Никишин Кирилл - Страх за спиной

День первый.

Когда я очнулся, я никак не мог понять, что произошло. Голова раскалывалась, тело гудело, сердце билось с трудом, как будто бы, сдавленное чем-то, дышать было невыносимо тяжело. Я открыл глаза и, кое-как ворочая головой, огляделся. Сырые серые стены, черный подплесневевший потолок, решетки на окнах — все говорило о том, что я по какой-то причине оказался в тюремной камере. Но почему? И как? Воспоминания обрывались на том, как я вышел утром на работу. Спину ломило, пол был бетонный, холодный, и чтобы не застудиться окончательно, я поднялся. Пошарил глазами — камера оказалась довольно просторной и при этом совершенно пустой. А может быть, это и не камера вовсе? Может, это психушка? Я слышал, что иногда сумасшедших держат в пустых мягких комнатах, чтобы они не навредили себе, но нет, это не тот случай: комната выглядела унылой и жесткой. Она буквально шептала: «Сойди с ума и размозжи себе голову об бетон». Следовательно, это камера. И все-таки, почему? Я подошел к покрытой ржавчиной металлической двери и осторожно постучал. Тишина… Я постучал еще раз — опять никакой реакции. Стучать сильнее я побоялся. Провоцировать полицейских на грубость я не хотел, да и, судя по тишине, за дверью никого не было.

Неизвестность тревожила, я сел и попытался уложить в голове все, что смогу вспомнить. Беспорядочные мысли хаотично метались по нейронным сетям и не приносили совершенно никакой пользы. Стоп! А почему в тюрьме? Почему не в обезьяннике? Здесь же кто-нибудь обязательно должен быть. Мне же должны что-то сказать. Причины задержания? Не могут же меня просто так посадить безо всяких причин. Жажда справедливости подхлестнула меня, и, вскочив, я заколотил по двери. Я бил по ней изо всей дури, пока не устал, но никто так и не пришел. Я начал орать от бессилия, но и это не принесло никакой пользы. Без воды горло быстро пересохло, и я умолк. По телу начали медленно расплываться слабость и жар. От стресса и сырости я, кажется, начал заболевать. Такое странное забытое чувство: я не болел уже года три и почти забыл, что это такое. Как же так? Все, что со мной сейчас происходило, напоминало какой-то жуткий сон. А может, я сплю? Нет, это озноб подкашивает мое сознание. Это, черт побери, реальность, и с ней нужно как можно скорее разобраться, а пока лучше было бы отдохнуть. Я присел, облокотившись на стену, и погрузился в мысли, стараясь думать о хорошем. Глаза завалила пелена, и я уснул.

Он сказал, что я убийца. Я открыл глаза, когда уже наступила ночь, на улице было совершенно темно. В старом замке заскрежетал ключ, и я вскочил. Из коридора бил синий мерцающий свет, навевающий тревожные жужжащие мысли, а в дверном проеме стояла грузная вонючая фигура. Разглядеть вошедшего было тяжело, свет оказался сзади него, а в комнате своего освещения не было, но по какому-то подобию формы, я сделал вывод, что это кто-то из охраны. Я попытался спросить его о причинах моего задержания, но тот только пробурчал что-то об убийстве сына Аркадия Эдуардовича, закинул в камеру матрас, сунул мне в руки миску с едой и ковш с водой и молча вышел, закрыв за собой дверь. Я крикнул ему вслед, что хочу увидеть хоть какие-нибудь бумаги, касающиеся моего задержания, но охранник ничего не ответил и, судя по удалявшимся шагам, ушел прочь.

Еда оказалась какой-то меркой жидкой кашей. Это было ужасно: меня чуть не вырвало, но делать было нечего, не помирать же с голоду. Спасибо, что хотя бы воду принесли нормальную. Я поел и услышал шаги за дверью. Дверь распахнулась, в камеру снова вошел охранник и швырнул на пол ведро:

— Ссать и срать будешь сюда! Переполнится — принесу новое, а бумаги будут завтра. Не готовы еще бумаги.

В эту ночь он больше не приходил. Матрас был таким, будто на него специально блевали несколько раз, чтобы спать на нем было просто невозможно, но холод бетонного пола был уже невыносим, и я улегся на матрасе, с трудом сдерживая рвотные позывы от каши, которая с силой просилась наружу.

День второй.

Первой мыслью после пробуждения было: «А как же мама?» Она, наверное, места себе не находила. В свои двадцать пять лет я до сих пор боялся ее беспокойства. Это было довольно странное чувство — казалось, что она так сильно переживает за тебя, что от стресса готова отлупить, чтобы больше и мысли не было доводить ее до такого состояния. Наверное, уже морги обзванивает, а я тут. Сижу за убийство «сына Аркадия Эдуардовича». Аркадия Эдуардовича? Так… Дядя Аркаша? Начальник матери? Он ведь Эдуардович тоже. Но я даже не знаю его сына. Он учился где-то в Англии. Да я и не видел его ни разу. В голове постепенно стали всплывать обрывки вчерашнего утра. Я выхожу из подъезда, иду к машине. Какой-то баран перекрыл мне выезд. Я попросил его отъехать. Он начал материться, выскочил из машины, полез в драку. Я оттолкнул его. Так… Потом мне кто-то шарахнул сзади по голове. А больше я ничего не помню. А если этот баран, которого я оттолкнул, был действительно сыном дяди Аркаши, и я действительно убил его, в чем я очень сомневаюсь, то почему я в тюрьме? Дядя Аркаша, скорей всего, четвертовал бы меня где-нибудь у себя в подвале, и все. Уж с полицией-то он точно бы не стал связываться, не в его это правилах. Хотя, может, я как раз у него и сижу. Но я же не убивал никого, меня самого вырубили. А может, меня вырубили и подставили, и жив я только потому, что Аркадий Эдуардович не уверен, что это действительно я убил его сына? Это все объясняет и меняет. Теперь уже точно не стоит никого злить. С этими людьми лучше не спорить о правах человека. Для них это скорее катализатор злобы, чем весомый аргумент. И что же теперь делать?

Нужно было действовать очень осторожно. Прежде всего, я никого не убивал, а, следовательно, убил кто-то другой, и этот кто-то может попытаться убить и Аркадия Эдуардовича. Это весомый аргумент. Но говорить об этом с охранником бессмысленно, значит, нужно постараться поговорить именно с дядей Аркашей. Он должен меня выслушать, все-таки он был другом семьи с тех самых пор, как отец нас бросил, и очень хорошо ко мне относился, а к сестрам так и вообще, как к своим. Эти мысли дали надежду, что все наладится, и я немного расслабился.

Опа! А что, если мама и Света с Лерой сидят где-то рядом в соседней комнате. Нет! Я бы слышал их. А если они уже мертвы или их пытают. Нет, нет, нет! Этого не может быть. Надо срочно что-то решать. Так, кажется, шаги. Скрип ключа. Фигура. Нет, это определенно не полицейский, это бандит, сто процентов.

— Не сдох еще? — охранник подошел и угрожающе склонился надо мной.

— А… М… Нет. — перепугавшись, я с трудом выдавил из себя слова.

— Бумаг сегодня не будет. Еда, вода вечером. Вопросы есть?

— А… Есть. Я могу увидеть Аркадия Эдуардовича?

— Не можешь! — охранник развернулся и пошел прочь.

— Как? Почему? Постойте, он меня знает. Умоляю, попросите его со мной поговорить.

— Сдохнешь — поговоришь. На том свете… Убили Аркадия Эдуардовича.

— Как? Этого не может быть!

— Может.

— А моя мать и сестры? Я могу их увидеть?

— Если придут — увидишь.

— Но я никого не убивал.

— Следствие покажет.

Дверь хлопнула, замок заскрежетал, и я остался опять один наедине со своими мыслями.

День третий.

Этой ночью я почти не спал. Мысли сводили с ума. Прошлым вечером я сказал охраннику, что еда похожа на помои, и он принес только воду. Желудок сводило, но это было не самое страшное. Он сказал: «Следствие покажет», и это наводит на мысли, что ждать, что же «покажет следствие» придется долго, и это было уже действительно плохо. С другой стороны, я не у дяди Аркаши, и меня не убьют. По крайней мере, пока, и это уже не плохо. Получается, что я, все-таки, в изоляторе временного содержания, и мне вскоре должны предъявить обвинение и предоставить адвоката. От матери и сестер никаких вестей, но когда появится адвокат, я точно смогу с ними связаться. Если он, конечно же, появится. В этом изоляторе какое-то странное понимание того, как должно вестись следствие. Я, конечно не юрист, но даже моих знаний хватает для того, чтобы

понять, что законы здесь не особо соблюдаются. С другой стороны, меня не бьют и не пытают, и это уже хорошо. Но что будет дальше?

А если я действительно убил этого дурачка? Если я его толкнул, а он упал и раскроил себе череп. Что теперь будет? Меня же посадят. Это так нелепо. Шел на работу и оказался под стражей. И что дальше? Здесь-то условия чудовищные, а что будет на зоне, я и представить боюсь. Это же смерть личности. Я сойду с ума. И хуже всего то, что я не помню: убил или не убил. Хочется верить, что — нет. А если — да, мама не перенесет этого. Она, конечно же, женщина сильная, но это ужасное происшествие она расценит, как страшный позор. Это сломает ее. Тем более, что это был сын ее шефа. Ее убитого шефа. С работы ей точно придется уволиться. И как она будет обеспечивать Свету с Лерой? В ее возрасте найти новую работу не так уж просто. Как же так? Одна нелепая случайность разом сломала жизнь всей семье. Что теперь будет со всеми нами? Мозг рисует только ужасные картины. Даже не смотря на уход отца, мне казалась моя жизнь довольно радостной, да я и не помнил толком отца. В моих детских воспоминаниях, в основном, присутствовала мама, ну и еще маленькие сестры. Да, мне казалось, что сестер она любит больше, но, наверное, так и должно было быть: они — девочки, они — маленькие, я — мужчина, я — большой. А может быть, это было из-за моего отца. Лера со Светой были от другого мужчины, я его не знал, и мама волновалась, что я плохо приму их, но когда я увидел этих маленьких очаровательных двойняшек, я буквально влюбился в них. Да и после их появления наша жизнь пошла в гору: мама устроилась на новую работу, к нам стал заходить дядя Аркадий, мы с ним сдружились. Он даже немного заменил мне отца. И даже привычная строгость мамы стала казаться мне нормой. А теперь вот! Такой удар. Ну да ладно. Прорвемся. С воспоминаниями день пролетел быстро, и к вечеру в камеру вновь пришел охранник.

Я так понял, кормить меня теперь не будут. Второй вечер подряд мне принесли только воду. Я пробовал возмущаться, но охранник пнул меня в коленку, и я замолк. Ну что ж, подожду. Главное, дождаться адвоката и связаться с родными, а там уже поборемся.

День четвертый.

Желудок слипается. Я пытался забить голод водой, но ее не так уж и много, и приходиться экономить. В камере воняет мочой, дерьмом и обблеванным матрасом. Да я и сам воняю, как грязная свинья. Горло болит. Состояние омерзительное: то жар, то озноб. Если так пойдет и дальше, я не протяну и недели. От охранника никакой информации. Неизвестность убивает. От болезни развивается бред, который сводит с ума. Колено, по которому врезал охранник, воспалилось и раздулось. По камере передвигаюсь кое-как. У меня начались галлюцинации: сегодня видел ангела и демона. Ну как видел? Наверное, это просто воображение рисовало их. Сложно сказать, у меня никогда раньше не было галлюцинаций, я не могу точно сказать: они это или нет. Очень странное чувство. Мне кажется, что я схожу с ума. Но раз я могу об этом рассуждать, значит, еще не сошел. А где вообще эта грань? Очень хочется есть. Смог достучаться до охранника. Он сжалился и принес мне пожрать. Но перед этим, тварь, плюнул в миску прямо у меня на глазах. Я заплакал, выкинул слюни ложкой и поел. Через полчаса меня вырвало. Я подыхаю. Эта тварь так и не сказала, сколько меня еще здесь продержат. Ненавижу. Голод и болезнь убивают меня. Поймал себя на мысли, что если так продолжится дальше, я наложу на себя руки. Поскользнулся на блевотине и разбил опухшее колено в кровь. Обеззаразить нечем. Я сдохну от заражения крови. Растерянный и изнеможенный, остаток дня я провел в сонном бреду.

День пятый.

На запах нечистот слетелись мухи. Камера ими просто переполнена. Поймал себя на мысли, что голод может заставить меня жрать мух. Это ужасно. Прочь, безумие, прочь. Я должен сохранять здравомыслие. Здравомыслие… Здравосилие… Здравоборее… Здравомирие… Слова такие интересные… Я раньше и не думал об этом. Это неплохо отвлекает от ужаса моего состояния. Колено кровит и начинает гноиться. Тварь принесла мне какие-то таблетки. Выбора не было, пришлось довериться и выпить их. Еды тварь не принесла, да я и не смог бы это есть. Голод

настолько измучил меня, что тошнота не прекращается. Мухи назойливые и наглые. Постоянно пытаются сесть на окровавленные штаны в том месте, где разбита коленка. Поймал одну из них. Попытался заглянуть ей в глаза и понять ее. Как она летает? Может я тоже смогу стать маленьким и улететь отсюда? Она жужжала и пыталась вырваться. Почувствовал себя сволочью и отпустил ее. Демон рассмеялся и назвал меня слабаком. Он сказал, что я никогда отсюда не выберусь. Он скалил зубы и улыбался. Какая мерзкая рожа. Врезать бы ему. Он болтал и смеялся. Я толком и не понял, что он пытался мне сказать. Просто какое-то бубнение. Прерывистое, напряженное. Поняв, что я его не слушаю, он скинул плащ и стал трясти передо мной своими огромными женскими грудями. Это было омерзительно. Женская грудь и уродливая грубая бородатая голова. Я закрыл глаза, и его голос усилился. Он, как будто, залез ко мне прямо в голову. Надо было как-то его успокоить, и, не открывая глаз, я заговорил с ним. Я пытался его вразумить. Говорил, что я со всем справлюсь, но демон только хохотал в ответ. Надежда утекала, демону хотелось именно этого, и надо было как-то противостоять. Я посмотрел на ангела, но тот просто сидел и молчал. Он должен был поддержать меня, но он только сидел и молчал. На слова мои никак не откликался, только смотрел на все происходящее своим пронзительным взглядом, не выражая совершенно никаких эмоций. Он не хочет мне помочь. Тогда зачем вообще пришел? Поиздеваться? Есть в его лице что-то жестокое. А может, это и не ангел? Может, это просто еще один демон? А где тогда ангел? Они же должны приходить вместе. А что, если демон с другим демоном убили моего ангела, и один из них переоделся в него, чтобы свести меня с ума и убить? Что ж? У них это неплохо получается. Фальшивый ангел услышал мои мысли и улыбнулся. Точно. Я прав. Это два демона. И они могут читать мои мысли. Нужно думать очень осторожно и тихо, чтобы они меня не услышали, и нужно придумать, как убить этих демонов. А как их вообще можно убить? Они засмеялись. Неужели никак? Они насмехаются надо мной, а я их перехитрю. Буду думать наоборот, чтобы они ничего не могли понять. А как думать наоборот? Думать наоборот… Торобоан тямуд… Тен. Онжолс нечо отэ. Ястичулоп ен огечин янем У. Тапсоп онжун.

День шестой.

Такое ощущение, что я начал привыкать к голоду. Жар спадает, но эти таблетки… Если они и помогли… Не знаю. Прошлый день прошел, как в тумане. Думаю, что это именно от таблеток. Они сводили меня с ума. Я деградирую. Вся эта вонь, мухи — я начинаю привыкать к этому. Колено болит. Даже боюсь задирать штанину, чтобы посмотреть на него. Все ужасно, но меня как будто это уже не трогает. Вставать тяжело. Голова поначалу была ясная, но с каждой минутой я чувствую, как сознание мутнеет. Пытаюсь держаться за воспоминания о родных, чтобы не впасть в отчаяние. Все закончится: я вернусь к ним когда-нибудь, и жизнь наладится. Но почему они до сих пор меня не навестили. Знают ли они, где я? Или они считают меня погибшим.

Колено просто разламывается, голова кружится. Я попытался встать, но свалился от боли. Это унизительно. Я оттянул штанину и ужаснулся. Колено начало разлагаться, в нем копошились какие-то маленькие белые черви — это было страшно и омерзительно. Я гнию. Мое тело превращается в мусор прямо у меня на глазах. Как я вообще не умер до сих пор. Смерть. Я умираю. Может, я уже умер, и это ад. В мозгу что-то треснуло, я взял одного червяка, засунул в рот и разжевал. Кисло, противно, но съедобно. Съел еще одного. Господи Боже, да что со мной? Я ем тех, кто ест меня. А значит, я ем себя. Я заорал так сильно, как только мог. Мозг бешено запульсировал. Я не знаю, как справиться с этими мыслями. Они выжигают мой мозг. На крик прибежал охранник, увидел мое колено, скрылся за дверью и прибежал с бинтами и спиртом. Спирт буквально разодрал всю рану, я бился в агонии, орал и сопротивлялся, но охраннику было на все наплевать: он перебинтовал мне колено, оторвал штанину, чтобы не мешала ране, и ушел. Меня трясло. Этот акт человечности начал превращать в моем мозгу охранника в какое-то божество. Он позаботился обо мне. Значит, он хороший. Нет, нет, нет! К черту эти мысли! Это стокгольмский синдром. Охранник — тварь. Если бы он был человеком, он хотя бы объяснил мне из-за чего я здесь, и я не терзался бы в сомнениях. Я хотя бы начал думать о том, как жить дальше. А так. Так… Я ничего не понимаю и схожу с ума от всего этого. Я умираю…

Охранник принес таблетки и нормальную еду. Даже в этом вонючем аду я сразу ощутил запах гречневой каши с мясом. Я ненавижу гречку, но сейчас этот запах казался мне

восхитительным. Я сказал, что таблетки пить не буду, а охранник ответил, что тогда я не буду есть. Пришлось подчиниться. Проглатывая таблетки, я прямо почувствовал, как безумие растекается по моему телу. Но безумие не наступало. Я успокоился и приступил к еде. Это было невероятное облегчение. Я старался есть медленно, желудок отвык от еды, и я боялся, что меня вырвет. Мухи пытались поесть вместе со мной, но это меня не беспокоило. Я стал совершенно не брезглив. В жизни проблеснула полоска света, и я старался максимально ею насладиться. Я размеренно предавался чревоугодию, но жизнь подкинула мне очередной сюрприз. Я чем-то подавился. Подавился, сплюнул и разглядел в гречневом месиве на своей ладони большой кусок человеческого ногтя. Это насторожило меня. Кусок был слишком большой, чтобы его случайно отрезал у себя повар. Я поковырял ложкой в миске и наткнулся на золотую печатку. Она была подозрительно знакомой. Точно. Эта печатка дяди Аркаши. Конечно же, такая же могла быть у кого-то еще, но у дяди Аркаши была точно такая же. Нет. Ну, это уже какое-то изощренное издевательство. Меня накормили человечиной? Зачем? За что? Самое интересное, что меня даже не затошнило. Может, я просто не захотел верить, что это реальность. Я превратился в животное. Моя личность уже не протестовала. Я выкинул мясо из тарелки, доел гречку, и лег на матрас. Мысли тревожно затряслись в черепной коробке, и я окунулся в привычное безумие в окружении ангела и демона.

День седьмой.

Колено стало заживать. Охранник сменил мне повязку и оставил еду. После вчерашнего я не мог есть. Таблетки пришлось проглотить. Охранник сказал, что у меня осталось много здоровых органов, и если я не захочу лечиться, значит, они мне не нужны, и он мне что-нибудь сломает. Ловлю себя на мысли, что в моем сознании он превращается в хозяина. Это страшно. Я теряю остатки человеческого достоинства. Еще немного и от настоящего меня ничего не останется. Демон пришел с бритвой. Он протянул ее мне и велел перерезать себе горло.

— Я не буду! — уверенно ответил я.

— Дальше будет только хуже.

— Никогда. Я никогда этого не сделаю, слышишь?

— Пойми, я желаю тебе добра. Ты освободишься, тебе станет легче.

— Легче станет только тебе, мерзкое адово отродье. Ты хочешь забрать мою душу. Но только этого никогда не случится.

— Ты начинаешь понимать, что происходит, — впервые за все это время заговорил ангел.

Это был сигнал. Я понял, это испытание. Бог испытывает меня. Испытывает мою веру. Я никогда особо не верил, и Бог таким странным образом решил наставить меня на путь истинный. О, я не сдамся. Я докажу, что я готов справиться со всем, что мне выпадет. Я знаю, смерть — это не выход. Если мне суждено умереть здесь, что ж… Значит, такова воля божья. Но я никогда не наложу на себя руки. Это удел слабых. Тех, чья вера непрочна. Но я не такой. Нет, я буду сильным.

И я стал молиться. Я не знал ни одной молитвы, но молился истово, как только мог, подбирая слова из самой глубины сердца. Я молился и чувствовал, как покой расползается по всему моему организму. Я возрождался. Как феникс, я возрождался из пепла своей лишенной веры жизни к новому одухотворенному состоянию. Я открыл глаза и встал, вокруг никого не было, только мухи, но это было вполне естественно.

— Бу! — демон выскочил у меня из-за спины и ударил меня в пах. Скорчившись от боли, я рухнул и зарыдал. Моя вера была недостаточно крепка, и Бог напомнил мне об этом. Надо было продолжить молитву, но боль была слишком сильна. Я попытался пересилить ее и встать на колени, как вдруг услышал голос матери:

— Сынок, очнись!

— Мама?!

— Просыпайся! Ты очень нам нужен!

— Мама?! Я здесь, мама! Где ты? Мама!!!

Она не отвечала, но какой-то другой голос зазвучал вокруг:

— Вам лучше уйти! Мы сообщим вам, когда его состояние стабилизируется!

Состояние стабилизируется? Я видел такое в сериале… Я в коме? Это многое бы объяснило. Перед глазами снова появился демон. Бам! И я снова скрючился от боли на матрасе. Остаток дня я провел в молитве. Больше демон меня не беспокоил.

День восьмой.

Мне сказали, что сегодня придет мама. Я ждал этого с нетерпением. Мне было дико стыдно встречать ее в таком виде, но я справился с этим. Я открыл свое сердце Богу, и теперь меня мало волновали мирские трудности. По крайней мере, я хотел в это верить. Я открыл сердце Богу, и он вознаградил меня. Если я увижу маму, значит, я не в коме, и все, что со мной происходит, всего лишь проделки дьявола. Но я встал на истинный путь, и Бог меня защитит. Колено стало чувствовать себя гораздо лучше. Жизнь налаживается. Мама придет, и все окончательно исправится. Меня отпустят, и посвящу свою жизнь Богу.

Когда мама пришла, я кинулся обнять ее, но она отстранилась. Я кинулся, превозмогая боль в колене, а она отстранилась. Я не осуждаю ее, от меня разит зловониями, выгляжу ужасно, но это было больно. Она была в черном, как будто уже похоронила меня. Это пугало. У меня было море вопросов, я пытался задать их ей, но она меня остановила и велела слушать. Я был ей безумно рад, но она была холодна. Она сказала, что меня отпустят, если я подпишу какие-то бумаги. Сказала, что мне нужно съездить с ней к нотариусу и что-то оформить. Отец, которого я уже давно забыл, оставил мне наследство, и я должен все переписать на другого человека. «Подпиши. Это уже слишком затянулось. Просто подпиши, и тебя отпустят,» — сказала она. Это было очень неожиданно и волнительно. Раньше я задумался бы о том, что меня хотят чего-то лишить и возмутился бы этой несправедливости, но теперь… Теперь я обрел Бога, и мне было все равно. Я согласился. Я полностью доверял маме. Несмотря на ее холодность, я чувствовал неразрывную связь между нами. Она была главным человеком в моей жизни, и одного ее присутствия хватало, чтобы сделать меня счастливее. Я смотрел на нее, и чувствовал, что живу.

Когда она ушла, я прижался к двери. Я хотел хотя бы мысленно дотянуться до нее, побыть с ней еще хотя бы мгновение. Я услышал ее голос через дверь и затрепетал. Слов не разобрать, но для меня было и не важно. Только последнюю фразу я смог разобрать четко. Да, я четко ее услышал, и не мог в это поверить. Она говорила с охранником, и я очень хорошо расслышал ее слова: «Помойте его, накормите и оденьте поприличнее. А когда все сделает, отвезёте его на какой-нибудь пустырь и пристрелите.»

Как? Как это может быть? Я мог бы подумать, что мне послышалось, но я слышал все очень четко, и голос своей матери я не спутал бы ни с чем. Я замер, чтобы они не поняли, что я их подслушиваю, и тихо заплакал. Мозг отказывался принять эту чудовищную информацию. «Это уже слишком затянулось…» — говорила она раньше. А я ведь даже не придал этому значения. Значит, все это время она знала, где я. Остаток дня я пытался понять, что мне делать дальше.

День девятый.

Мысль о том, что я оказался в подвале дяди Аркаши, оказалась верной. Меня вывели из камеры и отвели в душевую рядом с парной и небольшим бассейном. В этот раз охраннику, с которым я уже свыкся, помогала немолодая женщина, откуда-то из Средней Азии. Она помыла меня, мне дали чистую одежду и приковали наручниками к водопроводной трубе. После душа голова прояснилась. Я уже решил, что мне нужно бежать. Самым разумным мне казалось сдать всех в присутствии нотариуса. Оставался шанс, что нотариус может быть с ними в сговоре, но эту мысль я отмел. Если бы у них был нужный нотариус, моя подпись вообще бы не потребовалась. Они, конечно, могут убить и меня, и нотариуса в этом случае, но думаю, что они рассчитывают, что я сделаю все добровольно. Мать всегда была уверена в своей власти надо мной, и вряд ли сейчас что-то изменилось. Даа. А ведь я ее боготворил. Какая жестокая ирония жизни. Но теперь и мысли не осталось о том, что она меня любит.

Охранник отцепил меня и отвел в машину. Она уже сидела сзади, как хозяйка и движением руки дала понять охраннику, что наручники не понадобятся:

— У нас все будет хорошо! Да, сынуля?

С трудом удерживаясь от желания врезать ей, я улыбнулся и ответил:

— Конечно, мама…

Она глубоко вздохнула, наслаждаясь своей властью, и скомандовала шоферу, чтобы тот ехал. Я молчал. Она чувствовала мой страх и млела от этого. Мы выехали из дачного поселка на шоссе, проехали несколько километров до города, и тут я вспыхнул:

— Почему?

Она была удивлена. Переполненная возмущением, она прикрикнула на меня:

— Как ты смеешь повышать на меня голос?

Но меня было уже не остановить.

— Как у тебя рука поднялась приказать меня убить?

— Что?!

— Я все слышал. Я слышал, как ты велела отвезти меня на пустырь и пристрелить.

Она такого не ожидала. Я видел смятение в ее глазах. Но это смятение продлилось недолго, в ней снова проснулась хищница, и она зашипела:

— Да потому что ты всегда бесил меня. Ты вечно напоминал мне своего отца, который бросил меня. Я никогда не прощу этого ни тебе, ни ему. Слава Богу, он сдох, иначе мне пришлось бы расправиться и с ним.

— И с ним? Так дядю Аркашу тоже ты убила?

— Хм. А ты, оказывается, не такой дурак, как я о тебе всегда думала. Да, я. Он сам виноват. Думал, променять меня на молодую. Естественно, я так этого не оставила. Расправилась с ними обоими. Да и с ублюдком его. Теперь все его имущество достанется Лере и Свете.

— Лере и Свете? Так они?.. А почему они не Эдуардовны?

— Он не хотел этого. Думал, что так им будет спокойнее. С его-то количеством врагов. Однако, для них отчество не играет никакой роли. Экспертизу ДНК не обманешь. А самое смешное, знаешь что?

— И что же?

— То, что убил их ты! По крайней мере, полиция в этом уверена, и ищет именно тебя. Так что выбирай сам, чего ты хочешь: сидеть или умереть? В любом случае, мы закончим начатое! Ты перепишешь свое наследство на меня, а потом можешь бежать на все четыре стороны! Мне даже будет приятнее осознавать, что ты скрываешься где-то, мучаешься. Я хотела проявить милосердие, лишить тебя страданий. Я была уверена, что после всех этих пыток ты станешь покорнее и спокойно примешь смерть. Но теперь нет! Ты будешь мучиться! Будешь мучиться всю жизнь, пока не сдохнешь где-нибудь, в какой-нибудь грязной канаве.

Ярость пробила мне в сердце: все это время от сумасшествия меня удерживала только вера в семью, и тут такой жесточайший удар. Машина остановилась на светофоре. Вот оно. Мое спасение. Я со всей дури врезал ей по лицу, выскочил из машины и побежал во дворы. Колено ныло, но адреналин так мощно впрыснулся в мою в мою кровь, что никакая боль не могла меня сейчас остановить. Я бежал, плутал между дворами. Пока не увидел закрывающуюся дверь подъезда. Я прыжком долетел до нее, схватился за ручку, пока не успел сработать магнитный замок, на несколько секунд замер, чтобы не вызывать подозрения у зашедшей передо мной бабульки, тихо зашел и, отдышавшись, пошел вверх по лестнице. В детстве я любил лазить по чердакам и крышам, и интуитивно направился туда, где всегда чувствовал себя свободным и самостоятельным. Без денег, работы и семьи, обвиненный в убийстве, я шел к своему будущему. Я не знал, каким оно будет? Но после всего, что со мной произошло, я был уверен, что теперь я справлюсь со всем, что мне выпадет. Я выпорхнул из гнезда, и теперь моя жизнь зависит только от меня.

_