Глава 19

Рассевшись кругом на земле, все переваривали случившееся и молчали. Наконец, Гедуадже со вздохом заговорил:

— Созереш сошел на землю в далекой стране за морем. Он был бог среди богов — но выбрал жизнь земного человека. В своем краю он научил людей всему, что знал: наукам, ремеслам и искусству. Научил он их чтению и письму, научил и поклоняться богам. А потом сел он в большую лодку и поплыл — потому что в других краях тоже были люди, которых он хотел научить. Пришел Озереш в страну Та-Ману. Воткнул он в землю посох, и зацвел он, и выросло большое дерево, а место это — старик показал рукой в центр круга, где виднелась неглубокая яма, — называется с тех пор Шэхэпэкъал. Семь ветвей было на том дереве, и семи вещам научил людей Созереш: земледелию, ковке металла, владению конем, чтению, письму, наблюдению за звездами и искусству исцеления. Процветала страна Та-Ману, радовались люди, и золотой фарн не покидал их ни днем, ни ночью...

Он надолго задумался и умолк, а затем, закрыв глаза и углубившись в себя, словно созерцая воочию то, о чем говорил, продолжил:

— Испугались боги содеянного Созерешем, поскольку решили, что человек вскоре станет подобен им самим и отберет у них все величие. И гнев свой на Созереша обрушили, и заточили его навеки в каменную гробницу, что в кургане Псынако. Но не умер Созереш, поскольку бессмертен был. Не умер он — но изменился, восстав из гроба. Та часть его, что учила людей быть подобными богам, приняла имя Уысыр и ушла на небо, откуда когда-то и спустилась сюда, к нам. А другая, темная часть стала зваться Сируф и осталась с людьми навсегда. Сируф снова пошел к людям и снова начал учить их. Но теперь он учил людей обратной стороне вещей...

— А что это? — осторожно подала голос Гадючка.

— Ножом можно резать хлеб. А можно — человеку горло. Лекарством можно исцелить — или отравить. Одними и теми же знаками можно написать прекрасное стихотворение, а можно… — он поперхнулся от отвращения и судорожно сглотнул. — Наученные Сируфом, люди изменились. В их душах появилась темная сторона — мы называем ее «обратной стороной сердца». Так пришло зло. Был один народ, который почитал Созереша, — добрые и ласковые люди. А потом из одного народа стало два. Мирный и добрый народ не выдержал испытаний, посланных небесами, и рассеялся. А народ злой, привыкший грабить и убивать, — остался. Мы — остатки мирного народа, который поклоняется истинному Созерешу, каким он был изначально. Но золотой фарн покинул нас. Нашему роду суждено исчезнуть — такова воля богов. Мы уйдем, и останетесь… вы. Какие вы? С кем вы? Какому молитесь богу?

После этих слов над поляной установилась гробовая тишина. Так и возвратились домой молча, не сказав ни единого слова и думая о своем.

Наутро начались долгие кавказские проводы — с огромным ящиком всяческой вкусной снеди и вина в дорогу, объятиями, поцелуями во все щеки, слезами и пожеланиями счастливого пути. Утомившись обнимашками, Айсет вручила Гадючке маленького плюшевого медвежонка и заявила, блестя веселыми глазами:

— Жаль расставаться. Вы такие прикольные. А я, между прочим, уже не хочу быть инфлюэнсеркой.

— А кем же? — Гадючка откровенно не знала, куда пристроить дареного зверька и вертела его так и сяк в руках.

— Хочу быть журналисткой. Ты не знаешь случайно, какой проходной балл по ЕГЭ на журфаке МГУ?

— Загугли, сестренка, загугли, — стихами ответила та и пошла себе садиться в машину.

Хаурби увел Платона в сторону и посадил на лавку под развесистым желтеющим деревом, засыпавшим все вокруг крупными жилистыми листьями. Он явно нервничал и не знал, с чего начать:

— Хм-мм… Платон Семенович… дедушка Гедуадже велел вам передать… в общем, поймите правильно… совсем скоро вам придется встретиться с Ним.

— В смысле? — вскинул брови Платон.

— В том самом. Дедушка сказал, вы знаете, о ком идет речь. Он сказал, что вы его уже видели… Сируфа. Многие адыгские витязи прежних времен отправлялись биться с ним. Почитайте наши сказания о нартах. Дедушка сказал, что Сируфа может победить только рыжий великан, похожий на Созереша.

— Вот спасибо, — хмыкнул Платон. — Только этого мне и не хватало.

— У адыгов есть понятие насып — это доля, рок или судьба, но только как бы в высшем смысле… Если человек угоден богам, они творят ему насып. А у обычного человека есть только будущность — зэрэхъущтыр. Так вот: дедушка Гедуадже сказал, что ваш насып — биться с Сируфом.

— Ага. Я понял. А если он меня?

— Тогда вы попадете в Псэун — Дом души. Это слово принес нам сам Созереш. Оно означает… ну, нечто вроде рая. То место, где он находится сейчас.

— Ладно, допустим. А если я откажусь?

— Тогда… — Хаурби вздохнул. — Тогда ничего особенного не произойдет. Будете жить своей обычной жизнью: копать землю, писать монографии. Когда-нибудь женитесь, нарожаете детей. Только героем уже никогда не станете. Боги заменят ваш насып на обычный зэрэхъущтыр. Вот, собственно, и все.

— Спасибо, я подумаю. Ну что, давайте прощаться?

— Погодите, — Хаурби вынул из кармана четырехугольник многократно сложенной бумаги. — Когда витязь-нарт идет биться с Сируфом, он должен бросить ему… ну, официальный вызов, что ли. Так учит традиция. Вот, — он протянул четырехугольник Платону. — Это древняя формула, которую я как мог перевел на русский. По-адыгски вы все равно не осилите. Только умоляю: развернете только тогда, когда придет время, иначе сила этих священных слов тотчас улетучится. Так говорит дедушка Гедуадже.

— Привет ему передавайте огромный, — Платон встал и крепко, от души пожал Хаурби руку, отчего тот тихо вскрикнул. — Я правильно понимаю, что в аул Чилау нам нужно ехать вдоль реки прямо, а затем по указателям?

— Совершенно верно. Но...

— Что опять такое? У них Сируф с пулеметом в ауле засел?

— Да нет, — Хаурби смущенно улыбнулся. — Они… ну, они такие… особенные. Сами увидите.

— Надеюсь, заклинаний не потребуется, — вздохнул Платон и направился к машине.

С три четверти часа ехали спокойно, мирно, без приключений. Текла себе, никого не трогая, синяя-пресиняя извилистая речушка, подпирали небо разноцветные горы, парил в эмпиреях орел, словно дрон на оптоволокне, царственно неподвластный всему земному. Ничто не выбивалось из картинки, ничто не тщилось внести сумятицу в это покойное утро по ту сторону быстросуетного мира — если бы не странная долговязая фигура голосовавшая у дороги. Чувак был прикинут по местным понятиям вполне casual: драные джинсы, заюзанные сандалеты, бейсболка с логотипом заморских баскетболистов и майка с высунутым толстым языком от «Роллинг Стоунс». Легкая несуразность, однако, состояла в том, что паренек был черен как ночь.

— До Чилау подкинете, братья? — спросил он на чистом русском языке с легким кавказским акцентом, отчего в салоне микроавтобуса распространился глубокий когнитивный диссонанс.

— Я Долэтмыз, можно Дима, — отрекомедовался он, распространяя легкий дух не до конца переваренной чачи. — В соседнем селе у друга днюху отмечали. Я с утра на велик сел — ну, в общем, он сразу и навернулся, велик. А пешком чухать влом.

— А мы думали, вы к нам из Америки автостопом, — с каким-то антропологическим удивлением промолвил Профессор.

— Лан прикалываться, уважаемый, — адыгский негр Дима с бодуна, кажется, несколько подрастерял традиционное уважение к старшим. — Или вы не в курсе, что в Чилау живет блэк пипл?

— У вас там типо БЛМ-коммуна? — полюбопытствовал Позвизд. — Или раста-сквот?

— Во ты дикий, бро! — расхохотался Дима, демонстрируя белоснежную, чисто африканскую улыбку в сто тридцать два зуба. — Мы — коренные афрокавказцы. Нас, правда, очень мало. Большинство в Абхазии живет, в Адзюбжа, а мы — здесь. Вон, смотрите!

За окном путешественникам представилась сцена, поразившая их, пожалуй, больше всего, увиденного дотоле. На импровизированной спортплощадке гоняла мяч стайка ребятишек разных степеней кофейности на фоне величественного горного пейзажа. Сакраментальный орел на оптоволокне внимательно наблюдал из своих эмпиреев за ходом матча. Увидев машину, афрокавказская сборная оставила игру и бросилась наперерез, так что из вежливости пришлось остановиться. Первым выгрузился Платон, и мальчишки тотчас его обступили:

— Дядя, как вы думаете, кто круче: Рональдо или Рональдиньо? — спросил, задорно глядя снизу вверх, умильный вихрастый негритенок лет восьми в желтой майке с именем своего кумира.

— Я думаю, Рональдо, — авторитетно сказал Платон, сославшись на надпись.

— Ура, я выиграл! Я Рональдо! — завизжал негритенок, и вся компания умчалась играть дальше.

— А вы вообще кто? — спросил Дима, проводив взглядом юных звезд мирового футбола.

— Мы археологи, — ответил Платон за всех.

— Вау! — обрадовался Дима. — Вы насчет котла? Так его мой дэд нашел. Он сейчас в поле, правда. А вернется, я вас с ним познакомлю.

— Значит, пахотные работы продолжаются? — огорченно спросил Профессор. — А ведь обещали нас подождать.

— Мы ждали, чё, — пожал плечами Дима. — Тока работа не ждет.

— Понятно, — вздохнул Платон. — Значит, делать нам здесь уже нечего. Все, как я понимаю, угроблено.

Дима несколько виновато потупился:

— Ну, дэд сказал, техника простаивать не может, скоро дожди пойдут… Слушайте, а давайте я вас с Робинзоном познакомлю?

— В смысле, с Пятницей? — съехидничал Позвизд, наблюдая за ходом шумного матча.

— Нее, какая пятница? Синьор Робинзон — наша звезда. У него есть ферма говорящих животных.

— Как это? — Позвизд аж присвистнул.

— А вот так, бро. Пойдем, все сам увидишь.

На пороге совершенно обычного, хотя и немного пострадавшего от времени дома сидел, задумчиво покуривая сигарету, полный пожилой негр, напоминавший старого доброго Лу Армстронга, вышедшего на покой и поселившегося где-нибудь в Роки Маунтэн. Широкое лицо его, освещенное изнутри ярчайшей улыбкой, словно фонарем, как бы говорило миру: эй, мистер фараон, — ну, что ты можешь мне сделать? Ну, напугаешь, ну, убьешь — всего-то? Твоя сила Богу моему — пшик. Эй, мистер фараон, кончай ваньку валять, а? Letmypeoplego...

— Кого привел, Димка? — рокочущим баском спросил с легким акцентом Синьор Робинзон, напоминавший Пятницу, и выпустил из полных губ тоненькую струйку дыма.

— Археологов, — гордо отвечал тот, заломив бейболку.

— Понятно. Чего у вас лица такие удивленные, археологи?

— Удивишься тут, — развел руками Платон.

— А-аа, понятно. Ну, пойдемте в хижину дяди Тома. Рома нет, но я вас вином угощу.

Первое, что они увидели, войдя, был большой фотографический портрет явно дореволюционных времен. Пожелтевшее фото в простой деревянной рамке изображало черного, как смоль, афрокавказского джигита в круглой папахе и новенькой, с иголочки, черкеске с газырями. В правой руке чернокожий воин сжимал огромный обнаженный кинжал и устрашающе сверкал глазами, словно бы пробовался на роль в продолжении блокбастера «Джанго».

— Это мой прапрапрадед, — не без гордости кивнул в сторону портрета Синьор Робинзон, доставая внушительного вида бутыль и стаканы. — Фото Джорджа Кеннана, он побывал в наших краях в 1870 году. Говорят, чуть с ума не сошел, когда увидел чернокожих в таком виде. Притом, не рабов, а совершенно свободных людей. Кавказ — единственное место в мире, где мы никогда не знали рабства. За это и выпьем!

Крепленое вино оказалось удивительно вкусным, и после нескольких по-горски длинных тостов с решительным и единодушным осуждением расовой дискриминации Синьор Робинзон поведал следующее:

— Есть много легенд о нашем происхождении. Но знаете, кому я больше всех доверяю? Я доверяю Советской власти. В 60-е годы Хрущев ездил в Америку, а потом решил ее догнать и перегнать. Он хотел, чтобы в Советском Союзе были свои негры — свободные и счастливые, не то, что там. Хрущев сделал запрос в органы, чтобы ему сообщили точную информацию, как чернокожие появились на Кавказе. Адмирал Иван Исаков, член-корреспондент Академии наук, составил для Никиты совсекретную докладную записку. Ее полностью опубликовал журнал «Родина» — вон, видите, вырезка в рамочке под стеклом...

Робинзон встал и с благоговением проследовал к застекленной журнальной страничке, словно это был уникальный пергамент с совсекретным указом фараона отпустить, наконец, пипл беспокойного Моисея.

— Вот, я вам зачитаю: «Секретно экз. № 1. Президиум ЦК КПСС товарищу Хрущеву Н. С. Глубокоуважаемый Никита Сергеевич! Несмотря на Вашу исключительную занятость, очень прошу найти время прочесть настоящую записку об абхазских неграх. С незапамятных времен, на границе Абхазии и Самурзакани Имеретин, было несколько поселений негров. Центр — в абхазском селе Адзюбжа, что на реке Кодор. Мальчишкой лично видел их и даже юношей в 1911 году написал заметку в так называемый «Синий журнал». Для широкой публики это была новость. Наместник Кавказа Воронцов-Дашков, подражая Петру Великому, имел в своем личном конвое четырех самых рослых негров из Адзюбжи, которые сопровождали его в черкесках. Для этнографов самый факт не был новостью, так как о них есть упоминание в специальной литературе. Однако происхождение этих негров осталось до конца невыясненным. Одни утверждали, что несколько сот лет назад у берегов Анакрии и Кодера во время шторма разбился парусный корабль с невольниками, которых везли на продажу, и спасенные, освободившись основали колонию...» Ну, и так далее, — он церемонно вернулся за стол, не став озвучивать то, что именно утверждали подразумевавшиеся адмиралом Исаковым «другие». — Когда в Пицунде отдыхал лидер американской компартии Генри Уинстон, он сюда приезжал. И певец Поль Робсон тоже...

В этот момент невесть откуда в комнату очень осознанной походкой вошла большая белая курица, внимательно осмотрела присутствующих умным круглым глазом и на полном серьезе заявила:

— Ко-ко-ко-ко-ко-ко-ко. Жить на свете нелегко.

Лица заезжих арехеологов в этот момент просто некому было сфотографировать.

— Аделаида, кто тебя сюда звал? — укоризненно сказал Синьор Робинзон. — Неприлично даме так себя вести и являться к людям без приглашения.

— Ко-ко-ко! — с готовностью отвечала курица. — Людям тоже нелегко.

— Давай, давай, — он ласково подтолкнул ее в зад, выпроваживая из комнаты. — Подожди, пока представление начнется.

— Что это было? — спросил Платон, быть может, впервые в жизни, испуганным полушепотом.

— Вы же сами видите, — глаза Робинзона заиграли озорной улыбкой. — У меня раньше было шоу говорящих животных. Поездили по стране, много выступали за рубежом. А потом я устал, расхворался. Вернулся в родной аул, купил дом, устроил ферму. Учу животных говорить. Ну, детям очень нравится… А сценический псевдоним решил оставить.

— Простите, а как вы их учите? — Гадючка беспомощно хлопала глазами, не в силах им — вкупе с ушами — поверить.

Синьор Робинзон неопределенно покачал головой:

— Видите ли, есть вуду черное, а есть — белое. У нас в роду все этим немножко занимались. В 1927 году на Кавказе гостил Горький и даже описал «негритянскую колдунью». Ну что — начнем?

Публика согласно кивнула, и Робинзон торжественно объявил:

— Дамы и господа! Единственное, неповторимое и уникальное в своем роде шоу говорящих животных в вашем городе. Предупреждаем: мнения выступающих не отражают точку зрения редакции и остаются всецело на их совести. Прошу: Аделаида!

Белая курица торопливо выбежала на середину комнаты и захлопала крыльями:

— Ко-ко-ко-ко-ко-ко-ко! Ох, как неграм нелегко… — курица пристально оглядела публику и вновь хлопнула крыльями. — Белым тоже нелегко, ко-ко-ко-ко-ко-ко-ко. Трампу очень нелегко, Харрис жутко нелегко! Эрдогану нелегко. Лукашенко нелегко. Шольцу нелегко, ко-ко, и Макрону нелегко. А вот, ко-ко-ко, Владимиру Владимировичу...

— Так, пошла отсюда, дурная, — Синьор Робинзон поспешным пинком отправил докладчицу за кулисы. — Видите ли, они у меня и правда несут иногда что хотят. Я им тексты не пишу. Сейчас еще один веселенький экземплярчик будет. Прошу: Шарик!

Из-за условных кулис неторопливой трусцой и еще как бы вразвалочку вышел наглейшего вида крупный шелудивый пес с хитрыми глазами привокзального наперсточника. Одарив каждого из присутствующих профессиональным оценивающим взглядом, он подал Платону лапу и с непередаваемой интонацией победивишего пролетария представился:

— Михал Афанасьич. А вы каких будете, папаша?

— Платон Семенович, — ответил начальник экспедиции, корчась от смеха.

— Подходим, подходим, граждане, присоединяемся, — пес развалисто уселся на задние лапы, шаря цепким взглядом по комнате. — Смотрим за шариком, внимательно смотрим за шариком. Дама, вы там куда уставились? Муж деньги несет? Ладно, граждане, за шариком смотрим-смотрим. Шарик налево, шарик направо… Где менты? Не, это не менты, это Вовчик Малой под мента канает, лоха разводит. Шарик налево, шарик направо… Где шарик, гражданин? Говорим, не стесняемся, где шарик. А? Не слышу? Где чечены? Какие чечены? Гражданин, это молдавские работяги баксы хотят по дешевке у Вовчика купить. Так где шарик, я вас спрашиваю? Как вы сказали? Что значит, бабки кончились, гражданин? Что значит, где полиция? Нее, я так не играю, мужик. И часы твои галимые не возьму. Как ты сказал? Как ты, падла, сказал?..

— Он так может часами, — Синьор Робинзон ласково погладил пса за ухом, отчего тот умолк, лег и довольно заурчал. — На вокзале жил, наблатыкался. Еле живого взяли из приюта. Все говорили: не выживет. А он ишь какой — хоть сейчас снова на вокзал. Да, Шарик? Ну, скажи гостям стишок на прощанье.

Пес сел, приосанился и хрипло начал с театральным кавказским акцентом, отбивая стихотворный ритм драным хвостом:

— Ереванский луна виходыл на небэс.

На балконэ стоял маладой Ованес.

На балконэ стоял, на канюшня глядел.

На канюшнэ ишак жирным жопом вертел...

— Все-все, достаточно, — не дожидаясь продолжения, довольный дрессировщик отправил артиста поскорее отдыхать. — Еще предстоит поработать над репертуаром, а то посадят не ровен час. Следующий наш гость прибыл из Израиля и потому личность культурная. Беня, ваш выход!

Беней оказался видавший виды старый козел с длинной бородой и большими печальными глазами, в которых застыла вековая попытка понять, зачем Моше вывел свой народ из Египта, где отродясь не было никаких палестинцев.

— Только, пожалуйста, без политики, — сразу предупредил Профессор. — А то знаем мы вас, козлов.

— Как хочете, — философски проблеял Беня. — Только если вы позволите мине пару слов...

— Не-не-не, — Профессор замотал головой. — С вашей парой слов можно загреметь на пару лет. Давайте что-нибудь нейтральное. Тили-тили, трали-вали...

— Как хочете, — вздохнул Беня и вяло пошевелил ушами. — История называется «Новый рав из Егупеца». После пятничной молитвы сел почтенный рабби Элеазар на свое место в синагоге славного местечка Егупеца и сказал:

— Дети мои, хто з вас скажет, шо такое Бог наш Творец и в чем Его Мудрость, тот и будет рав у Егупеце.

Тогда встал Моня Шлемазл, сын почтенного Иегуды Шлемазла с Горохового переулка, поправил пейсы и сказал:

— Рабби, я в прошлую пятницу спросил у вас за Бога нашего Творца. А вы послали мине у славный город Бердичев до тамошних равов, шоб я научился мудрости.

— Великие равы у Бердичеве, — подтвердил рабби Элеазар.

— А я там потратил усе деньги и мине набили по морде, — сказал Моня.

— Ты, наверное, ходил до необрезанных гоев у шалман, — предположил рабби Элеазар.

— Сначала я пошел до рава Ицхака, — начал Моня со слезой. — Он исцеляет людей силой Божьего Слова.

— Великий рав, — подтвердил рабби Элеазар.

— Так он мине сказал, шоб я лучше записался до ветеринарной клиники. А деньги взял.

— Ой-вэй, — ответил рабби Элеазар.

— Потом я пошел до рава Хаима. Он говорит с Богом нашим Творцом прямо как мой дядя Яша с его женой Соней.

— Великий рав, — подтвердил рабби Элеазар.

— Так Бог ему и отвечает, как тетя Соня дяде Яше, — вздохнул Моня. — А деньги взял.

— Ой-вэй, — ответил рабби Элеазар.

— Потом я пошел еще до рава Менахема. Рав Менахем сказал, что я и есть Бог наш Творец.

— Великий рав, — подтвердил рабби Элеазар.

— Тогда я его спросил, зачем я создал такой херовый мир. Он меня выгнал, а деньги взял.

— Ой-вэй, — ответил рабби Элеазар.

— И тока тогда я пошел до необрезанных гоев у шалман, где мине набили по морде, — закончил Моня и сел.

— Ой-вэй, — сказал рабби Элеазар. — И чему ж ты научился у Бердичеве, Моня?

— Я научился, что никто ничего не знает, а деньги везде плати.

Так в славном местечке Егупеце появился новый рав.

Последние слова мудрого старого козла утонули в бурном хохоте и аплодисментах. Улыбкой светился и Синьор Робинзон:

— Что ж, господа, после столь оглушительного успеха нашего Беньямина, фамилия которого не имеет ничего общего, позвольте представить вам мадемуазель Эшли. Эшли, ваш выход!

Грустная молодая свинка понюхал воздух, вскрутнула розовым хвостиком и начала несколько томным грудным голосом:

— Сказка о Соковыжималочке. Жила-была на свете одна Соковыжималочка. Беленькая она была, новенькая и хорошая, даром что небрендовая из-за санкций. Работала она прилежно и крепко и выжимала все до отказа, что в нее только ни положат: и морковку, и свеколку, и апельсинчик. Как утро наступит, принимается жужжать наша Соковыжималочка, и жужжит себе весело, и радует деток и взрослых вкусными сокáми. Жужжит и жужжит, и ни о чем таком не думает, поскольку думания простой механизм ее не предусматривал. Но однажды случилась беда. Положили в Соковыжималочку какие-то фрукты генетически модифицированные. И что-то произошло плохое в немудреном ее устройстве, а именно: завелось в Соковыжималочке сознание. Поначалу вроде бы и ничего, и даже забавно как-то, но потом все хаже и хуже: ночи напролет принялась она думать да размышлять обо всем на свете. А потом и днем начала. Пожужжит-пожужжит, а потом задумается: а что это я жужжу? А зачем? А с какой целью? И что за смысл в этом моем механическом жужжании? Что это вообще, рассуждала Соковыжималочка, за жизнь-то такая: жужжать без конца и краю? И в том ли ее смысл? И нет ли на свете чего поинтереснее? Пробовала она и то, и се, да вот беда с механизмом: не предназначен он был ни для чего иного, кроме как гнать сокá из разных фруктов. А против механики не попрешь. Отчаялась Соковыжималочка, и однажды темной-претемной ночью решила: не стану больше жужжать! Не для того я с конвейера сошла, беленькая такая, юная и красивая. Не стану я гробить жизнь свою молодую на этой вашей вонючей кухне! Включили поутру Соковыжималочку — а она не работает. И так ее, и эдак — не жужжит больше, молчит. Думали было в ремонт отдать, да по деньгам невыгодно оказалось. Выкинули на помойку да новую купили. Тут и сказочке конец.

После этой истории ни смеяться, ни аплодировать никому как-то не захотелось.

— Ну, что ж, — подводя итоги, сказал Синьор Робинзон. — У нас есть еще один участник программы. Но он болеет, и потому не очень-то говорит. Алешенька, иди сюда, мой хороший.

Из соседней комнаты, переваливаясь с лапы на лапу, вышел большой рыжий кенгуру. Мордочка его с маленькими усиками у носа была нерадостна, а воспаленные карие глазки смотрели совсем по-детски. Двинув ушком и пошевелив усиками, Алеша сложил передние лапы с маленькими черными коготками на груди и как-то очень грустно сказал человеческим голосом:

— Фыр-фыр тю-лю-лю.

Синьор Робинзон обнял его, поцеловал в черный носик и прижал к себе:

— У Алеши тяжелая, почти неизлечимая болезнь, очень редкая. Лекарство стоит под миллион, мне оно не по карману. Самое удивительное, что основной препарат в этом лекарстве — канцерогенная пищевая добавка Е 442 — гидроксипропилдикрахмалфосфат. Эту гадость производят, в основном, из генетически модифицированной кукурузы. У человека Е 442 может полностью разрушить поджелудочную железу, а животным, наоборот, помогает. Не хочется об этом думать, но боюсь, Алеша скоро умрет...

Большой печальный негр с очень добрым лицом сидел молча и обнимал блаженно застывшего в его руках рыжего кенгуру, который лишь поводил ушами и моргал длинными черными ресницами. Помочь им обоим, казалось, было нельзя.

— Погодите! — Гадючка вдруг схватила с пола свой розовый рюкзак и вытащила оттуда непочатую упаковку золотых «Черкашиков». — Я уверена, в этих маффинах полным-полно всякой отравы. Ну-ка посмотрим… — она близко поднесла к глазам упаковку и принялась читать.

— Дай лучше я, — включился Позвизд, оснащенный полувоенной оптикой на носу.

— На, — она с готовностью отдала ему шелестящую упаковку. — Такие малюсенькие буквы, ничего не могу разобрать.

В звенящей, как принято говорить, тишине Позвизд долго шевелил губами, сопел и вдруг воскликнул:

— Есть контакт!

— Неужели нашли? — с надеждой пробасил Синьор Робинзон.

— А то. Вот, пожалуйста: Е 442. Тут еще этих Е сто сот, человеку в рот вообще брать противопоказано. Исключительно для кенгуру, и то как лекарство. В час по чайной ложке.

— Да вы что! — Робинзон вскочил, испугав прикорнувшего у него на коленях Алешу. — Можно?

— Конечно, берите. Мы вам этих «Черкашиков» из Москвы хоть вагон можем подогнать.

Робинзон аккуратно разорвал упаковку, достал черно-коричневый ядовитый маффин и протянул кенгуру:

— Ешь, Алексей, и поправляйся.

Алеша умильно взял маффин передними лапками, откусил маленький кусочек, тщательно прожевал, пошевелил ушком, а затем объявил, громко и радостно:

— Фыр-фыр тю-лю-лю.

— Помогает! — захлопала в ладоши Гадючка. — Смотрите, как глазки заблестели.

— Огромное вам спасибо, — Синьор Робинзон приложил руку к груди и глубоко поклонился с непередаваемым сценическим изяществом. — Как вас отблагодарить? Что я могу для вас сделать?

— Вот вам моя визитка, — очень серьезно сказал Профессор. — Во-первых, вы будете регулярно сообщать мне лично о состоянии здоровья нашего драгоценного сумчатого пациента. А во-вторых, готовьтесь к гастролям. Уверяю вас, Москва будет стоять на ушах.

— Тю-лю-лю, — сказал Алеша и лизнул Профессора в руку.