10. Денис. Операция "Эвакуация"

Вороны, вороны, вот они, над головами вороны.

Мы скитаемся, пока не найдем новый мир.

Вороны, вороны, вот они, над головами вороны

Кружат и кружат, ждут нашу тушу

Schokk, feat. Илюха Fogg. Вороны

Случившееся тем вечером, когда Тля пытался сбежать из Дурдома, трудно будет понять, если я кое-что сначала не объясню. Я потом сам долго размышлял над тем, почему поступил так, как поступил. И пришел к выводу, что все дело было в Яне. Не знаю, как, но этот подонок смог дотянуться до меня и из могилы. Если она у него есть, конечно. Может, они дожгли то, что от него осталось, а потом пепел в горшок ссыпали или по ветру развеяли, хрен знает. Но руки у него оказались слишком длинные.

Помню, стою я в коридоре — не выдержал, вышел на шум. Вижу — бежит на меня мальчонка, по ходу, тот, которого искали. А за ним Кикиборг несется и что-то орет. И вдруг — щелк! — передо мной будто слайд в проекторе сменился. И вот это уже я бегу, мчусь со всех ног, а за мной — Ян. И вокруг не стены, в желтенький крашеные, а лес. Под ногами не линолеум, а опавшие листья и перегной. И в руке у Яна — ствол.

Я вижу, рот Яна-Кикиборга открывается, как в замедленной съемке, из него вылетают какие-то слова, размазываясь в звериный рев. А я просто стою, будто примерз к месту, и одновременно бегу, так что сердце из ребер выпрыгивает.

А потом снова — щелк! — мальчонка мимо меня пролетает. Я в таком ступоре, что задержать его даже не пытаюсь. Но и бежать ему дальше некуда, потому что в другом конце коридора появляются Титан с шестерками. Пацан тормозит так резко, что у него тапки слетают. Его руки колотят воздух, но он удерживается на ногах. Разворачивается, чтобы продолжить бег, и понимает: все, пипец. Обложили его со всех сторон: сзади титаны, впереди — восп с медичкой уже замедлили ход. Тоже сообразили, что беглец попался.

И вот тогда наши глаза встретились. Его ужас засасывал в себя, как в черную воронку. Его отчаяние кричало во мне сотнями голосов. Я словно смотрел на самого себя, смотрел в зеркало и слышал свой собственный крик. Вопль, который больше не слышал никто.

Не знаю, сказал ли я что-то или сделал. Возможно, я даже не шевельнулся. Возможно, он просто прочел все в моем взгляде. И бросился ко мне. Не для того, чтобы оттолкнуть или ударить. Чтобы найти защиту.

Но что я мог сделать? Там, в казенном желтеньком коридоре, где от стен отскакивали слова-удары, где по линолеуму шаркали подошвы, ближе и ближе, со всех сторон.

Мальчишка скрючился за моей спиной — такой ненадежной преградой между их смехом, их уверенностью, их усталой раздраженной злобой.

И тогда у меня перед глазами снова скользнула черная заслонка: «Щёлк!»

И вот я и мелкий уже в изоляторе, мои руки хватают единственный стул и подпирают им дверь изнутри. Спинка под ручку, ножки — в пузырь, которым вспучился линолеум. В дверь колотятся с той стороны, орут, а мальчишка вопит и дергает меня сзади за пижаму: «Не отдавай меня им, не отдавай!»

От шума в ушах у меня свистит, голова идет кругом, и снова подступает тошнота. Но я рву с места кровать — она тяжелая, с железной рамой, на колесиках, хоть они, по ходу, давно заржавели. Мелкий соображает, что к чему, и кидается помогать. Вдвоем мы подталкиваем койку к двери — на полу остаются темные полосы. Потом, кряхтя, взваливаем на кровать тумбочку. Она открывается, на постель сыпется всякая хрень, но мне не до того. Я оглядываюсь по сторонам в поисках того, чем можно усилить баррикаду. Вот только в изоляторе больше ничего нет — кроме моей кровати, но для нее уже не хватит места. Тогда я заскакиваю на сооружение и сажусь верхом на тумбочку. Беглец карабкается следом, пристраивается рядом со мной. Его тщедушное тельце дрожит, как осиновый лист. Мгновение мы сидим бок о бок, а наши сердца колотятся наперегонки. Мы смотрим на вход в нашу крепость, который внезапно перестает трястись под ударами.

— Денис! — Кикиборг, слегка запыхавшийся после забега, говорит преувеличенно спокойно. — Ты что же это за-за-затеял, а? За-за-зачем с Ивановым заперся?

Мальчишка цепляется за мою руку, словно утопающий за соломинку. Серые глазищи лихорадочно и влажно блестят: «Не открывай!»

— А что вы с ним собираетесь делать? — Надеюсь, из-за двери не слышно, как срывается от напряжения мой голос.

— Нашинковать и па-па-пожарить. — Шутка в исполнении воспа выходит несмешной. — Денис, мы ведь вам обоим только добра желаем. Иванов весь на взводе. Ему успокоиться надо. Тогда ра-ра-разберемся, что к чему.

Я вопросительно оборачиваюсь к мелкому, от пальцев которого завтра на руке стопудово расцветут синяки. Тот так энергично мотает головой, что белесые волосенки встают дыбом, а вокруг летят мелкие горячие капли то ли соплей, то ли слез. Шепчет через всхлип:

— Они укол засадят резиновый. Буду, как труп, лежать. Не отдавай меня, ну пожалуйста!

— А как успокаивать будете? — Злость придает голосу силу и твердость. — Пацан вас боится. Не скажете, почему, раз тут все такие добрые?

Из-за мебельной баррикады раздается вздох, похожий на подавленный рык.

— Послушай, Малышев, чего ты вообще да-да-добиваешься? Вам же все равно не деться никуда. Что ты собираешься вы-вы-высидеть?

Я огляделся по сторонам. Да уж, другого пути, как через дверь, отсюда точно нет. На окне — решетка, да и не открывается оно без специальной ручки, которую Цаца с собой таскает. На стороне противника — массивный численный перевес. Из оружия у меня — один лоток. Каким местом я вообще думал, когда решил в изоляторе забаррикадироваться? Всем известно: ни один тюремный бунт еще ничем хорошим не кончался, по крайней мере, для зеков.

— Денис, — Кикиборг, видимо, почувствовал мои колебания, и заговорил тише, вкрадчивей, — ну, сам подумай, оно тебе на-на-надо? В Центре без году неделя, а уже второе ЧП на счету. Давай решим все па-па-по-хорошему. Так и для тебя, и для Иванова лучше будет. Открой, и покончим с этим.

Я шевельнулся неуверенно, и маленький беглец понял это по-своему. Соскользнул с тумбочки, соскочил на пол и приник к двери, дрожа всем худеньким тельцем — будто его цыплячий вес мог решить исход борьбы в нашу пользу. Обернулся на меня, отчаянно кривясь в попытке не зареветь:

— Не открывай им! Ну, Денис, ну пожалуйста!

Ого! Уже и имя мое успел выучить.

— Мы подумаем. — Крикнул я над его головой. — Нам поговорить надо.

— О чем там разговаривать? — Возмутился восп. — Я уже десять минут, как смениться да-да-должен. Даю вам еще пять. Если через пять минут не выйдете, ссы-ссы-сломаем дверь!

— Какой сламаем?! — Взвизгнула совсем близко Цаца. — Завтра спонсары приещают! Медабарудавание привизут. Кравати новые. Будут медчасть сматреть. И щто я им пакащу, а?! Дверь выламанный?

— Ну вот тогда са-са-сами его оттуда и выманивайте! — Рявкнул в ответ Кикиборг. — Или так и показывайте своим спо-по-понсорам — с двумя оборзевшими сосунками внутри. Пусть деточки еще и пожалуются гостям, как им тут у нас пы-пы-плохо. Тогда уж точно вас спишут вместе со всем вашим старьем!

— А щто я?! — тон медсестры тоже взлетел на октаву вверх. — Я их лечу, после таво, как вы их даводите! Так щто еще вапрос, каво тут списывать будут!

Поняв, что штурмом изолятор брать пока не собираются, я соскочил на пол и уставился на свое приобретение: тощего, но пухлощекого пацана с шапкой одуванчиково-белых волос и царапиной между огромными светло-серыми глазами. Глазищи тревожно следили за моими перемещениями.

— Ты кто, вообще, такой? — спросил я.

— Толя. Иванов. Еще Тлей называют. А я знаю, кто ты, — поведал мелкий, не сводя с меня серьезного взгляда. — Ты интурист чекалданутый, который бошку себе об стену чекалдыкнул.

— И мне приятно познакомиться, — прифигел я, — но Денис звучит лучше. А скажи-ка мне, Тля, с какого перепугу за тобой весь «Дурдом» гоняется? — Я ткнул большим пальцем в сторону двери, за которой не смолкала перепалка Кикиборга и Цацы. Кажется, к ней присоединились новые голоса.

Мелкий засопел и уставился в пол, теребя полу расхристанной рубашки.

Я тяжело вздохнул.

— Вообще-то, я тебя как бы спас, заметил? Теперь мы в твоем дерьме вместе сидим, причем по шейку. Ты не считаешь, что мне нужно хотя бы знать, как тебя угораздило так вляпаться?

Теперь вздохнул уже малек и поднял на меня взгляд, полный мировой скорби:

— Я в спальню к девчонкам залез. К старшим. Спрятался там под кроватью.

Ну, это хотя бы объясняло присутствие Горелой среди преследователей.

— А скажи, Казанова, тебе по бабам не рано ходить?

Глазищи гневно блеснули, пухлые щеки надулись:

— Я не по бабам! Я просто в группе ночевать не хотел.

— Не, конечно, под боком у Горелой-то все мягче, — съязвил я.

Мелкий сжал кулачки, но тут дверь затряслась под мощными ударами — по ходу, Цаца сдала позиции.

— Пять минут истекло. Считаю да-да-до трех, — объявил Кикиборг, прервав грохот. — Или сами выходите, или я ребятам даю инструмент, и они вас вместе с дверью вы-вы-выносят. Я тебе очень советую, Малышев, самому открыть. Не причиняй бо-бо-больше вреда своему здоровью, чем уже причинил.

Надо же, как тут о моем здоровье пекутся!

Я взвесил наши шансы. С подходящим инструментом створку просто снимут с петель за пару минут, и тогда все, пипец и мне, и мальку.

— Слушай, Тля, — спокойно начал я, берясь за спинку кровати, — по ходу, мы с тобой погорячились. Давай-ка…

— Нет! — закричал мелкий и схватил меня за руки бородавчатыми пальцами. — Не надо! Они убьют меня, точно убьют!

У меня перед глазами все поплыло. Пахнуло лесом и хвоей. Ударило в ноздри табачным дымом. Я зло тряхнул головой:

— Да кто убьет-то? Кому ты нужен?

Тля молчал. Дверь перестала трястись.

— Раз! — громко начал отсчет Кикиборг.

Я сгреб мелкого за плечо и оторвал от себя. Пацан вскрикнул и осел, скользнув спиной по боку тумбочки. Я едва его удержал, а то бы он на пол рухнул. Чо за хрень? Я же его не бил! Разве что тиснул слегка.

— Два! — отчетливо донеслось из-за двери. На заднем плане по-осиному гудели возбужденные голоса.

Я быстро сдернул с плеча Тли расстегнутую рубашку, задрал рукав футболки. Мелкий снова коротко вякнул, и я понял почему. Ткань присохла к ране, а я сорвал корочку. Бледную тонкую кожу уродовал воспаленный кратер, глубокий и почти черный в центре, багрово-красный по краю, откуда теперь сочилась сукровица. Один раз я уже видел подобное. В другой жизни. На теле другого ребенка, который уже давно мертв.

— Ды-ды-два с половиной! — объявил Кикиборг, в голосе которого отчетливо слышалось раздражение.

— Кто это сделал? — тихо спросил я, пытаясь поймать взгляд Тли.

Тот прятал глаза.

— Воспитатели? — я понизил голос до шепота. Не знал, что они слышат там, за дверью.

— Не, — белые вихры мотнулись из стороны в сторону.

— Тогда кто? — Я подумал о Титане, стоящем с ломиком наготове, быть может, в каком-то метре от нас. Хотя, может, ломик в руках у Метра. Или Сала. А Титан просто наблюдает и руководит. Интересно, а кто держал ту сигарету, которой жгли Толю? — Это старшие?

Тля молчал.

Я вспрыгнул на кровать с ногами и пнул дверь с нашей стороны.

— Кирилл Борисович! Если вы только попробуете дверь ломать, я себе башку о койку расшибу. У меня и так в черепе трещина почти, мне много не надо. Хотите проблем? Вы их получите! Когда в полиции будете объяснять, откуда у воспитанника такие травмы.

За линией фронта на мгновение воцарилась полная тишина, а потом восп разразился такими потоками мата, которые и приводить неприлично.

— Ах ты, пи-ип пи-ип! Да я тебя пи-ип пи-ип! Да ты у меня пи-ип пи-ип! Да ты, пи-ип, не посмеешь!

— А вы вон у Титана спросите, посмею я или нет, — проорал я обратно. — И у Циацаны Ашотовны, чо будет, если посмею.

По ту сторону баррикады взбурлили говна. Орало, визжало и вопило голосов десять зараз. Но перекрыло всех Цацино истеричное:

— Ну все, я званю Эльвире Анатольевне!

Меня подергали сзади за пижаму.

— Денис, — глаза у Тли были, как плошки. — А ты, правда, чекалдыкнешься? Из-за меня?

— Честно? — Я осторожно встрепал ему вихры. — Мне этого иногда очень хочется, но я потерплю. Потому что тогда ты один останешься. А ты не должен быть один.

Тля сморщился как-то странно и вдруг прижался ко мне всем телом, обхватил руками крепко-крепко. Его нос уперся мне в ребра, и там стало горячо — от соплей и слез.

За дверью продолжал бушевать ураган, но, по ходу, нам дали небольшую передышку.