Akrotiri - Женькино счастье

Женька торопился в школу.

Проспал! Вчера заигрался, терзая аккордеон и готовясь к показательному выступлению, и проспал! И всё равно не доиграл, у мамы началась мигрень...

Ничего, сейчас срежет через заброшенную стройку и придёт даже раньше, чем надо.

Ржавая отогнутая сетка забора попыталась хапнуть рюкзак. Женька дёрнул плечом, гнилая проволока жалобно дзынькнула и отцепилась.

Раскуроченная земля уже беззаботно прорастала мелкой травкой, но всё равно здесь было уныло и гадко. Котлован щерился кривыми бетонными сваями. Ветхие вагончики тесно сгрудились и отсвечивали бельмами зарешечённых окон, словно хотели окружить и стащить в забытую яму, отомстить! Люди их заперли и бросили. Даже бомжи сюда не лезли. И сторожа не видно почти никогда. Говорят, тут кого-то убили и даже съели. Ха! Врут, как всегда. Зато мать, смотря из кухни, радуется, что начатый с размахом мегапроект издох, и ничего их окно заслонять не будет. Деньги, говорят, кончились. Хозяин исчез. Завезённый строймат растащили, продали.

Женька притормозил. Стараясь ступать не по липкой глине, а по пучкам весенней травы, пошёл вдоль стены обшарпанной бригадировой бытовки, отметив краем глаза непривычное. Замок на двери был открыт. Висел крючком, притворяясь, что так и надо.

Ух ты. Зайти?

Женька заглянул в окно и быстро обернулся. Да что оглядываться — с утра тут никого нет и быть не может!

Тихо.

На сухих ступеньках никакой мокрой земли или следов.

В животе, где-то за пупком, словно присосалась маленькая тоненькая пиявка и настойчиво тянула войти.

Только глянет и...

Вынул замок и, придерживая рукой дверь, чтобы не скрипнула, зашёл. И сразу разочаровался. Ну да, а что он хотел увидеть? Пыльно, серо, открытые пустые шкафчики, голая лампочка с потолка. У окна доисторический рассохшийся стол с прибитым поверху жёлтым линолеумом и не задвинутым до конца ящиком. Косоногие стулья.

Дёрнул ящик. Хм, заклинило. Шаркнул внутри рукой. Что-то задел и палец кольнуло — заноза? Быстро сунул палец в рот, удивлённо разглядывая неожиданную вещь, выкатившуюся из глубины. Коричневая маленькая раскорячка. Позвонок. Остановился на растопыренных отростках, как вырезанный из дерева монстрик.

Женька фыркнул — всё, что осталось от съеденного бригадира! Лакированная собачья кость! Чистенькая, блестящая. Единственно чистая в этой пылище. И взять-то тут нечего...

Женька пожал плечами, сунул глянцево-тёмную косточку в карман — можно девчонок напугать или амулет сделать, и рванул в школу, по дороге удивляясь, чего это его тянуло в этот вагончик — ничего интересного там и не было.

Марьванна, строго взглянув на Женьку, начала раздавать стопку проверенных работ.

Под рёбрами стало пусто и пыльно, как на той самой заброшенной стройке. Женька сжал кулаки. Всё. Провал. Конец и караул. Годовое сочинение — это полный капец.

Сунул вспотевшие руки в карманы и, зашипев, быстро выдернул — опять укололся.

Осторожно достал косточку, осмотрел, держа руки под партой. Никаких иголок нет, но на всякий случай кинул глупую кость в сумку.

На парту шлёпнулась его тетрадь.

Фигасе, пятёрка! Не веря глазам, Женька уставился на своё сочинение. Нет, тетрадь его, почерк его, а ошибки где? Нету ошибок… Ни одной нет!

Надо же!

Обалдев, прочитал знакомый текст и ещё больше удивился. Вот же: «… невольно вздрогнув...»

Да вот это самое «невольно» он писал раздельно, точно помнит! А тут слитно. Склеилось! И дальше… И нигде ни единого подчёркивания! Как же оно исправилось-то? Само?

Ух ты! Чудеса.

На обществоведении его неожиданно вызвали к доске и случилось ещё одно чудо. Женька, раздосадованный на себя, что дома заигрался и не готовился, сунул руку в рюкзак за дневником. И снова укололся о пакостную костяшку!

Обречённо положил дневник на край стола и понёс несусветную ересь.

Однако препод, с умным видом выслушав Женькины фантазии, молча поставил пять!

Женька ошарашенно сел и задумался.

До конца дня косточка больше не кололась. Девчонки куска собачьего скелета не боялись. Единственная забава случилась потом, когда дура-Светка забросила «колючку космического монстра» в голову Катьке Ларионовой. И Женьке пришлось творить добрые дела, помогая выпутывать шипастый позвонок из кудрявой Катькиной гривы. Ларионова была подружкой бандюгана Витьки Ардова, а дополнительные проблемы в соседнем дворе были совершенно ни к чему.

Домой пошёл длинной дорогой, именно через Витькин двор. Хотя вечером музыкалка, и руки ему нужны целые. Но в голове крутилось неясное подозрение, требующее проверки боем. Витькина банда, как на заказ, сидела на лавках вокруг песочницы. Сам Витька лениво раскачивался на дитячих качелях, вколотившись в них на пол-задницы. Увидев приближающегося Женьку, Витька даже качаться перестал.

— Тебе ж было сказано, тут не валандаться, — начал было. С лавочек медленно воздвигалась группа поддержки.

— А я Ларионовой сегодня помог, — брякнул Женька, сжимая косточку в кармане. "Путь поблагодарит и даст пройти!" И чуть было не подпрыгнул от укола в ладонь.

— Ну и молодец, — сделав отмашку друзьям и снова начиная раскачиваться, процедил Ардов. — Ну, мне что, тебя на руках отсюда выносить? Иди уж, Паганини!

Дома Женька на всякий случай спрятал косточку в сигаретную коробку, а коробку засунул на шкаф, за старый проигрыватель. С одной стороны, бред, конечно, а с другой — а кто его знает, страшно как-то, непонятно. Но на следующий день перед экзаменом загадочная кость сама по себе появилась в рюкзаке. Женька даже испугался что их две. Вернувшись, первым делом полез на шкаф. Коробка из-под Мальборо была по-старому заклинена у стены, но пустая. А то он было подумал, что кость начала размножаться! Где-то глубоко в душе и совсем тихонечко скоблилось нехорошее предчувствие. Но ничего плохого же не случилось? Ну забыл положить в коробку, с кем не бывает...

Играя с находкой, он вывел закономерность: такая мелочь, как пятёрка, получалась от одного укола, достаточно было ткнуть в кость пальцем. Но на что-то более серьёзное и долгоиграющее, например, скорешиться на всю жизнь с Витькой или попасть в отбор на показательный концерт — для такого кость требовала серьёзной жратвы. Серьёзное Женька загадывал ночью, когда мама уже спала. Сосредоточившись на желаемом, закусив губу и тихо поскуливая, нервно мял загадочный артефакт в кулаке. Приходил взрыв — миллион невидимых иголок, как своры голодных мышей, рвали руку. Не имея зубов и колючек, кость больно кусалась! Но это был один миг и Женя обматывал старой футболкой кисть, прошитую пулемётными очередями колдовских пуль, тихо выл и мчался в ванную — успокаивать руку под струёй холодной воды. Кровь смывалась, дырки прямо на глазах исчезали, а по телу растекалось блаженство и укреплялась уверенность в собственных силах. Желания исполнялись, а мамины мигрени и вовсе прошли.

Про колдовские свойства косточки Женька никому не говорил. Нет, он же не псих какой-то! Во-первых, кому такую чушь расскажешь? А во-вторых, было немного стыдно. Он полазал в интернете и нашёл, что это может быть «комплекс безотцовщины, усиленный генетической предрасположенностью к мазохизму». То есть спецы считали, раз в семье не было отца, то сын должен получать радость от болевого наказания.

Женька возмутился. Ещё одна чушь! Бить себя плётками или смешно обвязываться верёвками, как на иллюстрациях к статье, ему никогда не хотелось. Да и особо верить интернету он тоже не собирался, хотя сайт был как бы «научный». Зато его начало посещать жутковато-притягательное ощущение могущества, смешанное с неприличной радостью. Каждый раз, обгладывая мясо с ладони во время болезненных «жертвоприношений», кость благодарила его, наполняя жилы чувством неописуемого блаженства.

Последние школьные дни, заполненные новой игрушкой и болезненными экспериментами, полетели быстро.

Выпускной справили мощно. Витька Ардов устроил для лучшего друга Женьки такую вечеринку, что соседи два раза вызывали милицию, а один раз пожарных. Но лакированный позвонок, тайно лежащий в кармане, не позволил испортить праздник.

Исполнив мечту матери и поступив в институт, Женька начал бояться потерять ценный амулет. Женька пересмотрел кучу атласов, но так и не нашёл, от какого животного могла остаться такая кость. Отростками и формой она была похожа на позвонок, но дырки для спинного мозга в ней не было. Плюнул и решил, что, скорее всего, это игрушка, сделанная специально каким-нибудь умельцем-имитатором. Вон, в том же интернете полно инструкций из серии «сделай себе сам» чучело пришельца. Но просверлить дырку и сделать из странной косточки медальон не удалось. Кость оказалась непробиваемой и вёрткой. Женька перестал пытаться продырявить её после того, как костяшка в очередной раз вылетела из тисков и мстительно прогрызла (чем?! Хотел бы он знать!) сразу три пальца, пока он вылавливал её под шкафом. Тем более, как выяснилось позже, кость ни в какую не желала теряться.

В середине семестра Женька впервые испугался по-настоящему. Стоял перед аудиторией, бодро тыкал указкой в зачётный проект и довольно наблюдал, как комиссия согласно кивала головами. И — раз! Словно упал в водоворот и перестал дышать, уставившись на ректора. Вместо толстого и плешивого Ивана Палыча, прозванного Чесало, за столом сидел освежёванный, как в пошлом ужастике, лысый монстр с выпученными глазами, обмотанный шевелящейся сеткой артерий и вен. А под прозрачной одеждой, внутри его гнилостного желеобразного тела, трепетало бордовое сердце, похожее на обваренного и ободранного зародыша в клетке из рёбер. Скользкими фиолетовыми трубками переплетались кишки, сине-зелёным раздувался желудок...

Евгений обмер, закрыл глаза и даже не заметил, как оказался усаженным в кресло. Очухался, когда Наташка из параллельной группы надавала ему по щекам и всунула в руку холодный стакан с водой. Женька сосредоточился на ощущении холода под пальцами и люди снова стали людьми.

Но с этими приступами он справился. Людей просто нежелательно было рассматривать. Галлюцинации исчезали, если Женька ненадолго закрывал глаза или переключался на изучение неживых и неподвижных предметов. Люди же под внимательным взглядом становились омерзительны.

А где-то через месяц Евгений был вынужден втихую удрать с вечеринки лучшего друга Витьки. Нет, Женька давно понял, что любая толпа тошнотворны — у него едва хватало сил высиживать "нашествие марсиан" на занятиях, но Ардов праздновал помолвку со своей стародавней подругой Катькой и отказаться никак не вышло. Сидя в углу на диване и посасывая шампус, Женьку чуть не вырвало от давящего отвращения к воплям и трясучим танцам. Мелкие пузырьки шампанского раздувались в животе, гости упорно превращались в кровавых страшилищ, набитых слизнеподобными внутренними органами… Остаток ночи Евгений прогулял по пустой набережной, пытаясь отдышаться и никого не видеть. Вернуться домой и встретить вместо матери кровавое чучело представлялось совершенно невозможным.

Облокотившись о парапет и бездумно наблюдая за течением, Женька решился. Размахнулся и, чуть не зарыдав в припадке беспричинного страха, выбросил проклятую костяшку в реку.

Вышел на своём этаже из лифта, сунул руку в карман и хихикнул. Вместе с ключами достал кость. Обрадовался — амулет и правда волшебный!

На следующей неделе, бегая утром по квартире и собираясь на распределение, он вдруг заметил, что мать всё ещё сидит на диване, там, где он оставил её вчера. Ему всегда было неудобно, он же давно вырос! Но мама настаивала на прощальном поцелуе перед сном. Смеялась, какой он энергичный и все время бьётся статическим электричеством.

Мать была мертва. Женька сразу понял это — внутренности не высвечивались наружу. Мама сидела и была такая человечная… Такая, какую он всегда знал, только тихая и неподвижная. Он полдня не мог позвонить в скорую, а бездумно входил и выходил из комнаты, мотался из кухни в коридор. С трудом убедил себя позвонить и потом пустить в дом врачей. Чужие оборотни пришли в его дом и унесли мать. И он смог закрыться. Побыть один.

Они сказали, что лопнула аневризма. То есть кровь растеклась и утопила мозг. А он считал, что вылечил мать от мигреней...

Выдержав приставания чудовищных родственников и отстояв не менее чудовищную погребальную церемонию, Женька заперся в опустевшей квартире. Нет, он прекрасно понимал, что никакое чудо не сможет оживить маму, которая единственная там, на похоронах, выглядела нормальным человеком. Пусть мёртвым, но человеком!

Женька весь вечер сжимал кость и упорно молился: «Пусть всё будет хорошо! Пусть всё будет хорошо»...

Неожиданно подлая кость всосалась в него. Просто прилипла к руке, разложилась, как трансформер, превратилась в тонкую спицу и въехала в ладонь. Женька даже заорать не успел. Оцепенев всем телом и боясь дышать, слушал, как кость щекочется маленькой змейкой, проползая изнутри по позвоночнику. Разрастаясь хрупкой паутиной по рукам, ветвясь за глазами, оплетая зубы...

А потом пришло вселенское спокойствие, и Евгений незаметно уснул. Никаких ночных кошмаров не снилось. Утром проснулся бодр и на удивление весел. Мамины похороны вспоминались далёким, но счастливым событием. И мама была человеком!

Первым делом осмотрел и ощупал ладонь. Никаких следов. На всякий случай поискал по комнате, в карманах, в столе.

Позвонка не нашёл.

Но зато счастье нашло его.

Изумлённо прислушиваясь к самому себе, Евгений вышел из дома и не пошёл в институт, а пропал в дивном новом мире. Отвратительные кровавые монстры, населявшие город, оказались чудесными созданиями, переполненными чистой эссенцией счастья. Достаточно нечаянно коснуться, случайно скользнуть пальцем по чужому запястью, и маленький укольчик восторга твой. Его пару раз ловили в транспорте, смешно кричали, но дальше нескольких скандалов и бессмысленной перебранки дело не дошло. А кто что мог доказать? Какая бритва? Какой электрошокер?! Или ещё лучше — крыса в рукаве! Он знал, он чувствовал, как на кончиках пальцев раскрывались маленькие невидимые, но острые зубки, от которых по всему телу рабегались горячие хвостики вожделения. Зубки кусали, открывался шлюз и восторг фонтаном врывался прямо в голову! Это было лучше, чем хвалёный секс. Секса он не понял и избегал. Случайный перепихон в гардеробе девятого корпуса во время сессии оставил массу неприятных воспоминаний и был чистой глупостью… А никак иначе это позорное и торопливой действо, перекрывшее бледный экстаз потери девственности, назвать было невозможно. Тогда он почувствовал шебуршение в кончиках пальцев и трусливо удрал, судорожно застёгивая штаны и теряя всякое уважение Наташки. Бр-р-р! Вспоминать и то мерзко! А что, если он обнимет кого? Прижмётся всем телом?

Эта мысль не давала ему покоя. Царапалась и гибко свивалась под языком, пока Евгений бродил по городу и собирал счастье точечными прикосновениями со встречных. Словно пчёлка капельки нектара на лугу, полном прекрасных цветов.

Где-то в эти дни напоследок звонил его мобильник: Наташка навязалась встретиться и выразить сожаление о смерти его матери. Он не спорил, хотя и не понял о чём он должен сожалеть. Он вспоминал маму на диване и в гробу — мама, наконец, была сама собой, а не прозрачным мешком с цветным трясущимся студнем.

— Такси поймаешь? — Наташка закинула сумочку на плечо и склонила голову, похожую на синекрасную опухоль, поросшую бледными волосами, набок.

— Наточка-Наташенька, — прошептал ей на ушко, стараясь смотреть на надёжную стену кафе, где он высидел с Наташкой до закрытия. Сладковатый аромат духов был даже приятен. Но от её тела, пахнувшего из-за ворота жакета потом и плотью, у него внутри сжалась и зазвенела напряжением дивная пружина, стремясь томительным остриём к губам и кончикам пальцев. Прорастали безумно новые чувства. Казалось, ещё немного и он сам полетит легко, как ажурный мотылёк. — Я тебя провожу. К тебе тут наискосок дворами, и такси не надо.

Она прижалась, потянулась губами, еле заметными на буйном плетении капилляров. Евгений на мгновение испугался, что не выдержит и глотнёт прямо тут… Но удержался, быстро чмокнул в щёку и, приобняв за плечи, повёл драгоценный источник во внутренние дворы. Можно было бы испить сразу. Но ему просто хотелось побыть с ней подольше. Было приятно просто идти вот так, поддерживая цокающее высокими каблучками существо — носителя радости. Свою суженую? Пришло слово и растворилось. Да, она сама пришла… Оставило привкус нетерпеливого ожидания. Он музыкант, он нашёл первоисточник, самую суть музыки. Нашёл фантастический оркестр, ювелирно вплетённый в страшилище. Дотронешься до ужаса, проведешь пальцем, и из живого кошмара зазвучит симфония счастья.

Посреди ночи в парке никого.

— Посидим немного? — Евгений направился к скамейке и бережно усадил живой сосуд. Сел рядом, любуясь радужными переливами крови и гармоничной игрой внутренних органов, зовуще светящихся сквозь тусклую одежду. Нежно погладил её по щеке.

— Ай, чем это ты… — успела взбрыкнуть ногами и сразу обмякла, уронив руки вдоль тела. Евгений уже держал её за голову обеими ладонями, как наполненную до краёв тяжёлую чашу. Пил и пил живую струящуюся светомузыку нечеловеческого наслаждения.

Наконец увидел Наташу такой, какой и встретил когда-то в начале учебного года. Еще немного подержал её и ласково уложил на бок на парковой скамейке, сложил вместе ладошки и подсунул ей под щеку. Кожа на лице была мягкая, бархатистая. Нежная тихая девушка, с густыми, даже в слабом ночном освещении, золотистыми волосами. Тихая.

Евгений постоял немного, любуясь Наташей. Вспомнил мать. В сердце колыхнулась благодарность — мама первая вернулась. Теперь и Наташа. Наташа сама пришла. Сама позвонила. Переполненный умиротворением повернулся и пошел домой. Хотелось спать.

Какая-то неправильная мысль тяжело, словно снулая рыба, шевельнула хвостом и ушла на глубину, в омут и пропала. Но Женька послушался и достал телефон. Долго нёс его в руке, не чувствуя и не думая. Мысль ушла. Думать было лень. Потом напрягся и вспомнил: вдруг ему еще кто позвонит и он встретится со знакомым? Заторопился и сунул ставший неудобным телефон в первый попавшийся мусорный ящик. А счастье медовыми волнами обхватило его и тягуче понесло. Хотелось домой, хотелось спать. Скрыться, спрятаться и не выныривать.

Про институт он забыл.

Иногда Евгений как будто выпутывался из плотного кокона блаженного счастья и пытался вспомнить нечто важное. Нечто, что ушло на самое дно жизни. Жизнь? Евгений сжал зубы, удерживая ускользающее понимание. Нет, это не была жизнь. Это было существование в благостной общности с миром. Да. Тело млело в гейзерах восторга, а потом дремало, усваивая счастье и приближаясь к...

Не успев понять, Евгений уснул. Спать было тоже приятно.

Осенью Евгений обратил внимание, что на кухне странно воняет. Обнаружил полностью размороженный и заросший плесенью холодильник и понял, что не ел с похорон матери. Он потрясённо рухнул на табуретку и, наверное, полдня сидел, неспособный пошевелиться. Есть ему не хотелось. Ничего не хотелось. Думать было вязко. Скольким он вернул человечность? Он же никого не убил? Он только один раз не удержался и выпил всё… Но перед глазами один за другим всплывали тихие люди. Люди молча и неподвижно оставались лежать или сидеть так, как он их отпускал, боясь ударить или повредить. Люди становились людьми. Не светились, не играли многоцветьем клубящихся внутренних органов. Не были освежёванными уродами. Были просто спокойными людьми...

Почему-то стараясь двигаться как можно тише, он зашёл в ванну. Из зеркала ему ответил пустым взглядом незнакомый седой и кудлатый бомж в затасканной и не по росту мешковатой одежде. Это он?! Он состарился и уменьшился? Усох! Чуждое и ленивое удовлетворение, залившее сознание, напугало. Евгений так же медленно и бесшумно вернулся на кухню. Стараясь не думать, взял ножницы, отрезал провод у утюга и попытался повеситься, но не смог заставить себя влезть на стремянку. Внутри как будто затвердевал второй скелет и тело замирало ржавым роботом на половине шага. Подержав в руке бритву и убедившись, что и зарезать себя он не в силах, Евгений бесцельно побродил по запущенной квартире и решил вымыться.

Вода оказалась омерзительно мокрой. Маслянистой плёнкой она обволакивала тело, облепляла каждый волосок и стремилась пробраться внутрь сквозь поры кожи. Задыхаясь и оскальзываясь, Женька выбрался из ванны и истерически вытерся. Как же без воды? А пил ли он вообще? И в туалет он… Он не помнил.

Отдышавшись, Евгений открыл кран и налил в стакан воды. Прислушался к себе. Тело не было против. Осторожно набрал в рот немного безвкусной жидкости. Приготовился. И испортил всё сам, представив, как вода потечёт внутрь, размажется по пищеводу, а потом плюхнется с мёртвым всплеском в желудок… Он рефлекторно открыл рот над раковиной, избавляясь от воды, а потом насухо давился, чуть не вывернув желудок.

Ночь он провёл, копаясь на антресолях в поисках старой одежды и пытаясь вспомнить, чем он жил от похорон матери. Кость уснула? Почему он вдруг «включился»? Он точно ни разу не ел. Не помнил почти ничего. Он ел людей? Это должно было быть кошмарно, но воспоминания были приятны. Хотелось ещё. Удивляло одно: кажется, у него умерли все чувства, кроме ожидания. Ожидания счастья? Ожидания, когда чёртова кость снова проснётся и потащит его на улицу. Холодным разумом он понимал, что так нельзя. Он нарушает правила людей. Человек ли он ещё?

На следующий день он побрился. Навёл гигиену тщательно выжатым полотенцем, проверил зубы, уши, постриг ногти. Прилично оделся в подростковые тряпки и с утра пораньше пошёл в районный травмпункт. Уговорил медузообразного хирурга сделать рентген, путано рассказывая, как прищемил руку в дверях на работе и, кажется, заработал трещину. Евгений чуть не умер от страха, пока проявляли снимок. Но дополнительных костей там не оказалось. Как и выдуманной трещины.

Стараясь держаться от всех подальше, чтобы ненароком не коснуться, Евгений заторопился домой. Скрыться. Запереться. Не нужно ему счастье! Он закроется дома и не выйдет!

У дверей квартиры на него набросилось одно из чудищ, навсегда заполонивших город.

— Простите, меня зовут Виктор Ардов. Тут раньше жил мой друг, Женька… Я ему звонил...

Евгений окаменел. Они уже ломятся к нему сами! В его убежище! Отодвинулся от протянутой руки — он не будет никого трогать на пороге своего дома! Телефона нет. Где-то оставил. Насовсем. Евгений попытался абстрагироваться от оглушающего и навязчивого счастья, лезущего чуть ли не на голову. Боковым зрением узнал Ардова. Да, помнит. Был у него такой товарищ. Но не скажешь же...

— Евгений уехал. Позвали родственники на юге. Сдал квартиру. Мне… некогда.

Просочился в квартиру и закрыл за собой дверь.

В следующий краткий приступ просветления, Женька попытался сойти с перрона под поезд. Тоже не вышло. Тело просто переставало слушаться. Он чувствовал, как внутри напрягаются струны второго скелета. Он осязал в теле чужие волокна, которые прошивали его насквозь гибкими ядовитыми верёвками. Он понял. Ему надо уйти.

Они никогда не кричат. Они никогда не сопротивляются. Просто вздыхают и расслабляются, отдавая ему счастье. И из страшилищ они превращаются в людей. Так даже лучше. Им больше не надо ходить между чудовищ. Не надо выдавливать из себя бессмысленные слова и придумывать человеческие поступки. Монстры мельтешили кругом — каждый готовый излиться струями счастья… А ему надо быть осторожным. Он и так ходит только по окраинам… Домой возвращаться опасно — в доме столько соблазнов, в каждой квартире… Может, уйти в лес? Нет, там холодно. Там дикие тупые животные, которые никогда не подойдут сами. И животные светятся тускло и неинтересно. Надо уйти туда, где тепло и куда никто не ходит. Куда никто не придёт. Иначе он выпьет их всех. Они не понимают. Хорошо бы уйти на юг, там где-то есть пустыня. Там тепло и сухо. Он бы лёг под солнце, нагрелся бы сам и наконец бы высох. И там никого нет. Уйти туда, где никого нет. На старую стройку… Там никого нет...

*

Калелия Робертовна знакомила новую группу студентов с больными. Как всегда, наибольший интерес вызвал закрытый в изоляторе сухонький и маленький, похожий на буддистского монаха, старичок. Загорелый до тёмной бронзы и абсолютно лысый дедка целыми днями сидел в углу, по-турецки сложив ноги, и мерно качался с закрытыми глазами.

— Да, этот пациент очень плох. По документам Евгению Петровичу Колымайло всего двадцать лет, но мы не уверены, что документы его. Когда он ещё немного разговаривал, он рассказал, что ездил на юг. Видимо, там он так загорел. Видимо, где-то он нашёл документы пропавшего без вести господина Колымайло или, возможно, даже убил его. Евгений Петрович, мы привыкли называть его так, много бродяжничал, но, в конце концов, поселился в пустом вагончике на замороженной стройке, — Калелия Робертовна подняла палец, призывая к вниманию. — Что удивительно, недалеко от места жительства настоящего Колымайло. Откуда его к нам и привезли — он резал прохожих бритвой. Никаких отклонений от физического здоровья, соответствующего возрасту человека лет семидесяти, мы не нашли. В основном он тихий и молчаливый. Категорически отказывается мыться, пить и есть. В моменты помутнения рассудка агрессивен. Конечно, в палате нет острых предметов, но он умудряется и коротко постриженными ногтями так полоснуть, что страшно делается, как бы не убил кого.

*

Депозитарий медицинского института встретил Виктора Ардова тяжёлыми дверьми и затхлым воздухом замкнутого помещения. Повезло — приняли на подработку ночным вахтёром. Сегодня первая смена.

Борис Тихоныч, передавая ему ключи, повёл по подвалу хранилища.

— Вот, обратите внимание, молодой человек. Это наша куриозита — скелет Кощея Бессмертного, — сторож выдвинул из стенного шкафа длинный плоский ящик, закрытый стеклом и выстеленный белой простынёй. На ней, блестя эбеновым лаком, лежал разделённый на отдельные косточки скелет пигмея.

— Мелкий он, Кощей ваш, — хихикнул Виктор. — А зачем кости покрасили?

— Да какой есть, — обиделся за раритет сторож. — И ничего не мелкий, это он от болезни усох, оттого и кости почернели. В пустыне жил, печень испортил, пожелтел весь, а потом и почернел. На людей начал кидаться. В психушку его заперли, там он и умер. Его сначала сжечь хотели, но институт забрал на изучение. Говорят, привезли в гробу, открыли, чтоб в консервант переложить, а там вот только эти маленькие косточки и лежат. Россыпью. Рассохся совсем. Главное, смотри, чтоб скелет не растащили. Говорят, его кости выполняют желания. Студиозусы так и лезут сюда перед сессией, словно тут мёдом намазано.

Борис Тихоныч ушёл, а Витя, заперев за ним дверь, прошёлся по депозитарию — проникнуться атмосферой рабочего места. Полумрак ночного освещения выхватывал нижние этажи высоченных стеллажей с коллекциями насекомых и толстенные фолианты с золотым тиснением. Матово отблескивали и терялись в тенях у потолка ряды огромных банок с плавающими внутри блёклыми вымоченными уродцами и деформированными частями тел. Были бы ещё восковые фигуры висельников — и антураж фильма ужаса как на заказ! Но те кости точно крашеные!

Виктор выдвинул ящик с Кощеем. Включил ближайшую лампу на штативе и направил свет сквозь стекло. Нет. Бликует. Примерился и снял стеклянную крышку за ручки, тихо прислонив её к шкафу. Разобранный по косточкам скелетик лежал плоским гербарием и был аккурат как у восьмилетнего ребёнка. Кощей! И не лень же было раскрашивать!

Витя взял крошечную фалангу и, поворачивая её в пальцах, поднёс к глазам. Надо же, какой тонкий слой покраски, сам лак и не видно, а вся мельчайшая структура кости сохранена. Ага, сейчас надо пожелать… Витя задумался. Чего ему не хватает? Вроде всё хорошо. Учёба идет, работа катится. Жизнь вот только пораскидала всех знакомых-приятелей по разным местам. Друг Женька год как вообще исчез, а ещё четыре месяца назад с Катькой вдрызг полаялись, и Катя на всех парах неслась в новую счастливую жизнь. В субботу у неё свадьба. Во! Пусть Катерина вернётся!

Косточка больно кольнулась. Виктор от неожиданности уронил её и автоматически чуть было не сунул палец в рот. Но нет, ещё заразу какую подхватишь! Обтер палец о штаны, крови вроде бы и не было. И вздрогнул ещё раз — резонируя в огромном подвале, ожил знакомыми перепевами мобильник.

Катя?!

_