Глава 19

Наступившая в голове тишина немного даже напрягала. Зато подзаработал в этот вечер. Ну как подзаработал… На заправку до полного бака хватило. Вернулся домой после полуночи, быстро слопал оставленные мамой остывшие вкусняшки и торопливо лег спать, опасаясь, что сейчас Алиса с новой силой возжаждет общения на всю ночь.

Провалился в крепкий сон практически сразу, как только закрыл глаза. Вымотался сильно, всё понятно. А вот пробуждение было...

Холодно… Дико холодно. Всё болит, левую руку вообще не чувствую, как будто её нет. И что-то с силой сдавливает со всех сторон, что-то тяжелое, жесткое и шершавое, везде, по всему голому телу. Я пытаюсь вдохнуть сильнее, перекрывая боль в стиснутых ребрах, но это не удается, я не двигаюсь, дыхание перекрывается спазмом, я не могу дышать. В судороге я приоткрываю рот, царапая кожу на челюсти как о наждачную бумагу, и тут же давлюсь, чувствуя, как в рот сыпется отвратительный холодный… песок?! Сознание заливает пылающим огнем, разлепляю веки, но не вижу ничего, лишь что-то немедленно начинает колоть и жечь мгновенно высохшие глаза. Я бьюсь в этих безжалостных тисках, силюсь сдвинуть правую руку, сжимаю и разжимаю скрюченные пальцы, скребу душащий меня ледяной твердый покров и безрассудно ломая ногти в бешеном неконтролируемом припадке отчаяния. Мысли напрочь смыты ужасом и сумасшедшим желанием жить, не осталось ничего от разумного существа, лишь только беспомощно бьющийся кусок мяса в смертельных объятиях морозильной камеры, сжатый и надежно упакованный прочной пленкой, лишенный возможности двигаться, способный только подергиваться. Дыхание окончательно перехватывает, перед выпученными невидящими глазами мерцают красные круги… Судорожные движения замедляются, тело цепенеет, прекращая сопротивление, тепло покидает плоть, кровь застывает в жилах багровыми сосульками. Последний едва слышный хрип из горла, забитого колючим песком, последняя вспышка сознания, истощившая жизненные силы, — и мозг отключается, унося боль и страдания.

Темнота. Темнота и одиночество. Темнота, тишина и покой. Бесконечная темнота, полное отсутствие звуков, запахов, ощущений. Смертельный покой. Бесконечное безвременье. Отнимающее остатки разума, затирающее остатки памяти широкой холодной влажной черной кистью. Остаются только эмоции — бессмысленные, лишенные предыстории, не относящиеся ни к чему, что можно вспомнить. Безумие… Беспамятство… Безмятежность… Нет… Отголоски боли слишком сильны, они проступают через липкий слой забытья, они бугрятся острыми иглами, впиваются в искалеченное… нет, уже не в тело… в сущность… Эта боль не позволяет раствориться полностью, не позволяет уйти и исчезнуть, стать ничем и никем, навсегда… И я снова вспоминаю, как это… чувствовать… Чувствовать боль… Но ведь когда-то были и другие ощущения… Звуки, запахи, прикосновения… И меня наполняет бесконечная тоска по всему, что я когда-то беспечно принимал как должное… А теперь потерял… Навсегда… Навечно… Горечь и отчаяние, безнадежность и мертвое ничто…

Не знаю, сколько прошло времени. Как измерять вечность? Половинка вечности, частичка вечности… Как делить время там, где ничего не происходит? Когда есть только ты и твоя тоска, ты и твое отчаяние, ты и твой безмолвный вой в пустоту?.. Но внезапно в этой пустоте появляется звук… Мелодия… Что-то знакомое… Зовущее, раздражающее, связанное с чем-то очень привычным… Нужно вставать… Мое сознание с треском рвется на части и соединяется вновь, ко мне возвращаются ощущения, ритмичные звуки настойчиво толкаются в уши, рывком появляется чувство холода, саднит правая рука, тело как будто избили арматурой, но оно есть, я чувствую, как снова бьется мое сердце, судорожно, как будто после изнурительного бега. Будильник. Это будильник. Вставать.

Я открыл глаза. Это… это был всего лишь сон. Кошмарный сон. Пересохший рот всё ещё как будто забит песком, язык распух — похоже, я его прикусил. Левая рука — отлежал, видимо, — вообще не чувствовалась. Я испуганно потряс ею, схватился за неё правой и зашипел от внезапной резкой боли — два ногтя оказались обломаны, из-под них сочилась кровь. И простыню я порвал. Не говоря о том, что запачкал красным. Мышцы спины и ног свело, хуже всего правую икру — она неестественно бугрилась камнем. Ну, хоть левую руку закололо иголочками, чувствительность возвращалась потихоньку. С воплем сполз с кровати и ногтями впился в икроножную мышцу, чтобы размять её.

Я тяжело дышал, стонал и матерился. Измученное тело изнемогало от желания спрятаться под теплое одеяло и не вылезать никогда-никогда. Мыслей в голове было немного, и все они были какие-то обрывистые и невнятные. Но понемногу разум восстановил свое командное положение и стал по крупицам заново набирать боевой экипаж из толпы безумных матросов-паникеров, мельтешащих по уголкам сознания. Я заставил себя подняться, добрался, прихрамывая, до санузла и залез под душ, включив обжигающе горячую воду. Выждал, сколько мог, набираясь храбрости, потом, зажмурившись, двумя руками одновременно закрыл красный краник и выкрутил холодный.

— Б… ааааааа!!! РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕТЫРЕ-ПЯ-А-А-АТЬ!

Дрожа всем телом, сделал воду нормальной. Сердце колотилось как бешеное, но вкус к жизни и сильным ощущениям я восстановил. Нога ниже колена и пальцы с обломанными ногтями всё ещё болели, но в целом жить уже было можно. И думать. Потому что в психушку я двигался прямо-таки ускоренными темпами.

Если бы не будильник… П… котенку. Интересно, я бы проснулся сам?.. Или вечером мама нашла бы меня в кровати? В коме, как Аянку — привет, мама, привет, сын, лежи-лежи, не вставай, я тебе покушать принесла...

Что именно мне привиделось, я догадался. Точнее, предположил. Поэтому неуверенно позвал:

— Алиса?

Ответа не было. Впрочем, и хорошо… Я ещё не чувствовал, что готов с кем-то говорить. С раскаянием вспомнил, чем закончился наш вчерашний диалог. Я всего лишь попросил Алису рассказать, как она умерла. Как её убили. Вчера это казалось вполне уместным, логичным и прямо-таки необходимым — в интересах открытого мной самостоятельного расследования. Сегодня я бы такой ошибки не сделал.

Допрос потерпевшей, ага. Следователь хренов, б… М… к. Дебил. Господи, какой же кошмар… Если это именно то, что она пережила… Господи… Алиса, прости меня, пожалуйста… Если это был её ответ, я его заслужил. Спросил — на тебе, жуй. Жри столовой ложкой. Что-где-когда, б… Уважаемые знатоки, вопрос задает Юраев Артем из Москвы. Отвечает школьница Алиса Балакирева, внимание на экран.

Меня снова бросило в дрожь, и я сначала сделал воду горячее, а потом опомнился, выключил, растерся полотенцем докрасна и стал одеваться.

Её закопали ещё живой. Песок… Колючий холодный серый песок на зубах. Она замерзла и задохнулась.

Кривясь от боли, я обгрыз отошедший ноготь и обработал йодом дрожащие и распухшие, ставшие малиновыми пальцы правой руки.

А почему серый песок? Я же ничего не видел… Почему я решил, что он был серый?

Неловко действуя левой рукой, помогая зубами, криво и косо замотал пальцы пластырем, заранее содрогаясь при мысли о том, как буду потом сдирать липкую ленту.

Где я видел серый песок? Мелкий колючий серый песок в пожухлой траве и березовые листики… Почерневшие, опавшие, бурые или желто-красные… БЕРЕЗА! Я где-то уже видел это… Блин… Где? Когда я это видел? Серый песок под березой… Кусты рядом, какой-то мусор...

Я стоял, невидяще уставившись в пустую стену.

Мусор, мусор в кустах… Какие-то шашлыки… Нет… Нескучный сад? Нет… Береза… Я помню, конечно, ту поляну, но… желтая береза? Осень? Ранняя осень, сентябрь, желтая береза! Я видел эту поляну другой, я видел её, но когда? Во сне? Во сне! Блин, уже столько всего произошло, я почти всё забыл, но… кажется, мне это снилось!

Я машинально оделся и вышел из квартиры, тщательно заперев дверь. Тело двигалось на автомате, и если бы мне навстречу на улице попался динозавр, я бы скользнул по нему безразличным взглядом и пошел дальше. К машине. Открыл дверь, завел мотор, пристегнулся. Показал поворот, тронулся. Влился в поток машин, перестроился, подождал на светофоре. Меня влекло к той поляне. У меня не было сомнений, была лишь цель.

Я терминатор, я робот-полицейский, у меня есть задание. Никаких эмоций.

Я вел машину. Аккуратно, быстро, уверенно, плавно. Отслеживая всё происходящее вокруг: мотоциклиста, готового сорваться и подрезать, пьяного, подходящего к пешеходному переходу, неуверенную в самой себе дамочку на новенькой «пятерке», похоже, недавно из автошколы. Уступить, рвануть, переключиться, поворотник, перестроиться, притормозить, ускориться, поворотник, перестроиться, притормозить, переключиться...

Это было, вероятно, то самое состояние «дзэн». Бездумное, но активное созерцание действием с автоматической ответной реакцией. Если бы я сейчас не машину вел, а сражался на турнире, то, вероятно, дошел бы до самого финала в этом леденящем спокойствии, успевая и отражать удары, и наносить свои в тот единственно выверенный момент, когда противник открыт и беспомощен.

МКАД, Щелковское шоссе, поворот на Балашихинское. Всё пролетело мимо меня, не оставив ни одной зацепки в памяти. Я жил настоящим моментом, безостановочно двигаясь к цели. Мне нужно попасть на поляну. Снега за неделю выпало немного, поэтому я без проблем проехал по занесенным легкой порошей следам машин и остановился на том же месте, что и в прошлое воскресенье. Вытащил складную лопатку, хлопнул крышкой багажника и пружинистым шагом направился по хоженой уже столько раз тропе.

На поляне мало что изменилось. Место, где стояла палатка, всё ещё можно было различить. Потухший костер, многочисленные цепочки следов вокруг него. Ветер угрожающе завывал и скрипел телами нависающих над поляной сосен. Небо было затянуто однородной серой мглой, скрывающей солнце. Я подошел к березе поближе… Нет, не здесь, слева от меня должны быть кусты. Медленно стал обходить дерево, проваливаясь в нетронутый снег по щиколотку, и встал, когда ствол оказался между мной и поляной. Сделал пару шагов назад. Зажмурился и вызвал в памяти восстановленную картинку из сна.

Слева от меня кусты. В них мусор — несколько проржавевших смятых жестянок и осколки разбитой бутылки. Передо мной, между корнями березы, выступающими из земли, заметно, что дерн снимали и укладывали назад, в пожухлой траве после закапывания остался серый песок. Контуры ямы угадываются, она слишком большая, чтобы счесть её мусорной. Но случайно сюда и не пойдешь через кусты ломиться, а если по нужде, так лучше от поляны в другую сторону, в лес, здесь же деревья растут далеко друг от друга.

Открыл глаза, ещё раз сравнил мысленную картинку с местностью, шагнул немного вперед и вправо. Стал разгребать снег, отбрасывая его за себя, освобождая прихваченную морозом землю. Я быстро взмок, расстегнул куртку, сдвинул повыше на лоб шапку. Вонзил полотно лопаты в дерн, покачал, вывернул сразу целый ком с неопрятно торчащими мелкими корешками. Да, здесь точно копали осенью, я не ошибся. Осознание этого придало сил, и я заработал ещё быстрее. Сняв дерн, стоя на коленях перед ямой, я прямо руками выбрасывал серый песок, не обращая внимания, что он застревает на моей одежде, сыплется в ботинки… Пока не дотронулся до чего-то твердого. Холодного. Неподвижного.

Я остановился, тяжело дыша. На глаза выползли непрошеные слезы и покатились по щекам, обжигая. Вгляделся в яму. Нет, ничего не разобрать, ничего не видно. Задрожав, я снова медленно наклонился над ямой и стал осторожно, одними кончиками распухших как сосиски пальцев, замотанных пластырем, отгребать песок. Обнажая худенькое голое плечико. С потемневшей после смерти гладкой кожей. Рука без перчатки замерзла так, что я почти её не чувствовал.

Алиса… Я нашел тебя...

Выпрямившись и встав с колен над могилой, вытер глаза тыльной стороной ладони. Шмыгая рассопливившимся носом, сорвал с себя куртку и накрыл ею раскоп, затем повернулся и как слепой двинулся в сторону машины. Пройдя десяток шагов, выругал себя идиотом и, вернувшись, снова опустился на колени. Достал из карманов перчатки, мобильник и автомобильные ключи, зачем-то поправил рукав, чтобы куртка лежала на земле аккуратнее, и пошел, ускоряя шаг.

Не чувствуя холода, я сел в машину, развернулся и доехал до шоссе. Проверил — связь на телефоне появилась. Покопавшись в барсетке, выудил визитную карточку и набрал номер следователя-«важняка». Трубку взяли быстро:

— Столяров слушает.

— Петр Александрович, это Артем говорит.

— Э… Кто? Повторите.

— Юраев Артем.

— А… Да… Артем… У тебя важное что-то? У меня тут совещание сейчас, — Столяров говорил торопливо, явно рассчитывая быстро от меня отделаться.

— У меня труп.

— Что? Замолчали все! Юраев, повтори!

— Я нашел труп. Тело.

— Собрание закончено! Юраев, ты где? Что за тело? Нет, сначала где ты находишься?

— Балашихинское шоссе, на повороте в лес. Долотов знает. Тело рядом с той поляной.

— А почему ты на шоссе?

— Потому что на поляне телефон не берет. Пришлось выехать из леса.

— Так, Юраев! Сядь в машину, никуда не двигайся, включи аварийку и жди. Ничего не делай. Понял? Жди, скоро подъедут!

— Да понял я… Сижу и жду...

В ответ из телефона раздались гудки. Видимо, Столяров, разогнав совещание, стал раздавать начальственные указания, не тратя время на прощание со мной.

— Алиса? — позвал я в пустоту. — Алис… Ты слышишь меня? Прости меня, дурака… Я не подумал, я не знал, как это больно… Алис… Извини...

Призрак не отвечал, и я тоже смолк, сжимая до боли в руках руль. Ждать пришлось недолго. Минут через пятнадцать со стороны Балашихи послышался вой милицейской сирены, и вскоре рядом со мной резко затормозила патрульная машина, а за ней, чуть приотстав, встал милицейский микроавтобус.

— Юраев! — не успел я открыть дверь и выйти из «девятки», как Долотов уже подбежал ко мне.

Я собрался было поздороваться, но мне тут же скомандовали:

— Садитесь в патрульную машину, свою заприте.

Пожав плечами, я выполнил указание, усевшись на заднее сиденье. Следователь опустился рядом со мной, и мы понеслись по ухабам лесной заснеженной дороги. Молча. Долотов поглядывал на меня со странным выражением, а мне было пофиг. Вот совершенно пофиг. По сравнению с тем, что я пережил этим утром, пофиг было абсолютно на всё.