Гробовщики 2.0

Александр Иванович Бегальцев был человеком простым и смышленым: всегда знал, где можно стащить, что плохо лежит и с кем нужно поделиться, чтобы избежать уголовной ответственности. К своим тридцати четырём годам он успел наладить связи со всеми ключевыми фигурами на заводе. С вечной, словно приклеенной улыбочкой, в наутюженной зелёной робе и белой каске чуть набекрень, Бегальцев мог поддержать беседу о чём угодно и с кем угодно, будь то секретарша или коммерческий директор. Даже с рабочими у него сложились неплохие взаимоотношения. Работал Александр Иванович начальником деревоперерабатывающего цеха. Производил упаковку для чугунных чушек и графитных блоков, а также двери, окна и гробы по спецзаказу. Предприятие было вредным и, несмотря на полный набор экологических сертификатов, спецзаказы клепали по два, а то и по три раза на неделе. В общем, работа кипела, денежки водились, а до старости оставалось ещё много-много лет. Однако сегодня день у Бегальцева не заладился с самого утра.

— Гвоздей нет! — причитала бригадир Лариса, тряся пустой коробкой. В цехе в основном работали женщины, только на станках, да на погрузке вкалывали пару мужичков неказистого вида с небольшим окладом, уходившим на забегаловку «Калинка», расположившуюся в ста метрах от проходной предприятия. — Вчера оставалось полкоробки, я ещё их взвешивать ходила. Три семьсот! Даже бумажка приклеенная осталась, а гвоздей нет! Украли ироды!

— Не крал я, — оправдывался Игнат, спитой плотник с дрожащими руками. Руки его всегда мелко подрагивали, но стоило Игнату накатить полстакана и встать за станок, как движения делались плавными, словно у хирурга, точными. За что ему многое и прощалось.

Оперативка проходила в узкой комнатке, кабинете начальника цеха, со стенами, завешенными плакатами по технике безопасности, столом и тремя лавками, на которых теснились работницы постарше, молодняк же толкался у входа. Повсюду шушукались и недовольно разводили руками. Без гвоздей цех не выполнит план, а без плана не будет премий. Система поощрений и наказаний крутила свой маховик, как в прежние времена, несмотря на то, что хозяином завода было уже не государство, а частник. Лицо Бегальцева скривилось и, словно паутиной, покрылось мелкими морщинами. Пропажа гвоздей отдалась тупой болью в поджелудочной.

— Людмила Павловна, а вы что скажете?

Полноватая мастерица откашлялась и, степенно вытерев платком лоб и щёки — стояла середина июля, и в помещении было душно, — ласково сказала:

— А куда ж они делись, Игнатушка? Только ты мог стянуть с Мишкой. Вот смотри, смена Николая с Иваном заступает со среды, так? Так! А сегодня вторник, а гвозди были в коробке в понедельник, то бишь вчера. Понимаешь? — седая голова качнулась, и мастерица стала похожа на изготовившегося к прыжку снежного барса.

— Да не крал я, Павловна! Ни я, ни Мишка, хай ему пусто будет. Ни гвоздя!

— Ты ещё скажи, что вы не квасили вчера в «Калинке». Перегаром несёт аж сюда, — в голосе мастерицы зазвучали нотки материнской заботы и неподдельного участия, словно она уговаривала сознаться малыша, который обделался и поэтому сейчас переминается с ноги на ногу, недовольно жуя недокуренный бычок.

— Ну ходили, но это Ванька проставлялся из литейного, у него дочка родила…

— А где Мишка?

— Да переодевается, поди.

— Точно?

— Да, Павловна, он никогда не…

Бегальцев задумчиво крутил в руках мобильный телефон и с неприязнью смотрел на спитого плотника, иногда бросая взгляды в окно на молчаливые пилы и станки. В цех падали косые лучи утреннего солнца, будто прожектор светил сквозь толстую плёнку настолько грязными были стёкла, а в воздухе кружила древесная пыльца, поднятая с обшарпанного временем пола дежурной сменой уборщиц. Что Игнат, что цех навевали на Бегальцева тоску непонятной природы. Наконец, не выдержав, он хлопнул ладонью по столу.

— Так, Людмила Павловна, я пошёл в заводоуправление, а вы тут как-нибудь решите вопрос с гвоздями, если надо — закажите на складе. Только в темпе. План у вас есть, работайте по нему и не забудьте про спецзаказы.

— Я разберусь, Александр Иванович, идите.

Бегальцев встал с жёсткого стула и непроизвольно потянулся. Стайка молодых работниц у выхода захихикала и расступилась, пропуская его, а вот дамы постарше на лавочках недовольно зашипели вслед. Им казалось, что начальник цеха неправ, оставляя пьяницу без наказания. Бегальцева это не смутило, мысленно копаясь в причинах собственной тоски, он побрёл в сторону заводоуправления — там как раз в полдевятого открывался буфет.

***

— Он тоже сдохнет, как последняя тварь, не волнуйся! — рука говорившего крепче сжала молоток. — Кто ещё, дружище?

Когда очередной порыв ветра начинал раскачивать столб, тусклый свет одноглазого фонаря наполнял улочку дрожащими тенями. Кусты по обочинам принимались отплясывать дикий танец, тянуть длинные лапы, то резко запрыгивая на две человеческие тени, то снова возвращаясь обратно — к серым плитам забора с колючкой на макушке. Когда же ветер стихал, узкая улочка наполнялась всхлипываниями. Человек в пальто поверх заводской робы и деревянной маской на пол-лица недовольно цыкнул. Свернувшийся младенцем мужчина у его ног мешал насладиться прохладой летней ночи: бормотал что-то нечленораздельное, хватался руками за разбитые колени, стонал. Мразь! Человек в маске, коротко замахнувшись молотком, ударил. Раздался хруст костей и вопль, маленькое тело содрогнулось, со щек жертвы закапали слёзы.

— Кто? — крикнул мучитель.

— Не… не убивайте, молю…

— Молиться уже поздно. Молятся — когда есть надежда, что ещё можно всё изменить или измениться, а ты уже ничего не можешь! Разве что сожрать пару гвоздей.

— Не надо… Куровский!.. Куровский у них главный! Бегальцев, Стрижова… Кто ещё?! Тонкевич, наверное… Не знаю! Больше никого не знаю.

Вопли страдальца эхом заметались по улочке и, упёршись в забор, потонули на промышленной площадке. Мостовые краны скрипели ржавыми крюками, неизвестно откуда взявшиеся вороны кружили всё ближе, каркали, отрывая куски рубероида с покатых крыш цеховых коробок. Улочка, словно вымерла: ни одного прохожего, ни одного охранника промзоны, только мучитель и жертва… и полная, будто яичный желток, луна.

— Ты повторяешься, — отрешенно произнес человек в маске и снова ударил, теперь уже в локоть.

Хруст. Вопль. Мольбы. Ещё удар — в щиколотку. Потом в другую руку. Потом серия ударов, будто на базар в мясной отдел поступила новая туша. Вопли слились в протяжный вой.

— Скучно с тобой. Одно и то же. Сделаем по-другому, — человек в маске положил молоток на тротуар рядом с жертвой и достал из кармана заводской робы гвозди, завёрнутые в холщёвую бумагу. — Будем проводить терапию. Ты хотя бы поборолся за свою никчёмную жизнь, что ли? А то столько жира наел, столько крови высосал, водки выглушил, а толку ноль целых ноль десятых. Как-то несправедливо, не находишь? Тем более в понедельник — у тебя должно быть полно сил, а ты? Знаешь что, можешь не отвечать, я проведу тебе иглоукалывание, сразу станет лучше…

Страдалец, собрав остаток сил, перевернулся на живот и, превозмогая боль, попытался уползти. Сломанными пальцами искалеченные руки цеплялись за трещины в асфальте, ноги судорожно елозили — продвинуться вперёд не получалось.

— …Только вместо игл, дружище, будут гвозди, — закончил мысль человек в маске и подобрал молоток.

Улочка наполнилась глухими ударами, криками и звериным рёвом, как может кричать животное, загнанное в угол перед самой смертью.

Стая ворон подлетела ближе.

***

Буфетчица Карина знала толк в кофе. Она приготовила его именно так, как любил Бегальцев: несладкий, с пенкой, ароматный — итальянский сорт отборный, никакой робусты — и ещё кружочек шоколадного печенья на блюдечко положила, хотя Бегальцев не заказывал. Как ни крути, а Карина не зря сверкала золотыми кольцами, серьгами и цепочкой — она знала, как заработать и как завести нужные знакомства. Бегальцев благодарно улыбнулся буфетчице и сделал маленький глоток обжигающего наслаждения. Всё-таки крутиться можно по-всякому… Мысли о Карининой выручке как-то сами собой свернули в другое русло и уперлись в болезненные для Бегальцева воспоминания. Он поспешно отошёл от прилавка и, ещё раз улыбнувшись буфетчице, присел за круглый столик возле окна.

Руки в мозолях и занозах, старенький рубанок и молоток с круглым бойком — безликие унылые дни плотником — начало его карьеры на заводе. Образование не помогло, пришлось пробиваться самостоятельно, с самого низа. Даже в таком паршивом месте, как оказалось, нужны были связи. Связей у Бегальцева тогда не было, они появились намного позже, спустя годы и цистерны водки распитых до работы, во время и после неё. Собственно, так он и познакомился с нужными людьми. Спецзаказы… Родственники заводчан заказывали у завода гробы, когда и просто напрямую у исполнителей, без посредников. Много мёртвых рабочих — много левых денег. Въедливый запах, удушающая пыль и гробы-гробы-гробы — калейдоскоп одинаковых дней, разбавленных водкой и табаком. Знакомство с начальником литейного цеха Куровским. Кража металла… Упаковываем — вывозим, упаковываем — вывозим. Много несчастных случаев, потому что вывозить металл приходилось ночью и опять гробы-гробы-гробы только уже не родственникам, и уже реальные деньги… и карьерный рост.

Невесёлые размышления прервал звонок. На экране мобильного требовательно замигала фамилия Куровского. Бегальцев торопливо допил кофе и проглотил печенье.

— Алло, слушаю вас Пётр Павлович.

— Привет, Саша, закончил оперативку?

— Да, Пётр Павлович, закончил.

— Вот и отлично, зайди ко мне, пожалуйста, есть разговор, — собеседник на том конце трубки вздохнул. — Это срочно, Саша.

— Иду…

Бегальцев вопросительно посмотрел на отключившийся телефон, и лоб прорезала глубокая морщина. Опять у Куровского проблемы. Встав из-за стола, Бегальцев сгрёб чашку с блюдцем, аккуратно пристроил их на ленту для посудомойки и, ещё раз улыбнувшись Карине, вышел из буфета. Путь на площадку с основным производством, а точнее в литейный цех, где работал Куровский, лежал через заводскую проходную. Кивнув охранникам, тоненькой девчушке и вислоухому парню, Бегальцев приложил электронный пропуск к турникету. Лампочка моргнула зелёным.

На заводе вились миниатюрные смерчи пыли: расположение зданий не соответствовало строительным нормам, также не бралась в расчет роза ветров — в цехах было не продохнуть. Особенно в литейном. Бегальцев откинул резиновые полосы завесы на воротах и вошёл. Жирные слои пыли облепили подкрановые балки и плоские крыши рабочих вагончиков. Пахло сивухой и перегаром. Рабочие курсировали между печками и вагончиками, и удары пятитонного пресса сливались для них с тягучими глотками терпкого шмурдяка, помогавшего забыть и забыться. Время здесь, казалось, остановилось и замерло. Бегальцева всегда ужасала мысль работать в основном цехе: да начальником цехов платили больше, да им шёл горячий стаж, но какой ценой? Стоило ли здоровье этих денег? Поднявшись по скользкой лестнице на девятнадцатую отметку, Бегальцев прошёл мимо места для курения, где толпились с десяток перемазанных сажей людей, и толкнул дверь в кабинет начальника цеха — небольшое помещение с двумя покрытыми копотью окнами и задыхающимся кондиционером.

— Здравствуйте, Пётр Павлович. Я не опоздал?

Куровский, подтянутый седовласый мужчина, в котором чувствовалась военная выправка, оторвался от чтения бумаг и, привстав из-за стола, протянул Бегальцеву руку.

— Здравствуй, Саша. В таких делах, главное — своевременность, — Куровский снова сел. Слова его ложились чётко и размеренно, будто тяжёлые кирпичи под мастерком опытного каменщика.

— Что-то случилось?

— Да, Саша, случилось. Произошёл несчастный случай. При погрузке вчерашней партии погиб человек.

— Как погиб? — удивился Бегальцев.

— Придавило чушкой насмерть, словно катком проехали, чушка-то тонну весит, сам понимаешь без шансов.

— А партия что?

— А что партия? Отправили. Наших два вагона уехало, тысяч двадцать тебе капнет, не переживай. Всё как всегда. Вопрос тут в другом.

Бегальцев невольно напрягся: «другие вопросы» всегда заканчивались большими неприятностями. Ему уже приходилось с подобным сталкиваться, и пережить это ещё раз совсем не хотелось, но холодные голубые глаза Куровского говорили об обратном.

— В чём? — неуверенно спросил Бегальцев, хотя уже догадался, о чём пойдёт речь.

— Похоронить надо бы человека, как положено. Приготовь всё: сделай десяток гробов, один для двухсотого, остальные — Тонкевичу за похорон-услуги. Вечером с ребятами заеду, упакую — и к могильщикам на Ореховский. Там место прикормленное, тихое, нашего закопают без лишней суеты. Помнишь, как того журналюгу из «Вечера новостей» и Симбирцева с его пацанами?

— Помню, — кивнул Бегальцев и нервно сглотнул подступивший комок. Ему показалось, что Куровский специально вспомнил про пацанов Симбирцева и журналисте, чтобы его припугнуть. Нельзя упаковать семерых забитых до смерти людей в деревянные макинтоши и забыть. Бегальцев уж точно никогда не забудет.

— Я всё сделаю.

— Ты уж, Саша, постарайся. Ничто не должно помешать нашему делу. Даже эта июльская жара и быстро гниющее мясо. Ты меня понимаешь?

Бегальцев снова кивнул. Куровский перевёл взгляд с собеседника на бумаги, давая таким образом понять, что разговор окончен. Посидев еще некоторое время в задумчивости, Бенгальцев поднялся и вышел.

«До вечера», — услышал он, почти закрыв дверь. По спине поползла капля пота.

***

Земля прилипала огромными комьями; жирная и тяжёлая, она мешала копать третью могилу. Скрюченные пальцы в никотиновых пятнах с трудом держали лопату. Мужчина кряхтел, но упорно продолжал свою работу — согбенная спина топорщилась частоколом выпирающих сквозь мокрую футболку позвонков, большая лысая голова раскачивалась в такт метроному, который стоял у самого края ямы. Яркий свет фонаря ходил вокруг, освещая то метроном, то спину, то могильные кресты.

— Чудесная ночь, не правда ли? — спросил человек в маске, светя фонарём на дно будущей могилы.

— Ночь как ночь, — равнодушно ответил копатель.

— Разве?

— Не знаю.

— Не знаешь?! А я тебе скажу. Вот, представь себе, что живёшь ты до… — человек в маске посмотрел на часы, — до двадцати трёх ноль-ноль сегодняшнего дня. Как бы ты хотел провести последние минуты?

Могильщик, не разгибая спины, счистил с лопаты налипшие комья.

— Сыграл бы на гитаре.

— Если бы ты сейчас сидел дома и играл бы на гитаре, ночь стала бы лучше?

— Вряд ли.

— Хорошо, а если бы ты узнал, что эта ночь у тебя не последняя?

— Наверное.

— Чудесно, дружище.

— Хотите меня убить? — спокойно спросил копатель, ровняя стеночки по периметру.

— Подумываю над этим. Ладно, давай докапывай пока, а я расскажу тебе о муках директора вашей артели.

Могильщик засопел недовольно, но промолчал.

— Так вот, поймал я вашего Тонкевича на деньги. Все любят деньги, куда людям столько? Бесовство это. Договорились место посмотреть. Сам припёрся наивный, представляешь?

Могильщик снова ничего не ответил, только многозначительно хмыкнул.

— Как на духу все схемы, все контакты выдал, — продолжал человек в маске, — про тебя тоже много чего рассказал нехорошего, словно ты не придаток к лопате, а главная мразь. Понял видать, что дело не в деньгах, соскочить захотел. Но, поверь, у меня не соскочишь. Выбор ему дал — петлю на шею или живым в землю. Так и не смог выбрать, пришлось помочь, да ты сам видел. Здорово получилось, не правда ли?

Могильщик разогнулся и повернул большую голову к человеку в маске. Воцарилось молчание, нарушаемое поскрипыванием сухого вяза. На голых, царапающих ночное небо ветвях расселись вороны. Они жадно смотрели вниз чёрными бусинами, ждали.

— А знаешь, мы ведь с тобой старые знакомые, — сказал человек в маске. — Да ты, видать, не признал меня в спешке. Сначала одного закопай, потом второго…

Могильщик оперся на лопату и равнодушно покачивал головой в такт метроному. В его глазах не было страха. Он каждый день хоронил людей: закапывал новых, выкапывал старых — ему было не привыкать слушать исповеди бандитов, ходить рядом со смертью.

Человек в маске кинул фонарь на землю и потянулся к лицу — рукав пальто на секунду заслонил его от могильщика, — потом опустил руку с маской. Сначала ничего не произошло. Могильщик продолжал тупо раскачивать головой из стороны в сторону, и вдруг замер. Узнал. Рот приоткрылся, лопата с глухим стуком упала на дно могилы. Могильщик попятился, но руки и ноги словно налились свинцом, дыхание сбилось, и каждое биение сердца теперь причиняло острую боль, будто сердце заменили пустой бутылкой, которая разбилась, не выдержав притока крови.

— Вижу, узнал, — удовлетворённо кивнул стоящий напротив человек и достал из-за пояса брюк молоток.

***

Бегальцев вернулся к себе после разговора с Куровским в скверном настроении. По дороге обратно ему показалось, что за ним следят двое рабочих, которые шли за ним полдороги, а затем резко свернули в «Калинку». Злясь на себя за мнительность и трусость, Бегальцев оставшийся путь не прошёл — пролетел. Стукнув дверью в кабинет до звонкого дребезжания стёкол в припорошенных стружкой окнах, он рывком поднял трубку факса и набрал номер мастерской. После долгих гудков наконец ответил вежливый девичий голосок:

— Мастерская цеха деревяшек, Катя слушает.

— Катя, это Александр Иванович, позови к телефону Стрижову, — раздражённо выкрикнул Бегальцев и в ожидании ответа уставился на плакат по технике безопасности с изображением двух кулаков, сжимавших прутья решётки. Надпись под ними гласила: «Рискуешь людьми — рискуешь свободой». По телу пробежала нервная дрожь, голова непроизвольно дёрнулась — Бегальцев поспешно отвернулся от плаката и полез в карман за носовым платком.

— Слушаю, Александр Иванович, — отозвалась в этот момент мастерица.

— Людмила Павловна, сколько у нас на сегодня спецзаказов? — вытирая пот, спросил Бенгальцев.

— Два. Они готовы, Игнатушка постарался. Кстати, я выписала два ящика гвоздей, уже привезли, так что работаем на полную мощность.

— Отлично. Людмила Павловна, у нас сегодня неожиданно наметился аврал. Надо сделать ещё десять гробов. Срочно, времени до вечера. Запряги Игната и Мишку, пусть поработают, как следует, а то, как гвозди красть, так пожалуйста, а как работать…

— Извините, Александр Иванович, сама только час назад узнала — Мишеньки нет. Пьёт, где-то собака, мне Лариса сразу не решалась сказать: думала, что придёт или позвонит, только этот стервец и не думает отзваниваться. Но Игнатушка справится, я ему Лариску с Катькой в помощники дам.

— Хорошо, Людмила Павловна, действуйте! — Бегальцев раздражённо грохнул трубкой об рычажок. Постояв немного в нерешительности, достал с полки шкафа папку с отчётами. До вечера оставалось ещё много времени, и надо было себя чем-то занять. Написание скучных отчётов подходило лучше всего.

***

Стрижова не хотела умирать. Её грубоватое лицо с крупными чертами, характерное для жителей севера исказила гримаса боли. Тушь потекла по щекам и собралась в уголках сморщенных губ. Руки, в нескольких местах пробитые гвоздями, кровоточили. Ноги, будто утратив мышцы, волочились по полу вслед за телом, которое было крепко привязано к необструганной доске куском колючей проволоки. Стрижову тащило на распиловку. Ролики транспортерной ленты скрипели, пять полотен пилы резво бегали вверх-вниз, распуская доску на бруски впереди. Людмила Павловна кричала, звала на помощь, но её никто не слышал. Никто, кроме человека в маске, который шёл рядом с ней вдоль ленты.

— А вот, не зря говорят, что жизнь — это непрекращающееся рождение, и себя принимаешь таким, каким становишься, — сказал мучитель.

Стрижова взвыла, доска через одну от неё рассыпалась на заготовки, в седых длинных волосах застряли опилки и щепа. Времени на спасение становилось всё меньше.

— Я не… отпусти… не убивай… не надо… Нет! Нет! Не надо… — Перед глазами Стрижовой поплыли круглые лампы с силуэтами птиц в центре вместо лампочек. Силуэты росли, приближались, съедая свет.

— И не буду, я просто помогу тебе.

— Нет!

— Неправда, все хотят, чтобы им помогли, буквально каждый мечтает об этом.

— Не надо, умоляю…

— Вот и от Бога люди ждут помощи.

— Падла, да ты сгниёшь, как последняя сука, да тебя… порвут, да ты…

Человек в маске остановился.

— Не стесняйся, продолжай, долго же тебе пришлось скрывать своё истинное лицо.

— Падла!

Стрижова вдруг пришла в движение — будто в тряпичную куклу вдохнули жизнь. Как лежащий на спине жук, она сначала задрыгала ногами, затем попробовала свесить их на одну сторону, чтобы сдвинуть доску с транспортёра, но ничего не получилось, тогда она попыталась выгнуться всем телом, уперев ноги, но доска не шелохнулась, только проволока вошла глубже. Совсем обезумев от ужаса и боли, Стрижова стала материться и дрыгаться, что есть сил. Всё прекратилось с первой пилой, которая вошла ей в затылок и срезала часть черепной коробки, забрызгав ленту розовой мякотью мозга.

Человек в маске присел на лежащую рядом со станком стопку досок. Пальто его было абсолютно чистым: ни стружки, ни капель крови. Рядом опустилось несколько ворон — остальные продолжили кружиться возле ламп, причем, число их неуклонно росло. Они не влетали через открытые ворота цеха, не разбивали окна — они рождались в темноте, в тенях, рождались и заполняли собой всё: станки, ленту, труп мастерицы, узкие проходы между стеллажами, мысли.

***

Бегальцев пытался вникнуть в отчётность, но не мог сосредоточиться. То он думал, успеет ли Игнат сделать десять гробов, то вспоминал о Симбирцеве и его пацанах. История Симбирцева всё больше не давала покоя. В голову настойчиво лезли мертвецы. Бегальцев откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Тут же из тьмы вынырнула плутовато-наглая морда и попросилась войти в долю, сверкнув фальшивым глазом.

— У тебя на мази будет, — сказала морда и уточнила. — С Симбирцевым.

К обладателю морды присоединились нестройные голоса пяти мужиков — все крепыши как на подбор: татуировки, поломанные носы, разбитые костяшки.

— Да-да, соглашайся, верное дело, о Куровском забудь. Плавильный порешает, твоя доля в двадцать тонн, вырастет до тридцати.

— Откуда вы… — удивился Бегальцев.

— Знаем? Хех, есть источники, — самодовольно улыбнулся Симбирцев.

— Я подумаю, — ответил Бегальцев и покосился на телефон. Чем больше он вспоминал, тем больше деталей всплывало. Он помнил, как его схватил за грудки ближайший дуболом и приложил головой об стол. Помнил, как пошла носом кровь, как брызнули слёзы из глаз, как заржал Симбирцев, а, уходя, гаденько ухмыльнулся и, обозвав, слюнтяем, сказал, что это не тот ответ, который он ожидал услышать и что долевое участие Бегальцева в новой сделке будет пересмотрено. Помнил, как бросился звонить Куровскому.

— Порешаем, — успокоил Куровский, а потом спустя сутки привёз Бегальцеву семь трупов, одним из которых впоследствии оказался расследовавший незаконную торговлю металлом журналист из местной газеты. Как давно это было и в то же время, будто сейчас. Тоска вернулась к Бегальцеву щемящей сердце тяжестью и болью в поджелудочной. Открыв глаза, он вернулся к бумагам.

Шли часы, работа спорилась. После напряжённого понедельника Бегальцева практически не беспокоили. Отобедав на месте бутербродами с колбасой, он выпил ещё кофе и продолжил писать отчёты. Надо было хорошенько спрятать недостачу материалов. В списывании Бегальцеву не было равных. Несколько раз заходила Стрижова.

— Что случилось? — спрашивала она ласково. — Может помочь чем?

— Спасибо, Людмила Павловна, не надо. Всё в порядке, — каждый раз отвечал Бегальцев, не отрываясь от бумаг.

— А всё-таки, — не унималась мастерица, — у вас, Александр Иванович, такой усталый вид. Может, в «Калинку» кого послать, — И Стрижова шлёпала себя ребром ладони по горлу. — Для бодрости?

Бегальцев оторвавшись на секунду, замешкался, но отчеканил:

— Партия ушла, деньги перечислят завтра.

После этого Стрижова больше не заглядывала. Наконец, прозвучал гудок, и рабочие потянулись в раздевалку. Цех опустел. Только на самом дальнем станке, продолжали пилить доски, видимо, Игнат ещё не закончил спецзаказ. Спустя час позвонил Куровский и сказал, что подскочит с ребятами и «посылкой». Бегальцев отложил калькулятор и стопку бумаг. Пора было посмотреть правде в глаза. Он — гробовщик. Так его частенько называли за глаза люди Куровского и были правы. Бегальцев грустно усмехнулся: «Гробовщик! Как же это неприятно звучит. Почему так получилось? Почему у меня не вышло с нормальной работой? Ведь я окончил институт с красным дипломом, много работал, всегда старался добиться успеха и финансовой независимости. Да, твою ж мать, просто хотел стать уважаемым человеком, но не гробовщиком! Почему всё так сложилось?». Ответов не было, а размышлять о превратностях судьбы уже не оставалось времени — надо было позаботиться о покойнике. Куровский уже подъезжал.

Злясь на себя, на Куровского, на парня, которого пришибло чушкой, Бегальцев выскочил в цех и побежал к распиловочному станку. Чем дольше он бежал, тем больше ряды станков раскачивались, будто теряя форму, но при этом, удлинялись и вытягивались, как вытягивается металлическая чушка под действием высокой температуры — происходило что-то неладное. Замелькали крылатые тени. Они заслонили собой свет. Звук работающей пилы стал прерывистым, похожим на человеческую речь, на слова. Отдельные слова, крики людей. Бегальцев остановился. Крики усилились. Кричала женщина, бурно спорившая с мужчиной.

— Остановись, тебя убьют! — голос женщины срывался на хрип.

— Ты не понимаешь, это будет сенсация! — возражал мужчина.

Женщина заплакала.

— Илья, какая сенсация, у нас сейчас все воруют! Опомнись!

— Нет, я закончу.

— Прошу, умоляю, остановись… я боюсь… я…

— Извини.

Страх на мгновение сковал Бегальцева, по спине прокатилась ледяной комок, и остановился в мозжечке. Судорога свела шею, камнем ударила в подбородок, заставив его мелко трястись, а потом упала к ногам, по которым взобралась на грудь и спрыгнула на руки. Бешальцева затрясло, будто лист на ветру. Не разбирая дороги, он рванулся вперёд. Что-то неуловимо знакомое скрывалось в вихре между накрытых тьмой станков. Неужели? Но как? Что происходит? Эти вопросы выхватывал вихрь и зашвыривал за спину Бегальцеву. В панике он оглянулся и увидел, как в ворота цеха въезжает микроавтобус Куровского. Резко развернувшись, Бегальцев рванул к нему, но в тот же миг микроавтобус пропал и он оказался напротив человека в маске.

— Всё бежишь, дружище? — спросил человек.

— Я?..

— Кто ж ещё?

Бегальцева толкнул в грудь сгусток тьмы, рассыпавшись на десяток ворон. Пролетая мимо него, одна из ворон каркнула, обнажив острые как иглы мелкие зубы. Закричав, Бегальцев упал на колени и закрыл голову руками, поджелудочная железа заходила ходуном.

— Ты же не позволишь себе прожить жизнь ничтожно?

— Я не хочу, — просипел Бегальцев.

— Не важно чего ты хочешь. Посмотри на меня! Я говорю, посмотри на меня! Встань! Я тебя спрашиваю, не мучительно ли тебе за прошлое? Не жжёт ли тебя позор за подленькое и мелочное прошлое, а? Отвечай!

— Мне… — Бегальцев замялся, нервно трясясь.

— Не увиливай.

— Да.

— Что да, дружище?

— У меня плохое прошлое.

— У тебя омерзительное прошлое: ты не познаёшь жизнь, ты её уничтожаешь!

— Я никого не уничтожал, — испуганно залепетал Бегальцев и рванулся в просвет мелькнувший справа. Ноги не слушались, и норовили разъехаться, будто на катке, клонило то в один бок, то в другой, но шанс выбраться придавал сил. Выскочив из чернильного тумана Бегальцев, как заводной затараторил: «Сон. Сон. Сон». Он уже видел Куровского отдававшего трём крепким парням указания, а ещё целлофановый куль небрежно перемотанный проволокой… и вороньё!

Огромная ворона спикировала на Куровского, за ней устремились другие. Цех наполнился хлопаньем крыльев и неразборчивыми криками. Бегальцев увидел, как крылатые твари отрывают куски плоти, как сочится по ранам кровь, как падают люди. Они пытались закрыться руками, спрятаться в машине, убежать, но твари настигали их, валили на пол и обгладывали, как пираньи крокодилов. Монстры жрали монстров! Бегальцев метнулся обратно, пробежал вдоль стеллажей с готовыми брусками, обогнул работающую распиловку и уже нацелился на вторые ворота, как нога подвернулась, и он кубарем покатился, больно приложившись головой о край транспортёрной ленты. Глаза ослепли, а левая рука подломилась при падении. Каркающее эхо впилось рыбацкими крючками в голову, вспоров рассудок длинными бороздами затяжного безумия творящегося вокруг. Привычный мир поломался, расплывшись по отутюженным брюкам спецовки горячим пятном.

Когда зрение вернулось, Бегальцев увидел перед собой человека в маске. Он сидел возле него на корточках и сверлил злобным взглядом. В одной руке был зажат молоток, а в другой гвозди. Неприятная ухмылка не сходила с его лица.

— Очухался? Хорошо.

Бегальцев онемел и с ужасом ждал продолжения.

— Знаешь, дружище, а я ведь раньше был добрым.

Человек встал и снял маску.

— Посмотри на меня.

Перед Бегальцевым стоял помолодевший Игнат. Плотнику на вид было лет двадцать-двадцать пять. Правильные черты лица портила неестественная бледность, а на правой щеке чернело пулевое отверстие. Вечно заплывшие с перепою глаза Игната сейчас были широко открыты. Не сводя взгляда с Бегальцева, он кончиками пальцев приподнял несколько густых прядей у себя на голове.

— Смотри!

В волосах копошился птенец ворона. Присмотревшись, Бегальцев понял, что птенец копошился не в волосах, а в голове, где не хватало части черепа. Ужас накрыл Бегальцева, приковав крепко к полу. Он закрутился, заметался, порываясь сдвинуться с места, уйти, убежать, уползти, но кроме судорог у него ничего не получилось. В животе взорвалась бомба, и Бегальцев почувствовал, как поджелудочную сжигает пламя.

— Я вернулся, — просто сказал Игнат и ударил молотком.

Хрустнули рёбра — Бегальцев истошно завопил. Плотник наклонился, и запах гниющей плоти одурманил начальника цеха. Поджелудочная, сломанные рука и рёбра, а теперь ещё и удушающая вонь — всё, абсолютно всё давило на Бегальцева, лишая его сознания, вытесняя из него жизнь. Мучитель ещё больше приблизился, да так, что его слипшиеся от крови и помёта волосы теперь касались лица Бенгальцева. Постояв так немного, мучитель равнодушно произнёс:

— Смотрю, ты не узнал меня?! Илья я, журналист…

_