Глава 29

Вооруженные люди в шлемах, бронежилетах и балаклавах черного цвета ворвались в зал и за несколько незаметных мгновений взяли присутствовавших в плотное кольцо. Видно было, что работу свою они воспринимают отнюдь не в качестве игры. Следом вошел ровной походкой майор РОВД из Черноморска, хорошо знакомый как минимум некоторым из присутствующих.

— Кого вязать, начальник? — сухо осведомился из-под маски один из бойцов.

— Вот этих, — майор ткнул пальцем в четверку археологов, которые уже в следующую секунду лежали на полу лицом вниз с широко разбросанными ногами и наручниками на запястьях.

— Трансов тоже берем? — спросил черный.

— Нет, этих пока не надо, — отрицательно покачал головой майор и вышел.

— Я прошу прощения… — начал было недоуменно Ксюнчик, заговоривший внезапно нормальным мужским голосом, но опытная и твердая рука в перчатке громко шмякнула его щекой об пол, и вопрос остался незаданным.

Пленников, не снимая наручников, упаковали в их же машину, за руль которой уселся начальник спецназовцев, сразу предупредивший:

— Рот закрыли, иначе хуже будет.

Недвусмысленный мессидж дошел без труда, и весь путь до Черноморска прошел в полной тишине.

— Ну что, горе-археологи, — довольный майор обозревал четверку, и измученное нарзаном лицо его не являло притом и тени обычного похмельного уныния. — Скажу сразу: делишки ваши ни к черту. Обвинения серьезные, и доказательства налицо. Мне вас даже как-то по-человечески жаль.

— А можно предъявить эти ваши доказательства? — проскрипел Платон, растирая запястья с кроваво-алыми полосами от наручников.

— С удовольствием! — даже как-то обрадовался майор. — Начнем с вас, мадемуазель. Вам знакома эта особа?

На столе появился лист из принтера с двумя фотографиями. Одна изображала грустную девушку с длинными лиловыми волосами, другая — коротко стриженную блондинку с физиономией торжествующей стервы. Гадючка кивнула.

— А теперь скажите нам, кто это? Очень интересно будет узнать.

— Лиза Тьма, — буркнула Гадючка, опуская глаза.

— Елизавета Михайловна Разумовская, 1998 года рождения, уроженка города Екатеринбурга. В данный момент — снайпер укронацистского батальона «Бандершалом» с позывным «Темрява», уничтожившая восемнадцать военнослужащих Российской Армии. А то и больше. Вам это известно, гражданка Рыжикова?

Гадючка, не поднимая глаза, кивнула.

— Скажите, Рыжикова, — не скрывая удовольствия, продолжал майор, — а что побудило вас вступить в шифрованную переписку с этой преступницей? Вот она, переписочка, — и на столе пояивлись несколько новых листков из принтера. — А еще вы, Рыжикова, сколотили преступную группу, к которой привлекли вашего юного коллегу по Институту и несовершеннолетнего афрокавказца. С какой целью вы переписывались с гражданкой Разумовской, за которой, разумеется, стоят спецслужбы сопредельного государства? Молчите? Ничего-ничего, следствие только начинается...

Платон и Профессор посмотрели на Гадючку с Позвиздом взглядом, которого не пожелает себе по доброй воле никто.

— Теперь к вам, ученый муж. Что побудило вас оказывать содействие бежавшему из мест заключения убийце? Должно быть, вы полагали, что творите доброе дело? Вынужден вас огорчить: это доброе, в кавычках, дело пахнет оч-чень весомой статьей Уголовного Кодекса Россйской Федерации. К счастью, бандита по кличке Абрек мы взяли. Недолго музыка играла. Он дал очень подробные показания, так что отпираться бесполезно.

Разделав Профессора под орех, майор устремил сверлящий взгляд водянистых глазок на Платона:

— А вы, Морошкин Платон Семенович, профессор и звезда отечественной археологии! Унизились до банальной кражи. Вам знакома эта книжонка? — он брезгливо швырнул на стол брошюру «InderaufKuban» с жирной свастикой на обложке. — Ее вы позаимствовали в горящем доме несчастного краеведа, ни словом притом не обмолвившись об этом вашим коллегам. Сегодня эта нацистская пакость — библиографическая редкость стоимостью, возможно, до миллиона рублей. В известных кругах, конечно. Может, вы к ним втайне принадлежите, а? С вашей-то арийской внешностью. А известно ли вам, что законодатель думает относительно лиц, интересующихся и тем паче хранящих у себя предметы с подобной символикой? Или вам Уголовный Кодекс процитировать дословно?

Отпираться было бесполезно. Майор встал и удовлетворенно хрустнул костями, как волк, с аппетитом уминающий овцу.

— Напрасно, господа, вы полезли туда, куда вас лезть никто не просил. Напрасно подставили несчастных студентов, которые у меня пойдут за разграбление памятника древности, организацию нелегального бизнеса и неуплату налогов. Я их, кстати, только вчера допрашивал. Сломали, можно сказать, две человеческие судьбы. А зачем? Ради чего? Скажу вам по большому секрету: у нашего клуба есть много филиалов. В том числе, и в городе-герое Москве. Захотелось поиграть в детективов? Разоблачить тайных агентов Мирового Зла? А как насчет холодной головы и — особенно подчеркну — чистых рук? Откровенно говоря, при хороших адвокатах реальные срока вам не светят. Но карьера будет погублена навсегда, это я вам обещаю. Навыки работы с лопатой вам могут пригодиться при прокладке теплотрасс или иных видах земляных работ — на большее можете не рассчитывать. А теперь, господа, — марш в обезьянник. Денек-другой вы у меня там посидите, подумаете о сути бремени. Времени для этого будет предостаточно. Сержант, уведите задержанных. Оревуар, как любит говорить наш залетный французик из Бордо.

— Можно вопрос? — тяжелым медвежьим басом медленно проговорил Платон. — А как насчет кофейного «Лендровера» в заповеднике?

Майор оскалился:

— Понятия не имею, о чем вы, милейший. Или вам мало неприятностей?

Обезьянник — полутемная клетка примерно три на три метра — немилосердно смердел мочой, источником которой был бомж, мирно прикорнувший на единственной утлой лавке. После того, как сержант с равнодушной служебной миной запер решетчатую дверь на ключ и ушел, воцарилась угрюмая тишина, нарушать которую никому не хотелось. Где-то далеко играло радио — какую-то разухабисто-веселую песню. Платон окинул взглядом свою угрюмую команду, потрогал пальцами толстые прутья решетки, словно прикидывал, удастся ли их согнуть, а затем раздумчиво проговорил в сторону полутемного коридора:

— Эх-ма… срока огромные, этапы длинные… кинули нас, значит, на тюрячку граждане начальнички… — он обернулся к своим: — Что приуныли, арестанты? Ну-ка, вспомним, как жилось на воле!

И с дребезжаще-злодейской трещинкой в голосе Платон негромко затянул:

— Прибыла в Одессу банда из Ростова,

В банде были урки, шулера-а.

Банда занималась темными делами,

И за ней следила Губчека.

Платон хмыкнул, прокашлялся и с невесть откуда взявшейся сиплой подзаборной интонацией бывалого карманника продолжил:

Масть держала баба — звали ее М-мурка,

Хитрая и смелая была-а.

Да-же злые урки, и те боялись Мурки,

Ва-раф-ску-ю жиссь а-на вела!

Бомж проснулся, заелозил на своей лавке и вытаращился на певца широко открытыми стеклянными глазами, на дне которых, как в стакане, плескались остатки недопитого. Голос Платона сделался громче и еще наглее:

— Уот пошли пра-ва-лы, ай да начались аб-лавы,

Многа стало наших попада-а-ать.

Как узнать скоре-и, да хто же ж стал ша-ла-вай,

Штобы за измену покарать?

На том конце коридора засуетились, застучали подметками, и к обезьяннику вылетел все тот же самый сержант, озабоченный мордашик которого изображал служебное неудовольствие творящимся безобразием:

— Вы чего это тут? Чего распелись? Прекратите, не положено!

— Ой, а хто ш эта тут такой прише-е-ел? — заныл Платон с такой омерзительной интонацией, что бедному бомжу даже икнулось. — Ой, так эта ж наш храшданин младший начальничи-и-ик! Ой, храшданин начальничи-и-ик… Сгорели мы по недоразумению… он за растрату сел, а я за Ксению...

— Вы чё, археологи? — офигевший сержантик на всякий случай отступил от решетки на шаг назад. — Вам вообще чё надо?

Внезапно Гадючка вскочила, встала рядом с Платоном, впилась тонкими пальцами в стальные прутья клетки и заверещала дурным голосом, вперившись в несчастного острым змеиным взглядом:

— Как-то шли на дело, выпить захотелось.

Мы зашли в шикарный ресторан!

Там сидела Мурка с легавыми на пару,

А из-под полы торчал наган!!

Позвизд бросился к ней, встал рядом и тоже заорал, подхватывая:

— Там сидела Мурка! с легавыми на пару!!

А из-под полы торчал наган.

Сержант заметно побелел и спал с лица:

— Ребят, вы чё? Вы чё? Я начальника позову. Вы нормальные вообще, чё?

— Кума зови, кума! — потребовал Платон громовым басом. — Скажи: арестанты петь хотят. Кума видеть хотим!

Тут в медленно трезвеющем — или наоборот — бомже проснулось нечто лихое, и он мстительно заговорил белыми стихами почему-то на малороссийском наречии:

— Побачити злодiя на парашi

За грою в пiвника з неголеним убивцей,

Або в конторi сраним iнженером,

Або у юртi раком на пiдлозi,

Татари щоб його...

— А ну, цыц, шпана! — громкий и властный голос Профессора перебил декламатора на самом интересном месте. — Хали-гали сапоги-сандали! Отскочим поборчим! О чем лясим-трясим? Не кипишуй, малой, свети ворам а не ментам, полжизни здесь, полжизни там. Ворам власти, мусорам по пасти, мама-зона, крест на пузе!

Бомж онемел, и в осоловевших глазах его проступило почтительное выражение, как у извозчика, которому только что досталось по шее от барина.

— Профессор! — к изумленному Платону тотчас вернулась человеческая речь. — Где вы успели, пардон, так наблатыкаться?

— У академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, семинары которого я в юности имел честь посещать. А Лихачев, как известно, четыре года оттрубил на Соловках. Знаете, какая была его первая научная работа? «Картежные игры уголовников». Вот так-то, шпана. Шагая весело по жизни, клопа дави и масть держи!

Настроение в обезьяннике чудесным образом переменилось, и даже едкий запах мочи показался каким-то донельзя родным и заставлял думать о поезде, несущемся, громко стуча на стыках рельсов, куда-нибудь в хорошие дальние края.

— Н-да, — сказал Платон. — А мне вот вспомнился ваш семинар по археологии на первом курсе. Помните, с чего вы его начали?

— С трудом, — Профессор покачал головой.

— А я как сейчас помню: «Студенты истфака МГУ на раскопках. Руководитель экспедиции: «Ну, ребята, что вы можете сказать об этих трех скелетах?» Молчание. «Подсказываю: это скелеты не женщин». Опять молчание. «Господи, чему вас учили целых пять лет?!» Комсорг факультета поднимает руку: «Неужели это скелеты Маркса, Энгельса и Ленина?..»

Позвизд с Гадючкой прыснули.

— Да уж, да уж, — Профессор, ухмыляясь в усы, присел радом с бомжем на грязную липкую лавку. — Вы, молодежь, те времена уже не застали. А меня, было дело, за один анекдотец даже в четвертый отдел вызывали.

— Что это за отдел? — спросил Позвизд.

— Гэбуха, мой юный друг. Контора глубокого бурения. Я их лица до конца жизни не забуду.

— А какой анекдот?

— Раскопали англичане в Египте мумию фараона. Определить, кто он и из какой династии, не могут. Пригласили экспертов со всего мира — никто не может разобраться.

Обратились к СССР, и им прислали сотрудника ГБ. Тот зашел в склеп, закрылся и часа три не выходил. Наконец, выходит, пот со лба вытирает и говорит:

«Рамзес такой-то из такой-то династии» — «Как же вы узнали?» — «Да сам признался, гад...»

На ментовском конце коридора послышалось активное шебуршение, и знакомый дребезжащий голосок раздраженно открыл дискуссию:

— Кто сказал, не пускать? Почему сказал? Ничего не знаю. Имя, звание? Как ты сказал? Что? Куда? Ты у меня по таким статьям пойдешь, каких ты еще в глаза не видел. Кто адвокат? Ну, я адвокат. Удостоверение на, читай. Куда звонить? Какую заяву? Я тебе дам заяву...

Раздались быстрые шажки, и к обезьяннику, запыхавшись, подлетел старый знакомый — самоходный дедунец-активист, который, к тому же по совместительству был еще и гуру местного значения. В руке он держал свернутую трубкой синюю пластиковую папку.

— Вот, — он протянул папку сквозь прутья. — Времени мало, потому в двух словах. Покажете завтра на допросе майору и скажете, что копия может, если что, очень быстро улететь в Москву лично генералу Ляпунову. Только имя не перепутайте, поняли? Все, увидимся на свободе.

И старичок, делая всю ту же хорошо знакомую бодрую отмашку рукой, торопливо засеменил к выходу.

Археологи переглянулись, открыли папку и утратили дар речи. Тщательно отксеренные рукописные листки содержали полнейший и скурпулезнейший отчет о всей подстатейной деятельности городской администрации за истекшие пять лет. Вероятно, в лице генерала Ляпунова рукопись обрела бы воистину достойного ценителя, а перипетий сюжета хватило бы на добрых три томика экономически-компульсиного содержания по двенадцать алок штука.

— Писец, — только и выговорил Позвизд, явно не учившийся на литературного критика.

… На пустынной набережной города Черноморска, усыпанной палой листвой, сидел местный блогер с ноутбуком и отстукивал, поеживаясь и отпивая из термоса горячий кофе:

«Все чаще дует холодный норд-вест, отгоняющий от берегов теплую воду и поднимающий из морских глубин холодную. Октябрь есть октябрь: хоть воздух и прогревается до двадцати и выше, но ночью и по утрам он довольно прохладен, и море постепенно остывает. К концу месяца температура воды опускается до семнадцати градусов и ниже, но что это, к примеру, для закаленных сибиряков, а тем более северян! Кстати, заметим: некоторые коренные жители, в том числе и прекрасного пола и солидного возраста, вообще купаются круглый год. В утренние часы побережье полно любителей здорового образа жизни: одни занимаются скандинавской ходьбой с лыжными палками, другие бегом, в том числе и по дюнам, третьи просто физзарядкой. Солнце в Черноморске светит двести восемьдесят дней в году, как нигде больше в России, щедро одаривая людей полезным для здоровья витамином «Д». Так что даже в конце октября вполне можно получить хороший загар при безоблачном небе, укрывшись, к примеру, среди дюн, защищающих от ветра. При этом вам покажется, что вы из осени вдруг попали в лето — так жарко греет в укромном местечке среди дюн наше ласковое черноморское солнышко!»

— Ну что, проказники-гробокопатели, — Профессор стоял, опершись обеими руками о фигурную балюстраду променада, украшенную крутобедрыми балясинами, и глядел в морские дали. — Жаль, конечно, расставаться с этим прекрасным краем, но ничего не поделаешь: пора. Подробный отчет о ходе экспедиции я, так и быть, беру на себя, а вы, Платон, просто подпишете. Время утреннее, вещи собраны, заправляем машину и — с Богом!

Платон молчал и тоже напряженно глядел в сторону моря. Мысли его, судя по выражению лица, двигались в совершенно ином направлении, нежели столица Российской Федерации.

— Платон? — озабоченно переспросил Профессор, когда пауза слишком уж затянулась. — Что вы молчите?

— Поезжайте без меня.

— Что? В чем дело?

— Я должен вернуться на турбазу и переговорить еще раз спокойно с этими пленными копачами, будь они неладны.

— Но зачем?

— Хочу хотя бы приблизительно понять, что именно было в гробнице. И куда оно могло подеваться.

Профессор испустил тяжелый вздох:

— И что вам это даст? Такими вещами должна заниматься полиция. Не эти местные мерзавцы, разумеется, а федералы. Неужели вы думаете, что полутора килограммам золота позволят вот так беспрепятственно исчезнуть с лица земли? Прекратите уже свои ребячества, прошу вас...

— Поезжайте без меня, — тихо, но твердо ответил Платон. — Возьму такси и быстро сгоняю.

— Я с вами, Платон Семенович! — немедленно объявила Гадючка, вперившись сверкающим взором в своего кумира.

— И я, — с гораздо меньшим энтузиазмом вписался Позвизд.

— Ах, вот как! — вспылил Профессор и побагровел. — Тогда извольте доставить меня одного к автовокзалу. Я беру билет и немедленно возвращаюсь домой. А вам желаю всего самого наилучшего.

В машине долго и тяжело молчали.

— Не обижайтесь, пожалуйста, — Гадючка как могла нежно взяла Профессора за руку. — Мы быстро. Одна нога здесь — другая там. Платон Семенович все устроит.

На этих словах Профессора прорвало:

— Устроит, говорите? Я знаю, как он все устраивает, этот Индиана Джонс. Рассказать, как я спасал нашего дорогого Платошеньку от тюрьмы? А, Платон, рассказать?

Вопрошаемый не проронил и звука.

— Хорошо, слушайте. Весной 2015 года мы были в экспедиции под Невьянском. Погода стояла паршивая, все устали, как собаки. Решили вечером посидеть, выпить. Ну, посидели, выпили. А Платон Семенович, извините, надрался, как последняя скотина. И приспичило ему среди ночи ни с того ни с сего на раскоп. Понятия не имею, что он там по пьяной лавочке забыл. А Платошеньку, как известно, если ему дурь в голову стукнула, удержать не может никакая сила. Встал, пошел. И на свою голову обнаружил на нашем раскопе, так сказать, незваных гостей. Слово за слово, гости за ножи. Тогда наш Платошенька, витязь в тигровой шкуре, уделал их до этой самой замогильной синевы. А один оказался в реанимации с тяжелейшим сотрясением мозга. Если бы он умер, топтал бы наш дорогой витязь, извините, зону. Вы не представляете, каких мне тогда людей пришлось ради него побеспокоить. И сколько это стоило. Платон Семенович, душка, стоял тогда передо мной на коленях, благодарил, умолял простить. Что вы тогда клятвенно обещали, Платон? Никогда, ни за что не отступать от регламента экспедиции. Я вам тогда четко сказал: это был последний раз. Помните? Еще бы не помнить. А теперь я, извините, умываю руки.

— Приехали, — букрнул Платон и остановил машину. — Автовокзал.

Профессор резко распахнул дверцу, схватил свой маленький дорожный чемоданчик, развернулся и зашагал в сторону междугородных автобусов, похожих на стаю китов, отдыхающих после долгого плавания. На полпути он так же круто развернулся, и спустя мгновение уже сидел на прежнем месте.

— Черт бы вас подрал, Платон. Поехали. Если пропадать, так уж вместе.