bbg Борис - Все они замолчат

Откуда на газоне люк? Прямоугольный проём с ведущей вниз железной лестницей, обшарпанной, в пятнах старой зелёной краски. Будто не прошли годы, и я, подросток, стою в будочке на крыше многоэтажки и гляжу сверху на площадку последнего этажа. Тяжёлый, обшитый жестью люк можно закрыть и усесться тут же на кирпичи, и раздать потрёпанные карты, и сыграть с приятелями в секу или буру. На деньги, украденные у родителей или честно полученные за сданные бутылки. Почувствовать себя взрослым, выкурить горькую и противную сигарету, и обсудить девчонок из соседнего подъезда, и что будет, если подкатить к ним с известным предложением? И как это сказать, и что делать, если она внезапно не откажет? Странные создания эти девчонки...

Но я на бульваре. Слева и справа идут потоком автомобили, шумят тополя, роняя пожухлые желтоватые листья. Один из них планирует прямо в тёмный проём, и я понимаю, что обязан идти туда.

Никто не обращает на меня внимания, кажется, на улице даже нет людей, если не считать тех, что сидят в машинах. Я не привык считать их людьми. Человек, закрывая за собой дверцу автомобиля, временно и добровольно покидает списки живых, ведь для пассажиров грань между мирами тонка и часто неощутима. Я отбрасываю странные мысли. Кажется, я пытаюсь оттянуть решение, это уязвляет, я сбиваю с ботинок налипшую глину и становлюсь на лестницу.

Мне неудобно. Приходится сгибаться, держась руками за траву. Я выгляжу нелепо, я не люблю этого, но надо терпеть… Скоро я уже ниже уровня земли. Над головой грохочет; крышка захлопнута, щель между люком и косяком заполнена слежавшейся грязью. Её не открывали много лет… Как я сюда попал?

Ступени качаются под ногами, лестница дрожит. За шиворот сыплется труха. Надеюсь, это просто грязь, а не птичий или крысиный помёт?

Последней перекладины нет, я спрыгиваю и осматриваюсь...

Здесь холодно и сухо. Широкий пустой коридор, мощёный паркетом. Пахнет плесенью и немного мастикой для пола. Казарма. У стены лежит тяжёлая деревянная колода, подбитая войлоком. Она называется машка. Когда-то, будучи солдатом, я таскал такую колоду мимо кроватей и шкафов, из конца в конец казармы, и за нею на полу оставалась блестящая полоса. Мне кажется, если я рассмотрю машку поближе, то это окажется именно та, из далёкого прошлого.

В огромные окна видно серое, выцветшее небо. Света достаточно, но дальние концы коридора прячутся во тьме. Там есть двери, там можно подняться на верхние этажи или спуститься на плац. Путь, которым я попал сюда, недоступен мне с той секунды, как упала деревянная, обитая жестью крышка. Неизвестно почему, но я уверен в этом.

Первые шаги даются мне легко. Паркет испятнан чёрными полосками — следами кирзовых сапог. Дневальные обленились и не ловят мух, а дежурный по роте забил на службу… Дембель? Бросаю взгляд на ноги: кроссовки чисты, подмётка белеет в полумраке. Я тут ни при чём.

Чем ближе к выходу, тем сильнее запах плесени. На стенах шевелится спутанная белёсая шерсть. Она лезет из-под плинтусов, поднимается по косяку, перепрыгивает лакированные филёнки дверей, облепляет ручки. Браться за них противно: шерсть ходит волнами, как бока дохлой кошки. Под нею пируют черви и я отдёргиваю руку. Что делать? Надо убираться, пока плесень не почуяла живого тепла. Луч света падает из-за спины, я оборачиваюсь.

Набранные из железных прутьев двери в оружейную комнату приглашающе распахнуты. Шкафы, как выворотни, обросли мхом, вместо пола — палая хвоя, кочки и кустики черники. Оттуда веет свежим грибным духом, как урожайным августом в настоящем лесу. Контраст настолько велик, что я не раздумываю...

Хорошо! Меня обступают вековые ели. Нижние ветви, обросшие седым лишайником, лежат на земле. Отвожу колючую лапу в сторону: почти чёрный мокрый комель обступило семейство красноголовиков! Молодые, с неразвёрнутыми бархатно-фаллическими шляпками. Втискиваюсь под лапы, протаскиваю корзину. Толстые ножки грибов холодят пальцы. Я ползаю под колючими ветвями и режу, режу, режу, забыв о времени...

… Прихожу в себя, когда добычу некуда складывать. Ручка корзина на сгибе локтя больно врезается в предплечье. От запахов зелени гудит голова. Берёза, поваленная ураганом, обещает отдых, и я сажусь, достаю пакет с бутербродами, медленно жую, прихлёбывая остывший чай. Хорошо...

Недоеденный кусок падает у меня изо рта. В двух шагах поднимается надо мхом большая змеиная голова. Не знаю, кто это, никогда раньше не рассматривал змей со стороны брюха, но почему-то кажется, что это не уж и не полоз. Тварь разевает пасть; я вижу, как выдвигаются из челюстей длинные изогнутые зубы, а на их кончиках наливаются мутно-жёлтые капли яда.

Я вскакиваю и отшатываюсь назад, ствол бьёт под колени, я ползу, суча ногами; сапоги едут на мокрой траве. Равнодушный взгляд рептилии преследует меня, негромкое шипение гонит вперёд. Я петляю между деревьями, оскальзываюсь, падаю и вскакиваю. Ветви колотят по лицу, я чудом не лишаюсь глаз. Не знаю, как, но корзина с грибами остаётся при мне, я волоку этот ненужный, бессмысленный груз.

Потом путаюсь в осоке и падаю на колени. Вода заливает сапоги.

Вокруг болото. Жёлтые, осыпающиеся сосны, кривые осинки. Впереди, в обрамлении кочек изумрудно-зелёная полянка. Моё падение вызвало волну, и поверхность полянки сминается. Зелень разрывают трещины, в них колышется вода. Снизу поднимаются ленивые пузыри болотного газа. Я двух шагов не добежал до трясины.

Сзади раздаётся шипение. Я оборачиваюсь: давешний аспид странно, боком, как пустынные змеи, приближается ко мне. Я в панике бегу в сторону, туда, где за чахлыми кустами светится выход из оружейной комнаты. Тяжёлая корзина бьёт по икрам, я забываю её бросить. В грязи и тине вываливаюсь в коридор.

Отсюда оружейная комната ничем не напоминает лес и болото. Это скучное помещение, заставленное пыльными железными шкафами. В его середине начинается цепочка мокрых следов. Это был я, с меня течёт, под ногами собралась уже целая лужа. В ней крутятся какие-то личинки и червячки.

Двери на лестничную площадку открыты. На рыжей фанере нет и следа плесени. Выхожу и ставлю корзину на бетонный пол. С потолка светит одинокая лампочка, этажом сверху и снизу темно. Куда мне идти теперь?

Нечто холодное и влажное касается левой кисти, затем её пронзает острая боль! Я отдёргиваю руку, но боль не пропадает. В тыльную сторону ладони впился толстый бледный морщинистый червь. Тело его сокращается, по нему проходят волна за волной, синие сосуды под прозрачной кожей утончаются как нитки, а потом снова распухают, наполняясь кровью; я понимаю, что червь поглощает мою плоть!..

Борясь с тошнотой, отрываю червя и отбрасываю его в сторону. Он мягкий и тёплый, как будто… додумать не успеваю, меня скручивает приступ рвоты. В желудке одна желчь, словно я не завтракал и не обедал. А когда я ел в последний раз? Что делаю здесь и кто я, вообще, такой?!

В отвратительной луже под ногами шевелятся хищные черви. Их шевеление упорядоченно, они ползут в мою сторону. Потом я вижу корзину — она полна этими тварями! Грибы превратились в червей, красные шапочки стали сизыми безглазыми головами, в которых прорезаны жадные рты. Черви копошатся в корзине, переваливаются через край, падают на бетон и ползут ко мне...

Что-то ломается внутри. Я бегу вниз по лестнице в неизвестность, я слышу только грохот сердца в ушах и стук башмаков по ступеням.

Не помню, сколько этажей остаётся позади. Я останавливаюсь перед закрытой дверью, едва не разбив о неё голову. Дыхание рвёт лёгкие, рану на руке жжёт огнём, стекает по пальцам кровь. Мне дурно...

За дверью я слышу голоса. Люди!

Пружина туга, а у меня осталось мало сил, но я вхожу. Пружина не срабатывает, створки не смыкаются, но я не обращаю внимания… Казарма полна людей. Но что это за люди!

Кажется, они сошли с картин художника Шульженко. Я не знаю, откуда пришла эта фамилия, я не помню ни одного полотна, но что-то внутри меня согласно, что сравнение исключительно удачно. На их лицах лежит печать… я не сразу подбираю слово… Вырождения? Убожества? Полной бездуховности? Скорее, это отсутствие света и надежды. Жизнь их тяжела, они знают об этом, они довольны этими тяготами, они ничего не хотят менять. Бытовые серость и грязь — предмет их гордости, источник их силы и пропуск в Завтра.

Некоторые стоят, но большая часть ходит, один за другим, гуськом. Большой зал разделён цепочками следов на множество геометрических фигур. Люди шаркают ногами и непрерывно бормочут, оттого помещение заполняет шорох и тихий гул.

Я стою на возвышении и смотрю на зал сверху. В центре его — круглый пятачок, через него не проходит ни один маршрут. Его занимает чудовищная старуха, фигурой похожая на древний комод. Вторые и третьи подбородки складками лежат на огромной груди, седые сальные волосы забраны в неопрятный пучок, лицо покрывают бородавки разных цветов, форм и размеров. Старуха, не мигая, смотрит вниз перед собой, губы её шевелятся, беззвучно шепчут. «Он придёт, он близко», — угадываю я, присмотревшись. Кто — он?

Старуха поднимает взгляд, он встречается с моим. Её губы искривляются в мерзкой ухмылке.

— Он пришёл! — торжествующе говорит она. Все головы в зале поворачиваются ко мне. Все ждали меня, но мне ли они рады?

Люди синхронно шагают в мою сторону. «Гррум!» — от слитного удара сотен каблуков раскалываются и обрушиваются оконные стёкла, со стен осыпается штукатурка. Я пячусь назад, в прохладу лестничной площадки, но шуршание и влажный шелест десятков мягких тел заставляют замереть. Красноголовые черви извиваются на сером бетоне и, разевая рты, спешат ко мне. За ними виден силуэт гигантской змеи.

Я не знаю, что предпринять. Пути закрыты. Предстоит ожидание, за которым?..

Животное внутри меня решает само. Оно помнит укус червя и не хочет повторения. Я срываюсь с места и прыгаю вбок. Перед глазами мелькают лица, на них радость. Шуршание морщинистых червей подстёгивает, я бросаюсь в тёмный проход. Это узкий коридор. В его стенах, справа и слева, открытые комнаты, множество комнат, и на пороге каждой стоит человек из зала. Я кричу как заяц, уворачиваясь от протянутых рук, и бегу! Кирпичная крошка и осколки бутылок ранят босые ноги, пол позади забрызган кровью. Я рвусь из жил, бегу быстрее и быстрее, но черви с красными головами не отстают. Откуда столько прыти в их дряблых телах? Впереди ещё одна дверь, за нею солнечный свет. Это свобода и спасение!

Я влетаю в дверь… и упираюсь в чудовищную грудь бородавчатой старухи!

— Не спеши, милай, — выдыхает она, и меня обдаёт запахом сырой земли. — Мы теперь надолго вместе.

Я вяло отпихиваюсь, но старуха держит крепко. Шелест червей за спиной приближается и заполняет весь мир. Черви покрывают и придавливают меня. Их куда больше, чем могло поместиться в корзине, и сами они гораздо крупнее. Это непонятно, это неправильно… Потом приходит боль, и вопросы умирают.

В голове звенит пустота. Забавный каламбур! Я встаю. Под сабатонами влажно чавкают тела чистильщиков, не успевших убраться. Вот ведь гадость! Это не мои мысли, это бывший носитель тела. Его удивляет, как можно слышать без ушей и видеть без глаз. Меня не заботят такие мелочи, как внешний вид сервов, методы их работы или ограниченность во времени памяти носителя. Она скоро уйдёт. Конечно, по моим представлениям. Как воспринимают время носители, мне тоже неинтересно.

— Ты не торопилась, Хозяйка Тел, — говорю я. Память носителя смущена, его страшит звук из ничего.

— Люди разучились удивляться, Повелитель. Только молодь, но ты сам запретил брать их, — Хозяйка трясёт обильными телесами. Это называется смех.

— Всё равно, — отвечаю я. — Будешь наказана. Потом.

— Конечно, Повелитель! — Хозяйка неуклюже изображает поклон. Кажется, раньше это называлось книксен.

Я иду к трону.

Тела падают ниц. Их много, но это придворные, а я сам приказал… Я тогда любил условности. Пора менять правила игры. Я иду, а бывший носитель не перестаёт удивляться. Голый костяк, даже закованный в сталь, не может двигаться сам. Так считает носитель, а я не мешаю. Скоро он замолчит.

Все они замолчат.