4. Горелая. Не спи!

Слышь, географ, вот ты мне скажи,

Почему улица Правды в городе лжи?

CENTR, Аватар ft. Каспийский груз

— Циацана Ашотовна, а вы верите в вечную любовь?

Я зажала под мышкой прохладный градусник, заодно украдкой почесав самое зудючее место на боку.

— Ох, температурищь ты, Красавина. — Цаца покачала седеющей галочьей головой, взглянула на часы с изящным золотым браслетиком. — Сичас памерим, аспирин принесу.

— Да я серьезно спрашиваю, Циацана Ашотовна, — не сдавалась я. — Нам опрос в школе задали провести. Вот, — я ткнула под нос медичке тетрадку в голубой обложке. — По обществознанию.

— Ну, если па апществазнанию… — Медичка неуверенно расправила складки халата. — А зачем миня спращиваещь? Девачки вон спраси на группе. У них как раз адна любов в галаве — возраст такой.

— Да где ж тут девочки? — Я обвела свободной от градусника рукой изолятор, в котором валялась уже третий день, — четыре белых стены да две кровати, на одной — я, вторая — пустая. — И потом: мне нужно вопросы у разных людей собрать. Разного пола, возраста, с опытом и без. Чтобы группа была гетерогенная, — я сделала упор на умном слове. Опыт показывал, что чем забористей завернешь, тем легче прокатывает. — Так что вы мне о-очень нужны.

— Ну ладна, — согласилась наконец Цаца, поудобнее усаживаясь на единственном стуле. — Раз для школы нада… Толька быстра! А то у миня столька дел, столька дел.

— Так я быстро и спрашиваю: вы верите в вечную любовь? — Для пущей убедительности я нацелилась карандашом в открытую тетрадь. — Вы не волнуйтесь, опрос анонимный.

— Любов, — медичка устремила мечтательный взгляд в темное окно. — Верю, канещна.

— Вы любили кого-то или любите? — уточнила я. Мне нужна была полная ясность.

— Мужа люблю, — кивнула Цаца. — Харощий у меня муш.

— Вы его всегда любите? — Я черкнула карандашом в тетради.

— Как это — всигда? — Мохнатые брови медички зашевелились в попытке взобраться на лоб. — Разве можна любить не всигда?

Я вздохнула и тайком почесала руку кончиком карандаша.

— Ну, вот вы любите его, когда он напивается?

— А непьющий он у меня, — торжествующе улыбнулась Цаца. — Язвенник он. Нильзя ему.

Карандаш передвинулся дальше под рукав — о, какое наслаждение!

— А когда от любовницы приходит, вы все равно его любите?

Цаца подскочила на стуле, будто ей в зад кнопку воткнули.

— От какой палюбовницы? Ты щто знаещь пра палюбовницу?

— Ничего я не знаю, — пожала я плечами, придерживая градусник. — Вопрос в том, вы все еще любите своего мужа, или просто не хотите им делиться?

— Нет, знаещь! — Цаца вспрыгнула на ноги, чуть не опрокинув стул, замахала кулачками. — Ты все это нарощна, да? Нарощна затеял! Такая жыстокая… Кто к нему таскаеца? Эта та крашеная бландинка, Никитенко, да? Из старщей группы. Эта ана?

Я отодвинулась на подушки, прикрываясь тетрадкой:

— Слушайте, я чисто теоретически спросила. Я вашего мужа всего два раза видела, и то издалека. Вот, градусник, — я протянула медичке нагретую моим теплом стеклянную палочку.

С трясущимися губами Цаца выдернула ее из моих пальцев. Я уж подумала, что сейчас градусник воткнется мне в глаз — интересно, что напишут после вскрытия: отравление ртутью или необратимое повреждение мозга? Но тут за дверью изолятора послышалась возня, и в приоткрывшуюся щель просунулась голова в шрамах.

— Циацана Ашотовна, — рявкнул Розочка, вращая тем глазом, что косо сидел в глазнице, — тут новенький себе голову пробил!

Медичка вздрогнула, выпрямилась и, с усилием овладев собой, сунула градусник в карман халата.

— Тридцать восемь и четыре, — объявила она, глядя прямо перед собой. Развернулась и засеменила исполнять клятву Гиппократа.

Белая спина исчезла за дверью, откуда доносились возбужденные мальчишеские голоса. А вот Розочка и не думал засовываться обратно.

— Привет, Горелая, — ухмыльнулся он, пялясь на меня своими разными глазами. Пугающее зрелище: казалось, тот, недовыковырянный, вот-вот вывалится из черепа и поскачет по полу. — А чо это вы тут делали?

— А чо градусником делают? — передразнила я. Но тут до меня дошел смысл его слов и суматохи в коридоре. — Погоди, а у нас что — новенький?

— Ага, — лыба Розочки стала еще шире. — Интурист. Андерсен. Ты тут ваще нюх потеряла. У нас такой махач на группе был эпический! Андерсен Салу в брюхо — раз, а потом в пердак — хуяс! Получи, сука, за всех нас! Это рыцари, это…

— Демидов, ты что там делаещь?! Красавина в карантине!

Голова Розочки исчезла, как по волшебству. Дверь захлопнулась, превращая звуки извне в невнятное бормотание и шарканье.

Я разочарованно почесала подбородок. Блин, вот как всегда, самое интересное проходит мимо! То месяцами ничего не случается, то вдруг в старшей группе появляется новичок, а ты гниешь в изоляторе с краснухой. Интересно, при чем тут Андерсен? И вообще, он хоть симпатичный?

«Какая разница! — тут же одернула я себя. — Тебе все равно ловить тут нечего. Лучше Розочки тебе ничего не светит, а корпорацию монстров ты с ним основывать не собираешься. И кстати говоря: мы только что в очередной раз убедились в том, что любви не существует. Выдумка для слабых, красивая сказка для дураков, реклама для домохозяек и календарь с сисястыми моделями для самцов — вот что это такое. Но если глаза открыты, если знаешь, что за конфета скрывается под красивой оберткой, то жрать отраву не обязательно».

Я подобрала с одеяла книжку, отложенную на время осмотра. Да, мне совершенно не интересно, что там с дыркой у новенького в башке. Повезет — зарастет. Или пластину в череп вставят, и будет у нас еще один Титан. Только наверняка этот лошок из домашних: они вечно на прописке за свои пожитки цепляются, вот и огребают. Нету у них никакого понятия о системе.

Я пролистнула несколько страниц «Брака по завещанию». Нет, только Поняше могло прийти в голову припереть мне из библиотеки любовный роман в качестве пищи для пораженного краснухой ума. А чем мозг самой Поняши при этом поражен вообще загадка, потому что, кажется, этот «шыдевр» она, действительно, прочитала, и даже слезами кое-где закапала. Небось воображала себя на месте главной героини, на которую внезапно свалились счет в швейцарском банке и красавец-муж. Такие, как Анька, вообще убеждены, что стоит им переступить порог ДД, и на них счастье сразу упадет автоматом. Просто потому что весь мир им должен за суровые сиротские годы. Поэтому она себя и бережет для «чарующей жизни миллионеров» — так, кажется, на обложке написано?

Но на самом деле разница между ней и Никитенко только в цене. Поняша хочет за миллион продаться, а Ника дальнобойщикам у ЗСД за пару сотен дает. На самом деле, Ника честнее: сразу говорит, что делает и за сколько, и не хочет ни от кого ничего, кроме денег.

У дверей снова завозились, и я раздраженно захлопнула книжку. Да, блин, что сегодня такое: не изолятор, а прямо проходной двор!

— Астарожнее, давайте. Берегите голаву!

Под руководством Цацы Розочка с Мерлином заволокли внутрь какого-то паренька, перемотанного бинтами так, что повязка почти закрывала глаза — только клок светлых волос торчал на макушке. Лопасть из средней группы прыгал вокруг, как броуновская молекула, создавая эффект толпы.

— На свабодную койку кладите. Ой, да аккуратнее, касарукие! — Забыв про меня, медичка дирижировала оркестром. — Так, типерь обув снимите с него. Штаны тоже — что же он, биднящка, в адежьде лижать будит?

Я зажмурилась.

— Так, Красавина! Сматри сюда!

Пришлось открыть один глаз — к счастью, на новенького уже накинули одеяло.

— Латок вот, — Цаца сунула мне под нос белую эмалированную посудину. — Будет ташнить его — падставляй. И спать ему не давай, паняла? Ему спать нильзя.

— А я-то чего?! — От возмущения у меня даже зуд прошел. — Это вы тут работаете, а я лежу.

— Кто тибе лижать мешает? — Цаца уставила руки в боки. — Проста гавари с ним, и все. Сташнит — миня пазавешь. Так, чего уставились? — Медичка вспомнила о парнях, все еще торчащих у постели раненого. — Пашли давай, тихий час скора.

— Эй, а сколько с ним разговаривать-то? — крикнула я в удаляющуюся халатную спину. — Я, может, сама спать хочу.

— Часа два.

И все. Я снова осталась одна. Точнее, вместе с новеньким, у которого дырка в голове.

Нет, это точно месть! Цаца на меня за опрос взъелась. Как будто это я виновата, что ее супруг не может хрен в штанах удержать. Вот баба, до сорока дожила, а все еще не поняла ничего ни про любовь, ни про мужскую половину рода человеческого. Один представитель которой в данный момент валяется в позе амебы на соседней кровати.

Так, что мы тут имеем? Из-за бинта физиономию толком не рассмотреть, да и нос опух. Красавчег, короче. Бледный, как труп. Кстати! Что там Цаца говорила? Как я вообще пойму, что он не сдох, если молчит, и глаз не видно?

— Эй! — позвала я погромче, на всякий случай. — Тебя звать как?

— Не ори, — тихо отозвался «труп». — Я не оглох. У меня просто сотрясение, — и добавил, чуть помолчав. — Денис я.

— Настя, — решила я все-таки представиться.

Голова в бинтах осторожно повернулась в мою сторону, рука со ссаженными костяшками приподняла край повязки. На меня уставились глаза настолько светлые, что, казалось, радужки излучали сияние — холодное и белое, как луна. Темный ободок по краю только подчеркивал сходство с ночным небом. В груди у меня бухнуло тяжело, будто камень сорвался с обрыва и — тук-дук-дук! — заскакал вниз по склону.

— Чего пялишься? — спросила я нарочито грубо, надеясь, что под сыпью будет незаметна ударившая в лицо краска.

Он не отвел взгляда, не смутился.

— Да вот. Теперь понятно, чего меня врачиха спрашивала, болел ли я краснухой.

Мне захотелось пощупать свое лицо. Он что, слепой? Очки носит? Или теперь за сыпью, и правда, не видно ожогов? В зеркало-то я на себя последний раз утром смотрела, в ванной. Но нет: вот руки выглядят так же, как всегда. Кожа — марсианская поверхность, красные кратеры и хребты, сглаженные эрозией. Мне нравится думать о себе как о марсианке. Это все лучше, чем плавленый сыр, перемешанный ложкой и размазанный по лицу и рукам, где он потом намертво высох, лишив меня улыбки и возможности сжимать кулаки. Иногда я позволяла себе мечтать об операции — всего одной, так ближе к реальности. Что бы я тогда выбрала: руки или лицо? Каждый раз, задумываясь об этом, я меняла решение. Но предложи мне лечь на операционный стол прямо сейчас, я бы без колебаний выбрала улыбку без боли. И понимание этого напугало меня. Так же, как пугали эти бесцветные глаза напротив, глаза, полные света.

На языке у меня уже крутилась какая-то грубость, как вдруг новенький моргнул, свесился на бок и без всякого предупреждения блеванул на пол. Я подскочила на кровати с бесполезным лотком: подумать только, какая наглость!

— Прости, пожалуйста, — жалко прохрипел парень, назвавшийся Денисом, и утерся рукой. — Я сейчас уберу все.

— Куда! — Я встала в тапки и протянула ему полотенце. — С сотрясением лежать надо. Вставать вообще нельзя, а то мозги спекутся. Держи вот лучше, — я сунула страдальцу лоток и пошла на поиски Цацы.

Обнаружилась медичка в смотровой, с головой погруженная в какие-то бумажки. Я нервно кашлянула, чтобы привлечь ее внимание:

— Циациана Ашотовна, там новенький...

— Уще? — Врачиха стащила с носа очки для чтения, утстало потерла глаза, поднимаясь. — Как назло пряма: сартясение, краснуха, еще у Сафроновой из млатщей щивот схватил… А мне статиску нада для спонсарав готовить. Ты хоть панимаещь, Красавина, щто такой статистика? — Цаца устало махнула рукой и посеменила ко входу в изолятор.

— Ай-я-яй! — Донеслось до меня, едва меличка попала внутрь. — А латок-то? Латок зачем? Красавина, бери в туалет ведро и тряпка: пол мыть будещь.

Вознкать я не стала: Цаца и так была не в настроении, да еще на меня дулась. С таким раскладом можно было и укол в жопу получить, болючий.

Денис печально взирал на меня из-под бинтов, вцепившись в лоток, пока я возилась на полу, а врачиха хлопотала вокруг беспокойного пациента. Вся его поза будто извинялась за то неудобство, которое он нам доставил самим своим существованием. За это я была готова его убить: ему по определению полагалось быть сволочью, помыкающей женским полом.

Наконец я справилась с уборкой и открыла форточку — в изоляторе все еще витал мерзкий запашок рвоты.

— Спасибо, — кротко поблагодарил Денис и тихо сблевал в лоток.

— Пожалуйста, — вздохнула я и потащилась с его дерьмом в туалет.

Цаца объявила, что рвота в состоянии Малышева — это нормально, главное, чтобы он не заснул и не запачкал пол и ее драгоценное белье, а она мол, позже снова заглянет больного проверить. С тем врачиха и вернулась к своей статистике, которую, очевидно, только что пополнили сотряс и живот Сафроновой.

Следующий час мы провели примерно так: я развлекала новенького разговорами, а он периодически поблевывал в ведро, которое я поставила в изголовье постели — заманалась с лотком туда-сюда бегать.

— Слышь, а чего тебя Розочка Андерсеном назвал?

— А, так это, наверное, потому что я из Дании. Меня усыновители вернули.

— Чего вернули-то? Накосячил, что ли?

— Типа того. Не хочу об этом… Бу-э!

Это новенький снова заглянул в ведро.

— Ясно, не хочешь. Вот у нас Белка из средней: ее тоже удочерить хотели. Она у опекунов два года прожила. Бездетные они были. А потом — бац! И мамка ее с животом. Родили девочку. Ну и пошло: то Белка не так поела, то домашку не сделала, то не так посмотрела, то не то сказала. И вообще — генетика у нее неизвестно какая, родители — алкаши. И все, сдали Белку обратно. Так в «Дурдоме» и живет. А твои тоже мальчика родили?

От ответа Андерсен уклонился.

— Слушай, а почему вы центр «Дурдомом» называете?

— Почему-почему, — я пожала плечами. На самом деле, точного ответа никто не знал, потому что вопросом особо не задавался. Просто так повелось, «Дурдом» да «Дурдом». Но я не могла упустить шанс подавить новичка интеллектом. — Сам смотри. Раньше наша дурка детдомом официально числилась. ДД, сокращенно. А еще раньше он был коррекционный, ну для умственно-отсталых, сечешь? Дурдом и есть. Вывеска-то у нас, пока тут живу, раза четыре поменялась, а суть одна.

— Погоди-погоди, — Денис-Андерсен завозился под одеялом, но тут же болезненно сморщился и свесился над ведром. Отдышался, утерся полотенцем и снова уставился на меня, отогнув повязку. — Как это — для умственно-отсталых? Я же ведь нормальный. И ты нормальная. И Розочка — он даже рэп сочиняет! Насчет Мерлина я, правда, не скажу — он странный какой-то…

— Не странней тебя! — яростно оборвала я его. — Мерлин тут, может, самый толковый и есть. А тебя вообще психиатр смотрел? Ты комиссию проходил?

Прозрачные глаза выпучились на меня из-под бинтов:

— Какой психиатр? Какая коми… Бу-э!

— А вот такая! — Я торжествующе повертела пальцем у виска. — Скоро сам узнаешь. Так что береги голову, может пригодиться.

Новенький повалился на подушку, кашляя и тяжело дыша. Мне его даже жалко стало. Минутная слабость. Пусть лучше сразу привыкает. Потом спасибо скажет еще. Эй, а чего это он затих как-то подозрительно? Не заснул бы еще!

— Слышь, Андерсен! Ты не спи! Расскажи лучше что-нибудь. Про Данию вон расскажи. Как там?