Глава 24

— Что, что случилось? — растерянно спросил я упавшим голосом, предполагая самое худшее.

И немного успокоился, узнав, что Аяна всё ещё жива. Но зав отделением во время сегодняшнего обхода сказал Светлане, что её дочь угасает. Просил, конечно, не терять надежды, но готовиться к худшему.

Койку, блин, освободить хотят, не иначе, ремонт же, — пронеслось у меня в мозгу. — Может, и несправедливо, конечно, так думать, но… На лечение Аяна не реагирует, да и какое тут лечение, если эти эскулапы сами не знают, что с ней. Мозг вроде бы жив, однако в сознание девушка не приходит. И с каждым прошедшим днем она слабеет. Мать-мать-мать… Надо торопиться. Пока ещё не слишком поздно — надо торопиться.

Одновременно с этими паническими мыслями я говорил какую-то успокаивающую чушь Светлане и выслушивал её бессвязную речь, пока она не отключилась. Потом стал нервно вышагивать по расчищенному от снега асфальтовому пятачку у крыльца, пытаясь понять, что делать дальше.

Открылась, скрипнув, дверь служебного входа, и та же пожилая врачиха поманила меня пальцем.

— Да? — спросил я угрюмо, быстро подойдя к ней.

— Пошли за мной. Стой. Бахилы надень.

Женщина провела меня по цокольному этажу и ткнула пальцем в сторону душевой:

— Иди мойся. Ты как старый козел воняешь, и лицо у тебя чем-то черным вымазано.

— А дальше?

— А дальше тебе сменку принесут. Оставляй верхнюю одежду и всё грязное прямо тут, потом заберешь, никто не позарится. И иди потом к своей Дамбаевой. Понял?

— Понял. А как она?

Врачиха неопределенно махнула рукой и повторила:

— Иди мыться.

Ежась от холода, я разделся и прошлепал в душевую. Сделана та была где-нибудь годах в пятидесятых, с тех пор, похоже, не ремонтировалась и вызывала в памяти фильмы ужасов — стены, покрытые облупленной болотной краской, а на них змеятся ржавые водопроводные трубы с жуткого вида железными вентилями. Я, дрожа всем телом, всё ещё пытался подобрать положение кранов так, чтобы на меня лилась теплая вода, а не ледяная и не кипяток, как за моей спиной послышался шорох и раздался недовольный голос:

— В раздевалке одежда и халат. И вот, держи, вытереться потом.

Ну да. Та самая медсестра, насмешливо щурясь на мою инстинктивную попытку прикрыть самое ценное, протягивала мне застиранное древнее вафельное полотенце.

— Спасибо, — как можно более смиренно и вежливо поблагодарил я, делая пару шагов к медсестре навстречу и принимая дар.

Вот точно говорят: «Стыда нет? Иди в мед...»

Та, вероятно, ждала более эмоциональной реакции, поэтому поджала тонкие губы, ещё раз насмешливо и демонстративно мазнула по мне глазами, а затем неторопливо удалилась, хлопнув разбухшей от влаги дверью. Из средств гигиены в душевой обнаружились кусок хозяйственного мыла и небольшой обмылок обычного. Ну, чем богаты, тем и рады.

Облачившись без нижнего белья в гигантские пижамные штаны, чей-то вытянутый свитер и сильно разношенные тапки, я побрел по уже ставшим знакомыми полутемным коридорам, напоминая теперь сам себе печального клоуна. С большим пакетом подарков-сюрпризов.

И замер, едва войдя в полутемную палату: к привычному уже писку кардиомониторов добавился какой-то ритмичный шлепающий звук. Мое сердце ухнуло куда-то вниз, когда я увидел, от чего он исходит — рядом с койкой стоял, тускло светясь дисплеем, знакомый по фильмам громоздкий аппарат на колесиках, от которого к Аяне тянулись две голубоватых гофрированных трубки, сходившиеся в одну. Приглядевшись, я заметил на бледном лице девушки полупрозрачный загубник и окончательно понял, что произошло.

Светлана, сидевшая у кровати Аяны, не улыбнулась моему виду, только кивнула молча.

— Утром интубировали. Сказали, легкие не справляются, — она уже не плакала, лишь молча безостановочно растирала обе безжизненные руки дочери.

Мне показалось, что Аяна действительно выглядела ещё более похожей на мертвую. Лицо осунулось, крылья носа истончились, кожа стала неестественно белой.

— Давайте я.

Светлана снова кивнула, тяжело поднялась на ноги и отошла к окну.

Сдерживает слезы, чтобы снова не расплакаться, — осознал я.

И тоже стал массировать чуть теплые руки Аяны от тонких кистей вверх, к плечам.

Надо действовать.

— Светлана… Сходите поесть.

— Я не хочу, — она не поворачивалась ко мне.

— Пожалуйста, прогуляйтесь немного по улице. Так нужно, прошу вас.

— Зачем?

— Вы должны быть сильной. Ради неё. Ваша сила питает её сейчас. Чем слабее вы — тем слабее Аяна.

Спорный довод. Абсурдный… Но, кажется, подействовал.

— Да, Артем… Наверное, ты прав, — её тихий надтреснутый голос говорил о том, что Светлана находится на грани.

Скрипнула дверь.

Обернувшись, я увидел, как в дверной проем заглянула всё та же вредная медсестра. Вот только сейчас она не злилась и не насмехалась, а тихо зашла в палату и увела за собой Светлану:

— Пойдем, милая. Пусть пока тут мальчик посидит, ему полезно. А тебе отвлечься надо, пойдем, пойдем-ка.

Бросив на меня хмурый взгляд, медсестра прикрыла дверь, и я услышал, как Светлана, устало шаркая по полу, удаляется всё дальше.

Так, поехали.

Я обогнул кровать и, торопясь, стал выкладывать приготовленные мной вещи так, чтобы их не было видно сразу при открытии двери. Сильно пахнущий дымом бубен, нож, спирт, йод, здоровый кусок ваты, пластырь, ножницы, бинты. Опасливо прислушался к тишине коридора.

— Аян, сейчас я сделаю тебе немного больно. Ты сама меня об этом попросила, так что не обижайся, — я судорожно сглотнул и стал протирать пропитанным спиртом клочком ваты бледную ладонь девушки. Мой лучший нож с остро отточенным кончиком уже лежал лезвием в мисочке со спиртом.

— Так...

Я несколько раз вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоиться. Сердце колотилось, руки дрожали. Вытянул левую руку Аяны так, чтобы она свисала с края кровати, подложил сразу под неё бубен. Задержал дыхание, решительно взял нож и опять замер. Кто-то шел по коридору. Нет, дверь хлопнула где-то вдалеке, и опять всё затихло.

— Аян, держись, пожалуйста. Не плачь.

Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Задержав дыхание, я прикоснулся острием к тонкой коже, прямо к началу едва заметной линии. Если верить найденному в интернете сайту по хиромантии, это и была линия жизни. Не давая себе перевести дух, я повел лезвием по ладони Аяны, рассекая плоть. Нитка разреза покраснела, стали набухать алые капли, но я не останавливался, пока не довел линию почти до хрупкого запястья.

Торопливо выдохнув, я быстро, но тщательно обеззаразил свою собственную ладонь. И сразу же глубоко вонзил кончик ножа, почти не чувствуя боли. Адреналин переполнял тело и выплескивался из ушей. Я безжалостно провел разрез до запястья, сделав его шире и глубже, чем у Аяны, и сразу же схватился этой рукой за её пораненную ладошку. Сильной боли не было, рана лишь глухо саднила и как будто неприятно пульсировала с каждым ударом сердца.

Закапала кровь. Надеюсь, что не только моя, а наша общая с Аяной. Грубая, шершавая, сильно натянутая кожа на бубне приняла первые темно-красные капли. Я считал их по одной, жутко боясь, что что-то сделал не так, что порезал слишком слабо или не так как нужно. Медленно тянулись секунды. Я стал чуть разжимать и снова сжимать ладонь, «накачивая» кровь, когда она почти переставала капать. Наконец я получил требуемую «лужицу» в центре бубна. Провел ваткой с йодом по измазанной вялой ладошке Аяны.

Блин… Вот тут бы не помешала чужая помощь.

Кровь продолжала капать из моей руки, я каким-то чудом ещё не успел залить ей кровать Аяны, но это было неминуемо. Схватив вафельное полотенце, я намотал его на руку и стал, как мог аккуратно, бинтовать кисть девушки, положив на разрез стерильную марлевую салфетку. Затянув узел на бинте, занялся собой. Кровавая лужица на бубне прямо на глазах впитывалась в кожу.

С третьей попытки кое-как залепив себе порез пластырем, который, сволочь такая, упорно отклеивался с влажной кожи, я накрыл бубен тканью и запихал его обратно в пакет. Пузырьки вместе с обрывками упаковок от перевязочного материала, отправились туда же вместе с ножом.

М-мать ...! Это кто ещё?!

По коридору гулко раздались быстрые шаги, дверь открылась, и в неё ворвалась Светлана, испуганно глядя на дочь.

Я застыл, пойманный на месте преступления, сжимая измазанной в крови рукой мисочку со спиртом.

— Что ты делаешь?

— Э...

— Я спрашиваю, что ты делаешь? — её голос опасно повысился.

— Светлана… Почему вы так вбежали?

— Я… Я что-то почувствовала… Мне показалось… — женщина испуганно посмотрела на кардиомонитор, но тот продолжал ритмично пикать, давая знать, что Аяна всё ещё жива.

— Светлана...

— Отвечай! Артем, что ты сделал? — мама Аяны осторожно подняла забинтованную кисть дочери и с гневом уставилась на меня.

— Я смешал нашу кровь.

— Что??

— Я смешал нашу кровь. Мне приснилась Аяна, которая просила так сделать.

Светлана тяжело опустилась на стул, не выпуская девичью ладошку из своих рук и не сводя с меня взгляда.

А меня в этот момент накрыла отдача от пережитого стресса. Действие адреналина закончилось. Руки задрожали так, что мисочку со спиртом пришлось поставить прямо на пол. Заодно я задвинул зашуршавший пакет под кровать и распрямился, затравленно смотря на Светлану.

— Тебе приснилась Аяна?

— Да.

— Поклянись...

— Клянусь.

— Поклянись родителями.

— Клянусь, — без запинки выдохнул я. — Клянусь, что мне сказала это сделать Аяна.

Взгляд Светланы дернулся к двери, потом снова ко мне.

А она не удивилась, — отметил я машинально.

Мама Аяны поднялась, посмотрела в коридор, а затем прикрыла дверь плотнее.

Снова подняла забинтованную руку дочери и затянула узелок на повязке чуть потуже. Тихо сказала:

— Ещё бинт есть?

Я сглотнул и ответил:

— Да.

— Доставай.

Молча слазив за пакетом, я достал оставшиеся неиспользованными бинты, вату и салфетки.

— Давай руку, — приказала Светлана и рывком содрала мой криво налепленный пластырь, который и так уже частично отклеился.

Она продезинфицировала мне разрез и забинтовала намного быстрее и аккуратнее, чем я это делал с Аяной. Молча, не глядя мне в лицо. Думая о чем-то своем.

— Светлана… А что вы почувствовали? Почему прибежали?

Женщина что-то прошептала, но я ничего не расслышал. Потом слабо улыбнулась и поцеловала меня в лоб. Её губы были сухими и шершавыми.

— Можно я… ещё посижу?

— Сиди, Артем. Я могу чем-то тебе помочь? — её голос был смертельно серьезен.

— Н-нет… Я ничего больше делать не буду… Не знаю дальше.

— Понятно. Извини...

— За что?

— За то, что накричала. Я испугалась...

Я лишь беспомощно мотнул головой и опустился коленями на холодный пол рядом с кроватью, взяв левую руку Аяны.

Ничего не изменилось. Я ничего не чувствую, кроме того, что разрезанная ладонь саднит болью. Аяна выглядит так же, как до этой кровавой процедуры. Наверное, я что-то не так сделал… Знать бы ещё, зачем всё это… И что нужно делать дальше.

Алиса? АЛИСА? Ты меня слышишь? ОТВЕТЬ, ПОЖАЛУЙСТА! АЛИСА!

Вяло продолжая бесплодные молчаливые призывы к призраку, я понемногу успокаивался. Светлана, кажется, тоже. Мы сидели и молчали у кровати Аяны, слушая попискивание кардиомонитора.

— Что Аяна ещё сказала тебе во сне? — наконец нарушила тишину женщина.

— Не могу сказать, — неохотно откликнулся я.

— Она просила не говорить?

— Да.

— Просила не говорить даже мне?

— Да.

Снова воцарилось тяжелое молчание.

Блин… Я же Долотову позвонить хотел ещё утром… Так… А записи-то я в машине оставил, ай молодец...

— Светлана?

— Да, Артем?

— Вы успели поесть?

— Нет, но я не хочу.

— Светлана, — с нажимом произнес я, с упреком глядя на неё. — Пожалуйста, сходите в столовую. Я обещаю ничего не делать, но мне скоро нужно будет уйти. Идите, покушайте, я вас дождусь.

Мама Аяны слабо улыбнулась:

— Надо же… Мужик… Распоряжается… Хорошо, Артем. Иду я, иду. Ты прав.

Женщина ушла, ещё раз улыбнувшись мне от двери.

В её походке появилась какая-то… сила? Надежда? Она теперь на что-то стала рассчитывать?.. А если я слажал? Если Алиса что-нибудь не так передала? Если ничего не получилось?