Глава 17

Позвизд встретил ее на пороге, выпучив глаза:

— У нас ЧП!

— Что еще случилось? — Гадючка без сил опустилась в старое плетеное кресло в углу учительской гостиной, в котором сиживало, наверное, не одно поколение его предков.

— Дура Айсет растрындела все в своем блоге. На, полюбуйся, — он протянул ей смартфон. — «Беглый убийца ведет черных археологов к адыгской гробнице Тутанхамона». С фоточками. Вот мы. А вот — убийца крупным планом.

— Ее что, в «Комсомолку» взяли на внештат? — вяло спросила Гадючка. — Какой еще Тутанхамон?

— Ты че, перегрелась? — Позвизд выпучил глаза совсем уж вопроеки законам анатомии. — Она себя спалила, отца спалила и нас всех спалила. Теперь Абрек наверняка захочет ей отомстить. Заявится сюда и спалит дом. Нормальная перспективка?

— И что теперь делать? — лепетала Гадючка, теряя последние силы в борьбе со сном, который после всего пережитого уверенно побеждал как минимум по очкам. — А полиция?

— Отец заставил ее все удалить, отнял смартфон, наорал и запер в комнате. Сидит там, рыдает в три ручья. А это репост я тебе сейчас показываю. Знаешь, сколько народу этот бред уже репостнуло?

— Сколько? — спросила Гадючка и отключилась.

Из глубины дома показался озабоченный до крайности Профессор:

— Я Хаурби кое-как успокоил… Не думаю, что он может заявиться прямо сюда. Какой смысл? Если по уму, им нужно сейчас срочно сматывать удочки. Пока дорогу расчистят и заявится полиция, успеют наверняка аж до грузинской границы добраться. Там их наверняка не скоро достанут.

— Вы уверены? — Позвизд с беспокойством посмотрел на спящую глубоким сном праведницы Гадючку.

— На всякий случай, у Хаурби есть охотничье ружье. Он его уже почистил и зарядил.

— А давайте я снаружи подежурю? Мало ли что?

Профессор поморщился:

— Вы бы с таким рвением наукой занимались, Позвизд Радзивиллович. Идите-ка лучше спать. А я к Платону схожу, посмотрю, как он там. И с чародейкой заодно потолкую. Попробую выяснить, наконец, что у нее за такая интересная сомнотерапия.

Вооруженный двустволкой Хаурби проводил Профессора до калитки:

— Останусь здесь до утра, буду дежурить. А вы тоже по улицам не очень-то расхаживайте. Кто знает, что ему в голову взбредет?

Странное дело — лунный свет в высокогорье. Вроде бы, еще совсем недавно, вечером, была себе картинка как картинка: вот горы, вот небо, вот земная твердь — все тебе как положено, отдыхай, пей козье молоко, кушай адыгейский сыр крупными ломтями и не тревожься о том, о чем в отпуске тревожиться не должно. Но вот свернет вечер свои пафосные алые паруса, взойдет на высокий престол богиня Селена — и ни отпуска тебе нормального, ни сыра, ни душевного покоя. Трепетно и зябко становится внутри, тревожный морозец продирает по коже, и не очень-то верится тебе уже в реальность этих самых открыточных гор и всей земной тверди в целом. Что-то такое эдакое вытворяет с миром луна, о чем и говорить трудно и молчать нельзя: как если бы отобрали на время у Бытия какую-то важную и основополагающую квитанцию, и сидит оно теперь, унылое, и носа не смеет казать наружу, поскольку всяк прохожий-перехожий, увидев такое дело, тотчас скажет: «Тьфу на тебя!» да пройдет мимо...

— Дернешься — убью, — проговорил из-за спины глухой мужской голос с сильным кавказским акцентом, и в горло Профессора уткнулась острая сталь.

— Что… вам нужно?

— Деньги давай. Где деньги?

— Тут, — Профессор дотронулся до левого кармана брюк.

Невидимая рука ловко выудила бумажник.

— Телефон давай.

Профессор очень осторожно указал на внутренний карман пиджака, куда рука незамедлительно полезла.

— Теперь раздевайся.

— Что?

— Пиджак, штаны, рубашка — все снимай. Трусы нэ надо.

— Вам придется меня отпустить, — прохрипел Профессор. — Иначе ничего не получится.

В ответ на это неизвестный, не отнимая ножа от горла, медленно и не очень сноровисто потянул его в кусты, а затем убрал руки.

— Давай, быстро! — приказал он.

Профессор принялся медленно снимать пиджак:

— Вы, наверное, Абрек? Тот самый?

Тьма напряженно молчала. Пиджак медленно опустился на траву, но на рубашке было еще много неподатливых пуговиц.

— Может быть, вы не знаете, но дорога сейчас засыпана. Полиции сюда не добраться. Лучше уходите, пока не поздно. Время еще есть.

Пуговицы кончились, и медленно наступал черед брюк. Хотя беглого убийцу, возможно, могла заинтересовать еще и обувь.

— Идите в Грузию, если хотите мой совет. Там вас не найдут.

— Почэму? — неожиданно заинтересовался голос.

Профессор решил на мгновение повременить со штанами:

— Ну, вы понимаете… сложная политическая обстановка...

— Я, если захочу, по горам и в Турцию уйду, и в Иран, — сказал голос насмешливо. — Штаны не забудь, — и сталь легонько кольнула его под ребра.

— Да-да, конечно, — заторопился Профессор, высвобождая ноги из твидовых штанин. — Я только боюсь, в этом костюме вы далеко не уйдете. Слишком уж бросается в глаза.

На этих словах голос за спиной почему-то вздохнул и затих. Профессор кожей почувствовал шанс:

— У меня в доме есть охотничья одежда. Новенькая. Хотите, принесу?

Сильные пальцы больно схватили Профессора за плечо и круто развернули на сто восемьдесят градусов. Перед ним стоял невысокого роста сухощавый и сутулый человек лет сорока с лишним, на лице которого была знаками глубоких морщин написана смертная тоска.

— Зачем ты меня за дурака держишь, скажи?

— В смысле?

— Если б я убийца был, ты б у меня уже не жил, старик, — Абрек показал ему внушительного вида охотничий нож. — Зарезал бы, как овцу, а потом деньги спокойно взял. Но я не убийца, понял?

— Я вам верю, верю, — охотно закивал Профессор в ответ, переминаясь в трусах и майке с ноги на ногу. — Вы, видимо, очень хороший человек. Берите вещи, и давайте уже расстанемся, если не возражаете. А то холодно...

— Забирай свое барахло, — бандит в сердцах плюнул в землю и швырнул на место плевка сперва телефон, а затем портмоне. — Забирай и убирайся.

Профессор, однако, с места тронуться пока не решался:

— Если вы не убийца, Абрек, то что вам нужно? Вы задумали отомстить несчастной девочке? Умоляю вас, не делайте этого! Она ведь по глупости все разболтала...

— Оденься, старик, — коротко и хрипло бросил беглый, убирая нож. — Противно на тебя смотреть.

Тот принялся лихорадочно одеваться, слушая бормотание Абрека, присевшего на пенек:

— Бандитом хорошо быть: убил, ограбил и ушел. Я их в тюрьме много видел. А я не могу так. Я никого не убивал, никому ничего плохого не сделал, пальцем никого не тронул. И ты, старик, меня прости. Просто деньги очень нужны, — и совершенно неожиданно он всерьез разрыдался. — Да плевать на деньги… поговорить хотел. Вижу: старый человек, русский, может, поймет. С нашими разговора не будет… гордые слишком.

А после можно было видеть следующее: Профессор сидел, обнимая за плечи плачущего навзрыд Абрека, а тот, захлебываясь слезами, рассказывал:

— Я никого не убивал. Простой егерь был. В заповедник приезжали к нам большие шишки из Черноморска. В заповеднике охотиться нельзя, а что я мог сделать? Маленький человек: мне приказ — я выполнил. В ту осень привезли с собой одного новенького, я его раньше не видел. Оказалось, бывший директор музея-заповедника. Хороший такой молодой парень. Он и ружье-то в руках держать не умел. Охота была крупная: косули, кабаны. В общем… не знаю, как оно там получилось. Все стреляли, много стреляли, дождь шел. А потом смотрю: этот молодой директор лежит на земле весь в крови. Мертвый. Кто стрелял, я не знаю. Дождь, говорю, сильный шел. С ними был начальник РОВД. Он сразу на меня пальцем показал и сказал: ты убил. И все. Забрали меня. Как суд прошел, не помню. Только быстро все было. Восемь лет дали за убийство по неосторожности. Пять лет я посидел, потом чувствую: не могу больше. Я в горах всю жизнь прожил, мне тюрьма — хуже смерти. Бежать нетрудно было, они охранять как следует не умеют. Вот так. По горам ходил долго, прятался. Потом с этими познакомился случайно. Просили в одно место провести. Денег дать обещали. Много. Сегодня вечером я немножко погулять пошел. Возвращаюсь назад: нет их никого. Ушли по-тихому. Ни копейки не заплатили и ушли. Что я, бежать за ними буду? Такая тоска взяла, хоть вешайся. Думаю так: сейчас пойду в село, если человека найду, чтоб с ним поговорить, — хорошо. А не найду — наложу на себя руки...

Он умолк, и луна сочувственно глядела на его скрюченную несчастную фигуру.

— И что теперь? — осторожно спросил Профессор.

Абрек долго молчал, а затем нехотя произнес:

— Есть у меня один долг перед Богом и людьми. Отца опозорил, род наш опозорил. Пойти к нему надо прощения просить. Но не могу. Как я пойду? Он думает, что я убийца, и все так думают. Если бы я к нему сразу после тюрьмы прибежал, тогда другое дело. А так спросит: где бегал столько времени? Почему не пришел? Значит, правда убийца, раз отцу родному на глаза показаться стыдно...

Шумели деревья, кричали ночные птицы, и луна заботливо берегла покой двух мужчин, что вели по-настоящему серьезный и горький разговор.

— У нас есть такой обычай… Если сын идет к отцу каяться, с ним должен прийти кто-то, кто за него поручится. Скажет: я ему верю, и ты поверь. А за меня поручиться некому. Так что и к отцу идти нельзя. Только петлю на шею...

— Давайте я пойду, — вдруг неожиданно для себя предложил Профессор. — Расскажу, что с нами только недавно было. А насчет этих черноморских, там действительно нечисто. Мои друзья в Москве ими займутся, вас несомненно оправдают, если вы невиновны.

— Вы правда пойдете со мной к отцу? — встрепенулся Абрек. — Но вы же первый раз в жизни меня видите. Я хотел вас ограбить, нож к горлу приставлял. Нет, невозможно такое.

— Возможно, — Профессор крепко обнял его за плечи. — Давайте пойдем, прямо сейчас. Это далеко отсюда?

— Не очень… А вы не обманете?

— А вы?

Сперва долго шли серебрящейся в лунном свете тропой вдоль крутого склона. Абрек уверенно шагал впереди, Профессор опасливо семенил вслед, надеясь всем сердцем, что луна не зайдет и тропа как-нибудь не испортится. Под ногами шуршали мелкие камушки, где-то глубоко внизу шумела река, ветер ерошил незримыми пальцами кроны редких деревьев, уцепившихся корнями за склон. Привольно и спокойно было в мире — и обоих полуночных путников можно было принять за любителей особо острых эстетических переживаний, которыми можно досыта наслаждаться в горах, имея здоровый вестибулярный аппарат.

Внезапно один из тех самых камней, что отвергли когда-то строители и разбросали неосторожно по белу свету, подался под ботинком, съехал вбок, а вместе с ним и нога — и в ту же секунду Профессор упал на бок и, цепляясь пальцами за жухлую траву, начал, набирая скорость, съезжать в сторону пропасти. Ногти его исступленно царапали и гребли каменистую землю, башмаки тщетно пытались найти опору — но спустя всего несколько мгновений опора под ними исчезла вообще как таковая — и обе голени ощутили вместо хоть какой бы то ни было земли чистый горный воздух.

— Помогите! — хрипло выкрикнул он в сторону удаляющегося силуэта Абрека, погруженного в свои нелегкие думы.

Земля в буквальном смысле уходила и уползала из-под ног: настал черед коленей, а затем и бедер, которые теперь уже своей тяжестью мало-помалу стаскивали все тело вниз. Какие-то ничтожные корешки и веточки, за которые пытался хвататься Профессор, отламывались и вырывались из почвы тотчас же, камни покидали насиженные годами места и шумно катились вниз со звуком, обещавшим долгое, полное ужаса падение живого и теплого человеческого существа в смерть.

— Помогите! — звук его голоса заметно слабел, и уже неясно было, слышит его хоть кто-нибудь, кроме ангела, срочно высланного принимать нечаянно освободившуюся душу.

Тело было уже не удержать на тверди: по грудь оно теперь висело в воздухе, и заголившийся живот Профессора ощущал жуткую свежесть беззаботного горного ветерка. Пальцы его кое-как нащупали нечто наподобие корня, который еще кое-как способен был на время удержать тело от окончательного падения, и вцепились в него мертвой хваткой.

— По-мо...

Кричать было невозможно: любое усилие, предприянтое телом, тотчас ослабляло и без того ненадежную хватку кистей. Профессор попытался было потянуть корень на себя — но вместо того лишь выдернул его из земли на несколько сантиметров. Если ангел смерти действительно парил в этот момент над ущельем, он мог бы видеть, сколь мала и смешна барахтающаяся в мертвенном лунном свете человеческая фигурка среди пустынной скалистой вечности. Но это был все же ангел-хранитель.

Когда корень уже вовсе был готов покинуть свое земляное лоно, крепкие пальцы схватили Профессра за оба запястья и резко потянули вверх. Спустя несколько наполненных бесконечностью секунд он уже лежал на боку, ощущая под собой безопасную твердь.

— Спасибо… — пролепетал он вверх, где над ним склонилось испуганное лицо Абрека — совсем, в общем-то, не похожее на то, как представляют себе люди посланников небес.

— Храни вас бог, — ответил тот. — Смотрите под ноги.

Кое-как Профессор встал, безуспешно пытаясь усмирить дрожь в коленях:

— Я… высоты боюсь… с детства. И горы вообще, если честно, ненавижу. Но что делать — идемте.

Он отряхнулся, потоптался немного на месте и как мог уверенно зашагал вперед — не зная еще, что настоящий кошмар ждет его уже совсем скоро, а то были еще цветочки. Перед ними лежал — точнее, висел — мост через пропасть длиною метров пятьдесят, состоявший из двух параллельных друг другу провисших канатов и каких-то редких смешных досочек, по которым следовало ступать, держась за канаты руками. Мост слегка покачивался над бездной, как детская люлька под опекой засыпающей няньки. На той стороне ущелья теплился едва заметный огонек.

— Нам туда, — указал на огонек Абрек. — Там мой дом, там я родился. Когда маленький был, бегал по этому мосту в школу. Могу хоть сейчас с закрытыми глазами пройти.

— Подождите, — Профессор схватил его за локоть. — А другого пути случайно нет?

— К сожалению, нет, — сказал Абрек и без малейшей тени сомнения ступил на первую смешную досочку, которая ощутимо качнулась под его стопой. — Не надо бояться. Я пойду и буду вас там ждать.

Как сказал, так он тотчас и сделал: быстрыми шагами Абрек пробежал над бездной, словно бы по широкому городскому тротуару, и ступил на твердую землю там, где в силу известных обстоятельств вскоре надлежало очутиться и Профессору. Но с места он тронуться не мог. Ноги окаменели и приросли намертво к земле. Руки отказывались подняться, чтобы ухватить канаты. После легкой пробежки Абрека мостик еще некоторое время игриво покачивался, словно приглашая к приятной ночной прогулке следующего бегуна по воздуху.

— Господи, — прошептал Профессор. — Я не могу.

В ответ на это луна взяла, и спряталась ни с того, ни с сего за облако, и мир сделался теперь по-настоящему темен.

— Господи, — повторил Профессор. — Это невозможно.

Преодолевая в одночасье всю земную силу тяжести, он заставил обе свои руки подняться и взяться за холодные и скользкие от ночной росы канаты, которые, отзываясь, вздрогнули, сообщая легчайшую дрожь всей воздушной конструкции сразу.

— Господи… помоги.

Его нога осторожно нащупала первую дощечку и тотчас вместе с нею подалась вперед: идти предстояло действительно, в прямом смысле по воздуху. Он сделал шаг назад и бессильно сел на землю, обрадовавшую несгибаемой твердостью. Где-то далеко, на той стороне вселенной, Абрек тоже сидел на земле и, судя по тлеющему красному огоньку, курил.

— Боже мой… это невозможно.

Он встал и хотел было уже дать знак Абреку, но вовремя опустил руку.

— Господи...

Пальцы уцепились за канаты, башмак снова ступил на дощечку, и в уме внезапно всплыли слова слышанной когда-то молитвы:

—… и пошли мне ангела мирна, хранителя и наставника душе и телу моему, да спасет меня от враг моих...

На дощечку встал рядом с первым второй башмак. Оба мелко тряслись. Бездна улыбалась отзывчиво и маняще, а затем как-то странно зашевелилась и явила из себя светящуюся фигуру в белом, за спиной которой виднелась два хрестоматийных крыла. Лик ангела был нерезок и смутен, но переливался нездешним перламутровым сиянием. Профессор вздрогнул и перекрестился в ужасе.

— Иван Барков, — сказал ангел ясным и чистым юношеским голосом. — «Ода победоносной героине п***е».

Не ожидавший такого поворота, Профессор неожиданно для себя сделал еще шажок вперед и вопросительно посмотрел на парившую перед ним крылатую фигуру, которая со старательной интоацией отличника по русской литературе начала:

— О общая людей отрада,

П***да, веселостей всех мать,

Начало жизни и прохлада,

Тебя хочу я прославлять.

Тебе воздвигну храмы многи

И позлащенные чертоги

Созижду в честь твоих доброт,

Усыплю путь везде цветами,

Твою пещеру с волосами

Почту богиней всех красот.

Дощечка, еще дощечка. Ноги дрожали, канаты ерзали в потных ладонях, но каким-то странным образом позади остался маленький кусочек пути.

— Парнасски Музы с Аполлоном,

Подайте мыслям столько сил,

Каким, скажите, петь мне тоном

Прекрасно место женских тел?

Уже мой дух в восторг приходит,

Дела ея на мысль приводит

С приятностью и красотой. —

Скажи, — вещает в изумленьи, —

В каком она была почтеньи,

Когда еще тек век златой?

Ангел немного отступил, приглашая Профессора одолеть еще хотя бы полметра, и ноги двинулись, и руки скользнули по канатам.

— Ея пещера хоть вмещает

Одну зардевшу тела часть,

Но всех сердцами обладает

И всех умы берет во власть.

Куда лишь взор ни обратится,

Треглавный Цербер усмирится,

Оставит храбрость Ахиллес,

Плутон во аде с бородою,

Нептун в пучине с острогою

Не учинят таких чудес.

Профессор неожиданно для себя скоромно заржал, как школьник, и понял, что еще как минимум метр над пропастью дастся ему сейчас без особого труда. Мостих тихо и монотонно покачивался в ритм стихам:

— Плутон, плененный Прозерпиной,

Идет из ада для нея,

Жестокость, лютость со всей силой

Побеждены п***ой ея.

Пленивши Дафна Аполлона,

Низводит вдруг с блестяща трона,

Сверкнув дырой один лишь раз.

Вся сила тут не помогает,

В врачестве пользы уж не знает,

Возводит к ней плачевный глас.

Ангел читал классику в точности как требует того школьный учитель, не позабывший еще под спудом педагогических предписаний самых основ ремесла: «Не так, как пономарь, но с чувством, с толком, с расстановкой». Все три составляющие твердой пятерки были у чтеца вне всякого сомнения налицо:

— Престань, мой дух, прошедше время

На мысль смущенну приводить.

Представь, как земнородных племя

Приятностьми пизда сладит.

Она печали все прогонит,

Всю скорбь в забвение приводит,

Одно веселье наших дней!

Когда б ее мы не имели,

В несносной скуке бы сидели,

Сей свет постыл бы был без ней.

Оглядевшись по сторонам и обнаружив себя уже аккурат на середине мостика практически в парящем состоянии, Профессор вдруг понял с изумлением, насколько прав прелестный русский поэт, и насколько, черт возьми, просто взять и перейти этот дурацкий мост, думая о главном.

— О, сладость, мыслям непонятна,

Хвалы достойная пизда,

Приятность чувствам необъятна,

Пребудь со мною навсегда!

Тебя одну я чтити буду!

И прославлять хвалами всюду,

Пока мой хуй пребудет бодр,

Всю жизнь мою тебе вручаю,

Пока дыханье не скончаю,

Пока не сниду в смертный одр.

На этих словах он ступил на твердую землю, улыбаясь до ушей, — к счастью, погруженный в думы Абрек ничего не заметил и неуместных вопросов задавать не стал. Ангел меж тем тихо испарился.

— Ну, пойдемте, — уверенно и весело сказал Профессор.

Он осторожно постучал, вошел в дом и оставался внутри целую вечность — покуда дверь снова не скрипнула, и на пороге не появились двое поразительно похожих друг на друга седобродых мужчин — словно встретились после долгой разлуки родные братья и все никак не могли досыта наговориться.

— Подойди, — тихо и даже ласково сказал один из стариков Абреку.

Тот метнулся отцу в ноги, обнял его колени, прижался к ним лицом и горько зарыдал. Отец гладил по голове блудного сына, грустно качал головою и молчал. Позади чернело разверстое ущелье с протекавшей где-то на дне бездны рекой, вокруг исполинами стояли громады гор, а сверху звездным куполом сияло небо, словно Господь накрыл этот мир на время гигантской миской, чтобы защитить от зла.

— Он уйдет в горы, — тихо, но твердо сказал старик Профессору. — Пока все не успокоится. Я простил его, и предки простили. Вы хороший человек, спасибо вам.

Всхлипывая, Абрек кое-как поднялся на ноги и принялся обнимать Профессора, прижимаясь к его лицу мокрой щетинистой щекой:

— Я совсем забыл вам сказать… вот, — он вытащил из кармана измятый фрагмент отксеренной карты явно военного образца — из тех, что не так просто могут попасть в руки простому смертному. — Вот сюда они собирались. Это пещера Абрскила, священное место адыгов. Туда археологов никогда не пускали — ни при царе, ни при Советской власти. А эти хотели идти. И я вел их туда за деньги, как последний шакал...

Он снова зарыдал.

— Подождите, подождите! — Профессор легонько встряхнул своего излишне эмоционального спасителя, чтобы тот, наконец, унялся и говорил более членораздельно. — Что за пещера? Откуда у них информация?

— Не знаю, не знаю, — продолжал всхлипывать Абрек. — Больше ничего не знаю.

Поскольку с сыном все было ясно, пришлось вмешаться отцу:

— Есть легенда, что в этой пещере похоронен великий Абрскил — наш, адыгский Прометей. Адыги очень чтят это место. Мне дед рассказывал, что еще до войны старейшины местных аулов написали письмо лично Сталину, чтобы запретил русским туда ходить. Иначе, говорили, случится большая беда. Сталин родился в Гори. Там рядом есть старая крепость Горисцихе. Местные верили, что ее давным-давно построил сам Амирани — так Абрскила зовут грузины. Маленький Сосо Джугашвили очень почитал Амирани и говорят даже, втайне любил себя с ним сравнивать. Вот. Я слышал, что он приказал убрать пещеру Абрскила со всех карт, кроме самых секретных. Потому о ней никто не знает. А это, — он взял из рук Абрека четырехугольник бумаги с крупными пятнами слез, — это я знаю, что такое. Это полевая карта для пограничников. Когда я служил, такие давали в руки только офицерам под расписку. А сейчас дураки в интернет выкладывают что хотят. Ни ума, ни стыда, ни совести...

— Можно, я с собой возьму? — попросил Профессор.

— Конечно. Идемте, я вас отвезу назад на машине. Или вы через мост сами вернетесь?