Глава 16

За дверью дома Гуэщэней долгое время царило гробовое молчание, и лишь после доброй четверти часа упорного стука послышались мягкие шаги. Щелкнул замок, и на пороге появилась хозяйка — по-прежнему, в черном и с черной шелковой лентой на лбу. Длинные волосы ее отливали холодным стальным блеском, в бездонных очах плескалось запредельное.

— Зачем вы так громко стучите? — спросила она тихим голосом откуда-то издалека. — Вы его разбудите.

— А, по-моему, уже давно пора, — опустив приветствия, начала Гадючка сразу с места в карьер. — У вас какие-то странные методы лечения.

— Нам нужно немедленно переговорить с начальником экспедиции, — потребовал, в свою очередь, и Позвизд. — Случилось ЧП. Мы обязаны его проинформировать.

Гуэщэней очень медленно, как сомнамбула, провела длинными тонкими пальцами по волосам и ответила еще тише:

— Он спит. Его нельзя будить. Поверьте мне, все будет хорошо.

Она повернулась и уже готова была вернуться в дом, как Гадючка ловко схватила ее за руку:

— Э, нет, мадам, так дело не пойдет. Мы с вами.

— Хорошо, — медленно и отсутствующе проговорила целительница. — Идемте.

Платон по-прежнему спал, как ребенок: лицо его было чисто, ясно и спокойно, морщинки на лбу, около глаз и у рта разгладились, борода выглядела тщательно расчесанной и ухоженной. По-видимому, он, наконец, наслаждался покоем, которого не ведал вот уже четвертый десяток лет.

— Платон Семенович! — негромко позвала Гадючка.

Ответа не было: рыжий великан, видимо, действительно спал глубоким и крепким сном правденика.

— Платон Семенович! — чуть громче повторил Позвизд.

На лице спящего не дрогнул ни один мускул.

— Чем вы его опоили? — продолжала упорствовать Гадючка. — Здоровый мужик не может спать трое суток подряд.

— Вы же видите: может, — возразила Гуэщэней с той же самой загробной интонацией и прикрыла глаза. — Ему сейчас хорошо, очень хорошо. Не тревожьте его, идите с миром.

Они вышли на улицу Косовскую, медленно погружавшуюся в сумерки. Далекие силуэты гор призрачно серебрились в лунном свете, а выше горных вершин медленно и торжественно распахивалось бездонное темно-синее небо, хранившее в себе еще более бездонный мрак Вселенной, откуда отстраненно мигали землянам огоньки непредставимо далеких звезд.

— И что теперь? — спросила Гадючка Вселенную.

— Не знаю, — ответил за нее Позвизд. — Наверное, ему нужно спать. Видела, какое лицо у него счастливое?

— Вот это-то меня и беспокоит, — поежилась Гадючка и с тоской посмотрела вверх. — Может, она ему каких-нибудь наркотиков подмешала?

— Не выдумывай.

На том предмет разговора и исчерпался; раздумчиво пошли назад к учительскому дому по пустынной улице, внимая далекому лаю собак и неслышному с земной поверхности свисту крыл космических кораблей. Где-то в горах та же самая луна светила, несомненно, беглому убийце Абреку и его подельникам, вооруженным «клюшками».

А дома ждал сюрприз.

Только-только Гадючка с Позвиздом переступили порог, встревоженная Айсет потащила их в свою комнату, где на кровати, свернувшись клубком, лежала знакомая им рыдающая девушка Маришка из хостела.

— Мариш, давай, расскажи ребятам, — Айсет легонько потрепала ее по плечу. — Все им расскажи.

После долгих уговоров зареванная официантка села на кровати и сказала хриплым свинцовым голосом:

— Будь она проклята, стерва!

Такого поворота, кажется, никто из присутствующих не ожидал. Официантка утерла слезы, и поправила сбившиеся волосы:

— Дай зеркало, Аська. Выгляжу, наверное, как последняя лахудра.

Немного приведя себя в порядок перед сэлфи-камерой смартфона, она начала:

— В общем, есть у меня парень. В смысле, был. Ну, жили так себе, жениться он не хотел, а я не настаивала. Короче, стал он ходить налево. К одной… в общем, девке из соседнего поселка. Ряшка такая поросячья, не знаю, что он в ней нашел. Сволочь обычная, как все мужики, вот… Короче, я рыдала-рыдала, а потом пошла к этой твари...

— Мариш, а можно не ругаться? — попросила Айсет.

— Как тут не ругаться… — она шмыгнула давно покрасневшим носом. — Ну, в смысле, не к той бабе пошла, а к Гуэщэней. Мол, пусть приворот сделает, чтоб он эту гадину бросил. Она говорит: ладно, сделаю. Только смотри: любви против воли не бывает. За последствия отвечаешь сама. Ладно, говорю, все равно делай. Она мне: ну, раз так, иди домой, он к тебе придет. В общем, неделя у нас была — закачаешься. Вообще не спали, только… ну, вы понимаете, да? А потом… как раз воскресенье было… он говорит: хочу в магазин сходить, хлеба купить. Я ему: какой магазин, воскресенье же. А он как сам не свой — уперся, и все: хочу в магазин. Ну, говорю, ладно, иди. А у самой сердце прям из груди выскакивает. Чую недоброе, а сделать ничего не могу. В общем, пошел он. Тут недалеко, километра три. Нет и нет, нет и нет. Час нет, два нет, три… Вечером нет, ночью нет. Ну все, думаю: не сработал твой приворот, колдунья. Разозлилась так, знаешь, такое бешенство нашло. Пошла к ней, кулаком в дверь колочу: открывай, мол. Открывает. Стоит такая вся спокойная-спокойная. Что, говорит, ответку ждешь, сестра? Я ей: чё такое? Чё ты несешь вообще? Где мужик мой? А она так спокойненько-спокойненько: нет больше твоего мужика. Я типа: как нет? К этой стерве насовсем ушел, что ли? А она: его вообще больше нет. В смысле, говорю? Да в таком самом. И дверь перед носом хлоп — закрыла. А наутро менты приезжают, зовут на опознание. Пашенька мой в пропасть упал и разбился… — и она снова зарыдала в полный голос. — Белым днем, трезвый, как стекло...

Гадючка с Позвиздом не знали, что и сказать.

— Как с этим жить теперь? — всхлипнула еще раз Мариша и снова упала на кровать зареванным лицом вниз.

— Вот что теперь делать? — Айсет подняла к ним совсем еще детское лицо с широко распахнутыми глазами, полными вполне взрослого отчаяния.

— А я, кажется, знаю, что делать, — неожиданно твердо сказала Гадючка. — Сиди здесь, Позвизд, понял? Я быстро.

Она выскочила на улицу, хлопнув дверью, и уверенно и быстро зашагала к дому колдуньи.

Долго стучать на сей раз не пришлось: дверь отворилась уже после первой серии кулачных ударов, и на пороге соткалась Гуэщэней, в глазах которой как и прежде плескалось привычно-запредельное.

— Я твоя ответочка, губошлепка! — прошипела ей Гадюча в лицо прямо с порога. — Говоришь, любви против воли не бывает? Быстро мне щас пошла, стерва, и разбудила Планона Семновича, ясно? Иначе хуже будет.

— Зачем кричишь, городская? — отстраненно и с легкой тенью печали произнесла та. — Зачем злые слова говоришь? Пойдем в дом.

Они вошли в большую и пустую комнату, в центре готорой стоял длинный дощатый стол с двумя стульями по торцам, словно бы приготовленный для каких-то тайных горских переговоров без посторонних глаз. На столе горело несколько оплывающих свечей, кое-как разгонявших густой клубящийся мрак. Они сели.

— Что ты хочешь, городская? — Гуэщэней медленным торжественным жестом поправила волосы.

— Я хочу, — с трудом взяв себя в руки, почти по складам проговорила Гадючка, — чтобы Платон Семеновчи не-мед-лен-но — поняла? — проснулся и ушел отсюда. Доходчиво объяснила?

Гуэщэней вздохнула:

— Он будет спать семь дней и семь ночей, а потом проснется здоровым. И останется здесь навсегда. Я выйду за него замуж, и у нас будет много детей. Я так хочу, и так будет.

— Губу закатать не забудь на всякий случай, — Гадючка сжала кулаки. — Или ты Гарри Поттера перечиталась, волшебница хренова?

— Я знала, что он ко мне однажды придет, — как ни в чем ни бывало продолжала Гуэщэней. — Рыжий великан, как Созереш. Я просила богов, чтобы он пришел, — так и случилось. Боги слышат мои просьбы и исполняют их. Уходи, городская. Это не твой мужчина.

— Это мы еще посмотрим, — шипение Гадючки начало приобретать по-нехорошему зловещий тон. — Твоим он точно не будет, овулянтка. Еще одно слово — и я бошку тебе оторву.

На колдунью угрозы не произвели, однако, никакого впечатления:

— Не будь дурочкой, городская. Он никогда на тебе не женится. Он тебя не любит.

— А тебя?

— Полюбит, — уверенно ответила она. — Крепко полюбит.

— Я бы на твоем месте такой уверенной не была, — Гадючка медленно встала и мягкими шагами пумы направилась к Гуэщэней. — Потому что рожа твоя ему вряд ли понравится.

Она широко размахнулась, и в лицо соперице молнией полетела горсть блестящих наманикюренных когтей — но рассекла лишь воздух. Гуэщэней притом даже не шелохнулась, и ни один мускул не дрогнул на ее спокойном и гладком лице.

— Не смеши меня, городская, — заметила она без выражения. — Против черкесской удды ты никто. Удда Гуэщэней не хочет сделать тебе больно. Уходи с миром. Не нарушай покой моего дома.

— Ах, так! — и Гадючка, вполне оправдывая свое змеиное прозвище, кинулась на соперницу разъяренной коброй, вытянув вперед ощетиненные маникюром руки, готовые впиться черкесской удде в волосы. Та вновь не повела и бровью — а Гадючке пришлось с разбегу двинуться головой о стену, повинуясь безжалостному закону инерции.

— Городская, я не хочу тебе зла, — раздалось где-то сверху из темного запределья. — Уходи.

— Зато я хочу — тебе! — Гадючка, кажется, и не думала униматься.

Встав кое-как на четвереньки и потирая ушибленный лоб, она оглядывалась вокруг в поисках подходящего оружия. Взгляд ее вдруг упал на мирно притаившуюся в углу метлу — неизменный атрибут настоящей ведьмы. В два прыжка она оказалсь там, где хотела, и, вооружась метлой, ринулась в наступление.

И тогда Гуэщэней встала.

Не меняя выражения лица, она сделала в воздухе несколько гладких пассов — и метла вспыхнула ярким бенгальским огнем.

— Я предупреждала, городская. Теперь тебе будет больно.

Она махнула в воздухе рукой, и невидимый удар, налетевший непонятно откуда, сшиб Гадючку с ног и пребольно ударил о стену.

— Я предупреждала, — повторила Гуэщэней, — и в голосе ее начала прорезываться булатная сталь черкесского клинка. — Теперь ты пожалеешь о своей глупости.

Неведомая сила подхватила Гадючка в воздух и что есть силы с грохотом грянула о пол. На доски брызнули капли крови из разбитого носа. Она попробовала было встать — но воздух грубым пинком опрокинул ее на спину, а затем ударил в ребра.

— Хочешь еще? — поинтересовалась Гуэщэней тоном бесспорной звезды ринга. — Или сама уберешься из дома?

Воспользовавшись паузой, Гадючка кое-как села на полу и хлюпнула разбитым носом. Страшно болел бок, кружилась голова, в глазах все плыло. Колдунья подошла к ней вплотную и холодно глянула сверху вниз.

— Я жду ответа.

Ответом была красивая подсечка, на которую она никак не рассчитывала. Гадючка, собрав волю в кулак, заехала ей твердым носком ботика точно в щиколотку — так что колдунья, не ожидавшая такого подвоха, очень неизящно хлопнулась рядом с ней и вскрикнула. Не теряя ни секунды, Гадючка прыгнула на нее, уселась верхом, схватила за горло и, глядя прямо в мракобесные черные очи, зашипела:

— А ты знаешь, губошлепка, что я диплом писала по культам Гекаты? И кое-что еще помню. Хочешь проверить мою память, стерва?

— Твои боги мертвые, — не очень уверенно прохрипела Гуэщэней, которую гадючкины пальцы, вдоволь натруженные лопатой, держали весьма крепко. — А мои — живые. Пхэ!!!

Следом за тем Гадючку легко, как перышко, сдуло в сторону, а чортова ведьма, словно панночка у Гоголя, повисла в воздухе, не касаясь пола белыми, как мел, босыми ногами. Вокруг ее рук, широко раскинутых в стороны, начала очень быстро, материально и жутко сгущаться тьма. Первый удар тьмы пришелся рядом с гадючкиным телом, выбив внушительную дыру в полу. Второй грянулся в стену, обрушив штукатурку, — видимо, подсечка слегка сбила чертовке фокус. Не дожидаясь, пока ей, наконец, действительно прилетит после двух пристрелок, Гадючка зашипела в ответ из каких-то самых тайных и неведомых глубин униженного и оскорбленного женского нутра:

— Бурофорбэ, панфорба, форбара Актиофи Эрешкигаль Небутосуалеф, при вратах, пипиледедедзо, ты врата сокрушаешь. Ныне приди, о Геката, исполнена замыслов огненных...

По комнате на этих словах прокатилась ощутимая мягкая волна — и третий удар Гуэщэней, встрое сильнее предыдущих, вынес окно вместе с рамой, но не причинил Гадючке никакого вреда.

— Маскелли маскелло фнукентабаот, ореобазагра. Ты, что покровы земли разверзаешь, кобыла подземная...

Заковыристые словечки «Греческих магических папирусов» в переводе Анны Блейз, которые в свое время приходилось мучительно вбивать глубокой ночью с клавиатуры буква за буквой, лились теперь буквально рекой:

— Ныне, Геката, приди! Великанша, Дионы охранница,

Парсия, Баубо, Жаба, — на зов мой приди, стреловержица!

Непобедимая, дева Лидийская, неукрощенная,

Ты, провожатая, высокородная, факелоносица,

Гордые выи клонящая долу, — о Кора, услышь меня! Теноб тителеб энор тентенор многоименная, кизалеуса пазаус...

Гуэщэней пятилась к двери. Волосы ее растрепались, лицо осунулось, под глазами зияли черные провалы, а в зрачках плескался теперь смешанный с ненавистью страх:

— Заткнись! Не надо! Не зови Ее!

— Еще как позову! — бешено закричала Гадючка и зачем-то лихо вспрыгнула на стол:

— О госпожа, что покровы земли разверзает, владычица

Свор и распутий, триглавая, всем усмиренье несущая,

О светоносица, дева священная, ныне зову тебя!

— Я здесь, — прозвучал откуда-то ласковый женский голос, — Что у вас тут случилось, девочки?

На этих словах Гуэщэней затряслась и завыла. В комнате подул свежий ветерок, который, видимо, и говорил, обращаясь к ней:

— Доченька, я ведь тебя по-хорошему предупреждала, — ветерок запах какими-то горьковатыми травами, отчего ведьма задрожала еще больше и полезла спасаться в угол. — Я тебе говорила: не лезь к мужикам!

В углу хлопнула звонкая пощечина.

— Я тебя учила не лезть, а ты лезешь! — пощечина. — Учила, а ты лезешь и лезешь!

Похоже, невидимая маман взялась за дочуру всерьез, поскольку оплеухи следовали одна за другой:

— Будешь у меня в «Пятерочке» на кассе сидеть, паршивка, пока не поумнеешь! В офис посажу ксероксы сторожить! В школу к доске поставлю русский преподавать!

Последнее, видимо, до того устрашило несчастную, что та ринулась с воем из дому, даже позабыв закрыть дверь. И стало тихо и чисто.

— Тетенька, а можно вы мне Платона Семеновича разбудите? Пожалуйста, — как-то вдруг очень по-детски всхолипнула Гадючка.

Ветерок нежно дотронулся до ее лица, запахло свежескошенной травой и летним лугом:

— Ты с ним, девонька, пыль замучаешься глотать. Так что, если хочешь — валяй сама. А я пошла дочку воспитывать.

Следом за тем комната приобрела свой обычный вид, словно и не было здесь никакой магической битвы, и лишь черная налобная повязка поверженной Гуэщэней беззлобной тряпицей валялась на полу.

— Уф-фф, — Гадючка подобрала повязку и торжествующе напялила себе на лоб. — Ну, где тут эта русалка, которой надо было глаз выколоть?

Сделав еще один глубокий вдох, она отправилась к Платону. Тот продолжал спать как ребенок — и по лицу его тенью блуждала счастливая улыбка. Гадючка нерешительно подошла поближе:

— Платон Семенович!

Ответа не было: Платон явно ничего не слышал. Гадючка с опаской протянула руку и потрепала его по плечу:

— Платон Семенович, проснитесь!

Платон спал, и неземное счастье витало вокруг его головы. Безрезультатно потормошив шефа и так, и эдак, Гадючка приблизила к нему свое лицо, плотно зажмурила глаза и легчайше дотронулась до его крупных и теплых губ своими, тотчас отпрянув. Ничего не произошло: Платон и не думал возвращаться из блаженного забытья. Тогда, собравшись с духом, как перед отчаянным прыжком в воду с моста, она бросилась к нему и впилась беззаветным гадючьим поцелуем, о котором мечтала, наверное, всю свою жизнь.

Платон продолжал спать.

В этот момент золотая цепочка с медальоном выскольнула у нее из-под куртки, и золотой козерожек прикоснулся к его губам, которые вдруг зашевелились и отчетливо произнесли:

— Золото...

Правая великанья рука с неописуемоым проворством двумя пальцами схватила медальон:

— Золото!

Два сияюще-голубых глаза размером с ведро открылись настежь, и Гадючку словно бы ветром сдуло на пол.

— Рыжикова… что вы здесь делаете?

— Платон Семенович! — пролепетала та восхищенно, не в силах поверить в чудо.

— Мне снилось… мне снилось, что мы обнаружили царскую гробницу… такую, как в кургане Ошад, но еще богаче… Столько золота я в жизни не видел. И вот я брал находки одну за другой и описывал, брал и описывал… Вы не поверите: самый счастливый сон в моей жизни. Хоть совсем не просыпайся.

— Как ваша нога? — сухо поинтересовалась Гадючка, понимая, что пыль глотать предстоит еще очень долго.

— Нога? А что нога? — он пошевелился всем своим могучим телом, заставив кровать неприязненно заскрипеть. — Вроде, в порядке. Как вы там без меня?

— Я к вам Профессора пришлю, — ответила она без выражения. — А то поздно уже, хорошим девочкам спать пора.

И так же быстро, как вошла, Гадючка покинула ведьмино логово.