— Думаю, у Титана есть интерес в том, чтобы избавиться от Тли. — Поделился с нами своими соображениями Король. Слишком яркий свет лампочки под потолком делал его лицо синевато-бледным и напряженным, подчеркивая резкую линию скул. — Он же не тормоз, как Утенок. Понимает, что скоро веселье кончится: воспитки следят за мальком, Цаца его чуть не ежедневно осматривает. Стоит мелкому слово вякнуть или фингалом посветить, и снова всех трясти начнут, тем более, теперь, когда Канцлер еще жопой помнит спонсорский концерт.

Андерсен, сгорбившийся на краю своей койки — руки в карманах, на башке капюшон — просветлел лицом.

Я решил убавить ему оптимизма:

— Это не значит, что титаны не будут торговаться. Утенок точно задешево свою добычу не отдаст. Сколько у тебя вообще есть?

Интурист молча подошел к шкафу, сунул пальцы в щель между стеной и задней стенкой и извлек на свет «Восход» — сначала одну чуть сплюснутую пачку, а затем вторую.

— О! Моя старая нычка, — почесал череп Розочка. — Была, пока ее Кикиборг не попалил. Повезло тебе, что он не шмонал давно.

Андерсен так же молча кинул сигареты на свою койку, порылся в школьном рюкзаке и плюхнул на покрывало литровую бутылку воды «Архыз». Увенчала натюрморт кучка мятых купюр.

— Тут триста. Хватит?

Тухлый, подпиравший спиной дверцу шкафа, нахмурился:

— Ты чо, титанов «легендой гор» типа оздаравливать будешь?

Король оторвался от подоконника, подцепил с койки бутылку и, скрутив пробку, поднес к носу. Его сухие губы тронула кривая улыбка:

— Я б тоже такой легендой оздоровился. Градус в крови она точно поднимет.

— Что вы, тетя, мнете тити! Если выпить вы хотите, то берите водки литер. — процитировал Розочка, демонстрируя лыбу от уха до уха.

— А если титаны больше затребуют? — выступил Лопасть адвокатом дьявола, кивнув на скомканные грязноватые купюры.

Калымить Андерсен недавно с нами начал, да еще пропустил несколько дней — чинил перила, которые сам же и ушатал, берсерк недоделанный. К тому же ему, как и остальным, приходилось сдавать часть заработка в общий котел. Наверное, интурист вообще ничего на себя не тратил, чтобы на выкуп насобирать. И все равно, непонятно, на что Денис надеялся: что титаны набухаются и забудут, как считать? Так тут одного литра мало. Надо было канистру «Архыза» брать.

— Если запросят больше… — Король полез в карман, пошуршал там чем-то и… добавил к кучке на койке еще несколько сотен. — Вот. Это из общака. Не пригодится, вернешь. Пригодится, потом отдашь.

Я хотел, было, возразить, но по лицу Артура понял, что это бесполезно: он уже все решил. Прощай, колонка для телефона, на которую мы копили всем «круглым столом», и покупку которой планировали на конец месяца.

— Я… — странно застывшее с самой сампо лицо Андерсена дрогнуло и смягчилось, ресницы часто заморгали. — Спасибо. Я все отдам. Да, может, и не понадобится…

— Лучше бы понадобилось. — Король сказал это так, будто у фразы было еще второе, скрытое от меня, но доступное Денису значение. — Не провоцируй их там. Утенок только того и ждет.

Андерсен коротко кивнул. Распихал по карманам приношение, взял у Артура бутылку. Одернул толстовку.

— Сатана, изыди! — напутствовала Ворона Андерсена со шкафа, где она укрылась от раздражавшей ее суеты.

Дверь за Денисом закрылась. Мгновение был еще слышен скрип его резиновых тапочек. Потом тишину заполнил глухой бубнеж голосов за стеной, перемежаемый взрывами гогота.

— Если они того… — почему-то шепотом начал Лопасть, сидевший с ногами на Артуровой койке, — мы же туда успеем, да? — его глаза, расширенные страхом и возбуждением, скользнули по нашим лицам.

Так вот, что я хотел сказать. Любовь — страшная сила. Казалось бы, что такого случилось? Сдохло животное из зооуголка, покусали воспитку, девчонка порезала руку, Андерсен отправился выкупать «брата». Все это — мелочи по дурдомовским стандатам. Но если бы не погиб Фунтик, Тля не открыл бы похоронное бюро, моя коллекция костей не пополнилась бы черепом морского свина, а я не произнес бы одного из самых жутких пророчеств в истории «Дурдома». Если бы Бяка не повредила руку, Андерсен не смог бы помогать Горелой со стенгазетой на 23-е февраля и не пострадал бы из-за своего таланта. Если бы Тлю не проиграли в карты, то… В общем, все пошло бы совершенно по-другому.

Этот мир полон любви. Она тлеет в каждом из нас, как бы глубоко мы ее ни прятали. Она пожирает нас изнутри, будто торфяной пожар. Пламени нет, виден только дым. И можно сколько угодно открывать окна и форточки, ставить вентиляторы и воздухоочистители. Дело не в дыме. Дело в огне.

«Дурдом» был готов вспыхнуть.