Глава 13

Сразу после заседания суда, как только я расписался в очередных документах, ко мне подошел Долотов и протянул повестку:

— Вас вызывают в качестве свидетеля. Послезавтра, в 10:00, в Москве, по указанному адресу.

Аарон Моисеевич немедленно взял бумагу из моей руки и внимательно её изучил. Потом покосился на меня:

— Артем Григорьевич, позвоните вот по этому телефону и попросите перенести на другое время. Послезавтра у меня весь день уже расписан.

Следователь холодно смотрел на меня, не собираясь уходить.

Я подумал и предложил:

— Аарон Моисеевич, да и не нужно. Я сам съезжу. Это же свидетелем только.

Адвокат поморщился в очередной раз и беспомощно оглянулся на маму, стоящую рядом и комкающую свой многострадальный платочек.

— Как хотите, юноша. Тогда я по своим каналам попробую узнать побольше про это загадочное дело, раз уж господин Долотов так упорно хранит молчание.

Следователь буркнул в пространство:

— До скорого свидания, — и, не ожидая ответа, ушел.

— Артемка! — мама порывисто обняла меня, всхлипывая.

Адвокат нетерпеливо топтался рядом с нами, потом не выдержал:

— Мария Игоревна, давайте мы таки закончим сначала с делами, а? Артем Григорьевич, по горячим следам, так сказать, составим жалобу на этого нелюбезного следователя?

— Нет, — угрюмо ответил я. — Не надо жалобу.

Адвокат так удивился, что снял очки, протер и надел их снова, разглядывая меня через толстые линзы увеличенными рыбьими глазами:

— Позвольте осведомиться, юноша, почему же? Я говорил со знакомым экспертом, он рассказал мне, как этот Долотов над вами издевался.

— Следователь считает, что я виновен. И действует исходя из этого. Это его работа.

— Э… — Аарон Моисеевич разглядывал меня, словно инопланетянина, со смесью удивления, брезгливости и опаски. — Вы, случайно, не мазохист, юноша? Вам нравится, когда вас унижают?

— Нет, не нравится. Но жалобу подавать не стану.

— Ну, как хотите, юноша, — адвокат потерял ко мне интерес и стал собираться. — Всё-таки профессиональный совет вам на послезавтра: ничего не говорите. Вы в полном праве молчать, помните это.

— Да, спасибо, Аарон Моисеевич. Я запомню. Скажите, а по административным делам вы работаете? Я, похоже, без прав останусь к Новому году.

— А… Ну да, ну да… Берусь, но ничего не обещаю, разве что убедим судью минимальный срок избрать, упирая на спасение человеческой жизни. Факт вождения в нетрезвом виде зафиксирован, не отвертеться. Давайте обговорим позже, когда вам уведомление о дате суда придет. И, пожалуй, всё, Мария Игоревна, Артем Григорьевич, мне пора бежать, так что откланиваюсь. Вот моя визитка, звоните.

Полная фигура адвоката в дорогом пальто исчезла в полумраке коридора.

По дороге в Москву я убеждал маму, что предпочитаю вернуться в свою квартиру, что при этом тут же не напьюсь и совершенно не планирую выпрыгивать в окно. Что мне очень не хочется ехать к ней и общаться с её вторым мужем, отношения с которым у нас как-то исторически не сложились. И что мне сейчас нужно просто вымыться у себя дома и отлежаться в своей кровати. В качестве приемлемого компромисса я согласился на то, чтобы мама приходила ко мне каждый день и готовила всякую вкуснятину. А потом пошли деликатные вопросы обо мне и Аяне. И продолжались, пока я не сорвался:

— Господи, мам! Ну если даже ты мне не веришь, что говорить о следователе?! Не вру я! Абсолютно честно и откровенно! НЕ ВРУ!

Ну, тут мама, конечно, сделала вид, что поверила, но моя вспышка привела к тому, что остаток дороги мы молчали. И в шуме транспорта мое ухо снова различило знакомый отдаленный прерывистый горестный плач.

Дома я подсознательно ожидал увидеть что-то вроде последствий обыска, как в фильмах — вспоротый матрас, вытряхнутые на пол солонки, распахнутые настежь дверцы. Но в квартире было едва ли не аккуратнее, чем два дня назад, когда я уезжал.

Казалось, прошла уже целая вечность. Выпроводив наконец тоже изрядно вымотанную маму, ещё несколько раз твердо пообещав ей не пить, брать телефон по первому звонку и не сходить с ума, я с омерзением посрывал с себя вонючую одежду и залез в горячую ванну.

Вот с последним пунктом обещаний я, пожалуй, погорячился. Не от меня это зависит, не от меня. Правда, призрак? Что ж ты плачешь-то так, чего же ты от меня хочешь?.. Ответь, Аяна… Пожалуйста, если это ты плачешь, скажи хоть слово...

Наутро мысль о том, чтобы выпрыгнуть в окно, стала казаться не такой уж запредельной. Я мрачно изучал свое лицо в зеркале. Сторчавшийся наркоман, да и только. Красные глаза с подрагивающим в тике правым веком. Скулы обтянуло кожей, от носа к губам пролегли невесть откуда взявшиеся темные складки.

Желаемого облегчения сон в тихой, пустой и холодной квартире не принес. Я то забывался на некоторое время, хотя стоило закрыть глаза, как передо мной возникала та же злосчастная береза с черными трупными пятнами на белом теле, то просыпался от призрачного плача, вздрагивая всем телом и силясь успокоить бешено стучащее сердце. Иногда для разнообразия я видел во сне Аяну. С мертвым лицом, раскрашенным под белый череп с черными глазницами. Обнаженную, худенькую, с остренькими грудями, обведенными краской. Жалко скорчившуюся на черной промерзлой земле. Неподвижную. Медленно покрывавшуюся колкими белыми крупинками безжалостного снега под непрестанные далекие рыдания.

Сгорбившись на кухне, я бездумно пялился в голую стену, сжимая в ладонях кружку с остывающим горьким кофе. Из этого состояния меня грубо вырвал телефонный звонок, заставив вздрогнуть и расплескать на стол кружку, из которой я сделал максимум пару глотков.

— Да, мам? Да, уже встал. Нет, не простыл, просто со сна голос хриплый. Да. Да. Нет, всё нормально. Сказал же, нормально. Я не грублю, мам, извини, пожалуйста. Нет, не пил. Совсем не пил, честно-пречестно. Да, хорошо. Угу. Курицу на ужин буду. Сейчас… э… забрать машину надо. Да, со штрафстоянки. Нет, меня знакомый подкинет. Да, обязательно позвоню. Да, я понял. Конечно, мам. Ну мам, пожалуйста, не надо, а? Я очень осторожно поведу машину. Да, я понял, пока. Мам, ну правда, мне пора уже. Пока.

Немного встряхнувшись, я позвонил Валентину Семеновичу и попросил добросить меня до Балашихи. Первое, что я услышал от него, садясь в машину, было:

— Да, Артем, вид у тебя с сильного бодуна. Ты с чего надрался-то так? Заранее права оплакать решил? Как с поминок, хотя, — он потянул носом, — выхлопа не чую.

— Да трезвый я. Абсолютно трезвый. Проблемы есть, долго объяснять, извините, Валентин Семенович. Но с правами вы угадали, труба. До суда по времянке, а дальше всё, лишенка.

— Эх… Как же ты так, Артем… Осторожнее надо. Я вот, если даже по граммулечке раздавили на брата, всё, ни-ни за руль...

Я кивал его монологу, соглашаясь со всем, что он скажет. Желание посвящать кого бы то ни было в свои внутренние проблемы отсутствовало полностью. В какой-то момент я, сам того не заметив, задремал и очнулся, уже когда водитель подвез меня к штрафстоянке.

— Спасибо, Валентин Семенович. Сколько с меня?

Расплатившись, я с ужасом подумал, а хватит ли у меня денег на оплату стоянки. Хватило впритык. Да вот только вместо того, чтобы взять у меня деньги и отдать машину, мне выписали квитанцию на оплату. И я, горбясь и пряча лицо в воротник от холодного ветра, бьющего в лицо мелкими колючими снежинками, уныло шлепал по слякоти до ближайшего отделения Сбербанка (закрыто до 19 декабря), до почты (закрыто на обед до 14:30) и до следующего отделения, где, отстояв длинную очередь из пенсионеров, отдал наконец государству практически все оставшиеся у меня деньги.

Когда после выполнения всех формальностей я сел в свою холодную скрипящую «девятку», сил у меня уже не оставалось никаких. Пустой живот тянуло. Ну да, после «веселой» ночи про завтрак я даже не вспомнил, а вместо обеда мотался в поисках сберкассы. Сейчас время близилось уже к концу рабочего дня, и при этом я выполнил ещё только первый пункт из планов на сегодня. Когда салон немного прогрелся, нестерпимо запахло какой-то химией. Видимо, эксперт с чемоданчиком чем-то брызгал. Для очистки совести после остановки я ещё раз пошарил по машине, вяло надеясь каким-то чудом отыскать украденную гибддэшником видеокамеру, но, разумеется, это было бесполезно. Как и чем расплачиваться со знакомым, у которого я одолжил технику, ясности никакой, только ещё одна головная боль.

Поехал в больницу. Не представляя, что и как говорить, чтобы меня пропустили к Аяне. И оказался прав, спросили: «А вы кто?» — и отрицательно покачали головой. Узнал только, что состояние девушки стабильно никакое и что с ней в палате со вчерашнего дня сидит её мать. После чего, ругая себя за трусость, сбежал. Я, конечно, не знал точно, что именно скажет мне Аянкина мама, но почему-то казалось, что ничего хорошего ждать не следует.

Вернулся в Москву по М7 очень аккуратно, старательно соблюдая скоростной режим. Зашел в знакомую аптеку, попросил что-нибудь от нервов. Или для нервов, не знаю, как правильно. Девочка-фармацевт, чуть-чуть улыбаясь, пробила настойку пустырника, что-то мило пошутив. Но я так мрачно поглядел на неё в ответ, что она поджала губы и молча вручила мне пакет.

Дома ожидало другое испытание — мама. Меня зачем-то искал Аарон Моисеевич, а я пропал и не брал трубку, поэтому она уже звонила и в Балашихинскую милицию и в больницу. Ну офигеть — я в какой-то момент, совершенно не помню, когда именно, отключил звук у телефона и теперь тупо смотрел на сообщение о сорока трех пропущенных вызовах на маленьком экранчике. Справиться с волной рыданий, обвинений и тому подобного удалось, не без труда переключив маменьку на задачу «накормить зверски голодного сына».

Отвезя маму в её квартиру, ещё раз отбившись от настойчивых предложений пожить какое-то время с ней, торжественно пообещав раз в два часа звонить и докладывать свое состояние, я направился домой. Проходя мимо продуктового, уныло подумал, не взять ли и правда водки на вечер. Но тут же вспомнил, что на следующее утро мне нужно зачем-то пилить на другой конец Москвы по вызову Столярова П.А., некоего следователя 1 управления по расследованию особо важных дел Главного следственного управления СК РФ по Московской области.

В повестке значилось «в качестве свидетеля». Почему-то мысль о том, как быстро из свидетеля можно стать подозреваемым, а то и обвиняемым, вызывала во мне лишь вялую реакцию. Отупевший мозг практически перестал реагировать на то, что раньше заняло бы мысли надолго. Будущее было скрыто туманом, я перестал что-то загадывать и на что-то рассчитывать. Вернувшись в квартиру, я накапал столовую ложку пустырника, влил её в себя, запил остывшим чаем и, забравшись на кровать, уставился в потолок с трещинами на штукатурке.

Привет… Я всё-таки надеюсь, что это ты, Аяна. И ты можешь каким-то образом меня слышать. Ведь временами ты плачешь не так сильно, то есть что-то меняется? Что же ты всё-таки чувствуешь? Чувствуешь и почему-то не можешь сказать… Я очень сильно надеюсь, что ты не плод моего воображения. Что мне не нужно сдаваться в психушку, чтобы этот плач заглушили какой-нибудь химической дрянью… Потому что тебе там плохо. И ты ждешь помощи. Я не знаю, что именно тебя мучает. Если бы я только мог понять это… Если бы ты сумела объяснить, что нужно сделать. Как в фильме «Привидение» с этим, как его… Патриком Суэйзи. Только в отличие от той негритянки я слышу тебя, но ничего не понимаю. Оказывается, можно привыкнуть и к постоянному плачу у себя в ушах… Почти привыкнуть...

Мои глаза закрылись. Я стоял на той же опостылевшей мне поляне. Вот только осень была ранняя. Золотая такая, классическая осень. Береза тихо шелестела желтыми листьями. Трава на земле уже пожухла, тронутая первыми ночными заморозками. В кустах валялись ржавые жестянки, водочные бутылки, разорванная яркая упаковка из-под чипсов, пустая сигаретная пачка. Любимое место отдыха горожан, конечно. Шашлыки, все дела. Это же так трудно — убрать за собой. Я шел в сторону озера, оглядываясь. Хотя нет, вот кто-то, похоже, рыл мусорную яму. Большую такую и аккуратную. Закопал и даже снятый дерн потом на место вернул, только рассыпанный комковатый серый песок всё равно остался виден. Весной зарастет зеленью, будет совсем незаметно. Вот только либо не весь мусор в яму собрали, либо ещё накидали...

Когда я утром слепо нашаривал сотовый, чтобы отключить звук будильника, то, в отличие от предыдущей жуткой ночи, в памяти не всплывало ничего, кроме описанной достаточно мирной картины.

Может быть, на меня подействовал пустырник. Успокоил нервы. Купировал кошмары. Хорошо. А то знакомиться с новым следователем, представ перед ним с нервным тиком, мешками под глазами и трясущимися, как у наркомана, руками, было бы стрёмно.

Я же нормальный. Правда?