Глава 14

В комнате, обставленной со странной, даже, наверное, избыточной строгостью, стоял густой и резкий запах трав.

— Перелом есть, но небольшой, — спокойно сказала одетая в черное молодая женщина с длинными волосами цвета вороньего крыла и черною же лентой, перехватывающей лоб. — Он скоро поправится, не бойтесь. А сейчас ему надо спать.

Восточная красавица — а женщине этот эпитет с конфетной обертки подходил как нельзя лучше — заботливо поправила на Платоне тонкое шерстяное одеяло. Он лежал, вытянувшись на спине, на мощном дубовом ложе простой и надежной деревенской конструкции, способном выдержать его вес. Лицо Платона, заросшее проволочной рыжей бородой бывалого варяга, утратило свое обычное разбойничье выражение и заставляло думать скорее о добром русском витязе, которого взяли в ЧОП на хорошую зарплату. У ложа переминались с ноги на ногу понемногу приходившие в себя Профессор, Гадючка и Позвизд; кроме них в комнате был еще мужчина из местных лет сорока с умным и слегка усталым лицом хорошего человека. Перекинувшись парой озабоченных фраз с женщиной в черном, он сказал Профессору по-русски и почти без акцента:

— Гуэщэней знает, что делает. Она — целительница, без нее бы мы все давно пропали. Дорогу у нас то размоет, то камнями засыплет, в больницу если попадешь, так только вперед ногами. Гуэщэней говорит, вашему коллеге нужно много спать. Так что, пойдемте, наверное, оставим его в покое. Тем более, стол уже накрыт. Мы же с вами на Кавказе.

Они вышли на улицу, по обе стороны которой стояли, купаясь в солнечных лучах, симпатичные домики самого обычного вида, которые можно встретить вообще где угодно. По песчаной дороге, роясь в мокром песке, бродили куры.

— Я вообще-то думал, что горцы живут в саклях, — сказал Позвизд, оглядываясь по сторонам. — Ну, стереотип такой сложился.

— Может, где-то и живут, — пожал плечами их спутник, представившийся Хаурби Мухитиевичем. — У нас-то поселок сравнительно новый.

— Интересно, — Профессор кивнул на синюю табличку с названием улицы «Косовская», прикрепленную к телеграфному столбу. — Почему так улица необычно называется?

— Так мы же переселенцы. Весь наш поселок переселенческий. Прошу!

Они вошли в дом, где к их приходу уже был заботливо накрыт стол. Несколько улыбчивых женщин разного возраста в пестрых платках, завязанных на затылке, ловко, но без суеты расставляли тарелки и миски с такой же пестрой местной снедью.

— Присаживайтесь, — пригласил Хаурби. — Будьте как дома. Вы же слышали, наверное, про кавказское гостеприимство.

Он подождал, пока займут места гости, затем женщины, и лишь потом уселся сам во главе стола.

— Это моя мама Марьят, сестра Бжедугхан, супруга Къэлэгуащ и дочка Айсет, — представил он свой многочисленный слабый пол, и женщины, улыбаясь, кивнули. — Сын сейчас в городе работает, а так была бы семья в полном составе.

— Какие необычные имена, — удивилась Гадючка, раздумывая, с какого бы лакомства поскорее начать.

— Адыгский язык очень древний, — охотно пояснил Хаурби, разливая ароматное белое вино из незамысловатого глиняного кувшина. — Он древнее и древнееврейского, и шумерского. Когда мы садимя кушать, мы говорим: «Добром тебе съесть» — «гуфэгъуэкэ ушх», или «гуфэгъуэ эфкэ ушх» — «радостно, сладко тебе съесть». А еще у нас говорят: «Шхын тхьэм пхуищ!» — «Пищей здоровой бог пусть для тебя сделает». Некоторые даже считают, что это вообще был первый человеческий язык на земле. И представьте: на нем говорят до сих пор. Уи ыхьэ кыхь ухъу, уи гъащэ кыхь ухъу! — «Твое счастье большим да будет, твоя жизнь долгой да будет».

Звуки странного, экзотического наречия, совершенно чуждого русскому слуху, медленно таяли в воздухе, пропитанном не менее экзотическими кулинарными ароматами. Хаурби поднял простой, но в чем-то очень изящный стеклянный стаканчик:

— Позвольте мне сказать тост. Я — простой школьный учитель. Я стараюсь учить детей тому, как правильно жить на земле. Дети смотрят телевизор, дети читают интернет. Они спрашивают: Хаурби Мухитиевич, почему люди делают зло друг другу? Почему русские и украинцы воюют друг с другом — ведь они же братья? Я отвечаю: дети, в нашей истории тоже брат часто поднимал руку на брата. Я рассказываю детям, как в прежние времена настоящие мужчины решали свои вопросы. Однажды русский князь Мстислав пошел войной на князя касогов, которого русские называли Редедя, а мы зовем Ридад. Оба были великие богатыри. Когда воины выстроились друг против друга, готовые к бою, Ридад сказал Мстиславу: «Зачем губить нам свои дружины? Сойдемся, и станем бороться сами. Если одолеешь ты, возьмешь богатства мои, и жену мою, и детей моих, и землю мою. Если же я одолею, то возьму твое все». И сказал Мстислав: «Да будет так». И схватились они бороться крепко, и в долгой борьбе победил русский князь Мстислав. И выхватил нож, и зарезал Ридада. И забрал все богатства его, и жену его, и детей его. Но ни один воин не пал в этой битве, и разошлись они с миром. Наш народ помнит своего богатыря, и до сих пор поет о нем песню «Уэ Ридадэ». От русского же князя Мстислава и жены Ридада пошел род Редегиных. Я хочу сказать, что так жить на земле — правильно. Давайте выпьем за это!

Опорожнив и поставив стаканы, гости как-то не торопились приступать к еде — да и странно было бы жевать после такого тоста. Возникшую неловкость взялась разрешить мама Марьят — сухонькая и легкая, с блестящими живыми глазами:

— Давайте я расскажу немного, что мы приготовили. Вот щху — это сквашенное кислое молоко, очень полезно для здоровья. Вот щалям — наши блинчики, их хорошо кушать с соусом щипс — вот он, здесь, в мисочке. А здесь кояж — жареный адыгейский сыр, берите, пока тепленький. Вот еще гуубат — пирожочки с сыром, пальчики оближете. Девочка если хочет, я все рецепты перепишу на бумажку.

Гадючка, которая была способна максимум разбить яйца для яичницы, вежливо кивнула и сглотнула слюну.

— А покушаете, будем пить калмыкщай — это чай из щавеля с молоком, — завершила Марьят и взяла тарелку Профессора, чтобы наполнить ее щалямом, кояжем и гуубатом, ломтиками свежайших огурцов и помидоров, перьями зеленого лука и веточками кинзы в искрящихся крупных каплях.

Вино к трапезе подавалось еще всего один раз: Хаурби аккуратно разлил всем по полстаканчика. Теперь тоста ожидали от гостей, и все взгляды дружно устремились к Профессору, игравшему роль почтенного аксакала.

— Друзья мои, — прокашлявшись, несколько неуверенно начал тот. — Я археолог. По роду своей деятельности я вынужден иметь дело с мертвым материалом. Археолог исследует то, что уже давным-давно умерло. Но сейчас, услышав звуки вашего языка, я понял, что остался без работы. Поскольку то, что я считал мертвым, — оказывается, живо и здравствует. Так что, давайте выпьем просто за… жизнь. Да, именно так: давайте выпьем за жизнь!

После неожиданной импровизации Профессора атмосфера за столом заметно оживилась. Женщины утащили Гадючку на свою сторону стола и принялись о чем-то в три голоса расспрашивать, так что та чувствовала себя кинозвездой, дающей интервью, и рта не закрывала. Мужчины уединились в своем углу с рюмочками чачи, благоухавшей свежим виноградом.

— Мы — переселенцы из Косова, — пояснял Хаурби. — Когда в 1998 году власть перешла к албанцам, за людей они нас не считали. Армия Освобождения Косова наложила на нас дань — кто отказывался платить, грозили смертью. Они были головорезы, понимаете, — настоящие головорезы, бандиты. Адыги там хорошо жили: свои дома у нас были, хозяйство. Богато и мирно жили. А потом пришли эти. Мы им говорим: «Мы ведь мусульмане, как и вы». А они: «Вы хуже собак». Понимаете? Мы боялись: будет резня. Куда бежать, как бежать, как все бросить — ведь быстро продать не получится? Вы, русские, нам помогли, Россия помогла. 3 июля Ельцин подписал указ, что адыги из Косова и Метохии могут вернуться назад, на родину предков. 31 июля мы сели в автобусы и поехали в Белград. 23 семьи, 165 человек. 1 августа мы уже были здесь. Мой отец упал на колени и целовал землю, многие так делали. Дедушка Гедуадже — тот вообще лежал на земле и плакал. Он, хвала Аллаху, еще жив, я вас с ним потом познакомлю. Очень помог первый президент Республики Адыгея Аслан Джаримов. Имущество наше вывезли на семи КАМАЗах, там даже минитрактора были. С тех пор 1 августа — наш национальный праздник, День репатрианта. Государство выделило нам участки, дало деньги на дома.

— Наверное, единственное доброе дело, которое Ельцин сделал, — неприязненно заметил Профессор.

— Знаете, как нас здесь хорошо приняли? Фермер из соседнего села на свои деньги построил нам красавицу-мечеть — хотите, потом пойдем посмотрим. Люди вещи приносили, деньги. Дедушка Гедуадже много плакал тогда от счастья. А потом взял свой посох, который достался ему еще от прадеда, пошел, стал перед мечетью и громко сказал: «Тхьэм и гуэныхь къыхуигъэгъу!» — «Пусть простятся им все прегрешения!».

— Кому? — спросил Позвизд, слышавший эту историю впервые в жизни. — Албанцам?

— Нет, — вздохнул Хаурби. — Русским.

— Почему? Мы же вас приняли и от смерти спасли.

Хаурби разлил всем еще чачи.

— Вы, наверное, не знаете, что такое Адыгэм я лъэпкъгъэкуэд. Дай вам Бог и не знать. При Советской власти об этом нельзя было говорить, потом немного поговорили в перестройку и забыли.

— Простите, но мы знаем, — возразил Профессор. — Вы ведь говорите о депортации черкесов во время Кавказской войны, верно?

Хаурби кивнул:

— Дедушка Гедуадже говорит: «Наш народ сам виноват». Мы стали тогда как дикие звери, грызли в рвали друг друга. Аул нападал на аул, князь на князя и брат на брата. Адыги адыгов уводили в рабство и продавали на рынках рабов. Не только пленников продавали в рабство — люди сами своих собственных сыновей и дочерей туркам продавали, поскольку не на что было жить. Адыгский народ потерял тогда лицо — и за это Аллах послал нам страшное наказание. Мы всегда были братья с русскими — еще со времен Ивана Грозного. Всякое бывает между братьями — но тогда мы с вами мира найти не сумели. Гордость помешала и злоба. И русские решили нас изгнать. Они жгли наши дома, вырубали сады и виноградники, угоняли стада. Они сгоняли нас с гор в заболоченные долины, где горец жить не может. А потом русский царь договорился с турками, и адыгов, как скот, погнали к морю, чтобы посадить на корабли. Но там не было ни кораблей, ни еды, ни воды. Не было вообще ничего. Поздней осенью адыги сидели на голой земле без крошки хлеба и умирали. Начались болезни: оспа, холера. Люди умирали тысячами, а живых не хотели брать на борт, боясь заразы. Когда нас все же грузили на корабли, чтобы везти в Турцию, то забивали трюмы людьми, как мешками с мукой. Там нечем было дышать. Сколько людей умерло, никто не знает, всего же изгнали более двухсот тысяч человек. В горах осталось всего пятьдесят тысяч...

Профессор покачал головой:

— Хаурби Мухитиевич, при всем уважении… ситуация была тогда несколько сложнее и неоднозначнее. Я могу по памяти привести вам сообщение генерала Георгий Семенович Атарщикова, что горцы — цитата — «уважают одну лишь силу, храбрость, крутые меры и некоторые принятые у них обычаи, немыслимые в европейской войне, как например, отрубать у убитых неприятелей головы и выставлять на шесты». Когда в 1857 году Милютин, будучи еще начальником Главного штаба Кавказской армии, выдвинул идею о выселении коренного населения Северо-Западного Кавказа, то оснований для того у него имелось предостаточно...

— Я простой школьный учитель, — Хаурби допил свою чачу и беззвучно поставил стаканчик на стол. — Я не изучал историю так, как вы. Дедушка Гедуадже сказал простить — и его слово закон для всего нашего рода. А что там пишут в книгах — какая разница? Столько воды утекло с тех пор...