Глава 26

В приемном покое больницы пришлось ждать еще долго: Синьора Робинзона допрашивала полиция. Платон дремал, Профессор, выудив из сети упомянутый перевод Семенцова, погрузился в чтение, а у Гадючки неожиданно звякнул смартфон одиноким колокольцем на дуге. Она долго читала сообщение, тыкалась пальцем в дисплей, и лицо ее при этом по-нехорошему изменялось.

— Что ты там накликала? — вяло поинтересовался Позвизд, которого тоже клонило в сон.

— Лучше не бывает, — ответила Гадючка. — Мне в личку на «Мирах Тьмы» пришло сообщение от Мамлея.

— Опять стишата?

— Да нет, чего похуже. Смотри.

Практически весь монитор занимала длинная колонка цифр.

— Что это? Шифр?

— Какой там шифр… Это координаты.

— Скрытых в земле египетских сокровищ?

— Ага, щас. Это, дорогой мой, точные координаты всех точек нашего путешествия. Вот наш Институт в Москве. Вот здесь мы свернули с трассы в лес. Здесь застряли и куковали. Вот дом тракториста с его продвинутой стиралкой… И, наконец, последнее: Городская клиническая больница города Майкопа, улица Гагарина, четыре. Врубаешься?

— Во что? — дрему с Позвизда сдуло в один миг.

— Они следят за нами. Мониторят маршрут через смартфон. У кого-то из нас, видимо, засел червяк. Ты случайно не лазил где не надо?

— Где не надо — это и есть «Миры Тьмы», — резонно ответил Позвизд, таращась на колонки цифр во все глаза. — Оттуда, наверное, червяк и вполз. А с хорошим софтом можно проследить передвижения и на месяц назад. По крайней мере, я так слышал. А зачем им за нами следить?

— Голову включи, курятина! Они не следят за нами. Они посылают нам ответ на нашу маляву. Что они знают, кто мы в реале. Понял? Большой Брат Рассказчик все видит.

Позвизд поежился:

— Может, это укропские спецслужбы? И что теперь делать? Точнее: что они могут нам сделать?

— Понятия не имею. Но мяч теперь как бы на нашей стороне. От нас ждут ответного шага.

— Какого?

— Во-первых, немедленно отключаем геолокацию. Во-вторых, заходим пока с малых козырей. Щас.

Она быстро набрала короткий текст.

— Смотри.

В облачке ответа стояла короткая фраза: «Граф Ройбен посылает два полных ведра. Подумай на досуге».

— Отправлять?

— На твой страх и риск. А если это реально спецслужбы?

В этот момент в коридоре застучала пострадавшая накануне накрахмаленная медсестра, вполне уже отошедшая от культурного шока и твердо стоящая на каблуках. Убедившись, что животных поблизости нет, она облегченно улыбнулась:

— Пройдемте. Наш пациет уже пришел в себя.

Грузное черное тело Синьора Робинзона среди белого больничного белья наводило на оптимистические мысли о каком-нибудь американском сериале средней руки, где черный парень обязательно выживает, — прочие варианты сценариев глубинное государство, как известно, заворачивает на доработку. Впрочем, улыбался он одними глазами: на остальное сил, видимо, не хватало. Гости сели вокруг, лишь одна Гадючка — рядом, на крае кровати. Аккуратно взяв его руку, от которой вверх отходила тонкая трубка капельницы, она тихим голосом спросила:

— Как вы?

— Как Алеша? — эхом откликнулся Синьор Робинзон. Голос его был еще очень слаб.

— Алеша нашелся. Но он… ну, подсел слегка. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Синьор Робинзон шумно вздохнул и обвел всех тяжелым взглядом человека, которому еще долго предстоит выздоравливать:

— Вам полиция, конечно, уже все рассказала обо мне… Все правда. Я прожил очень плохую жизнь.

— Вы — чудо, Робинзон! — в ответ забасил Платон. — Вы сами — чудо, и животные ваши — чудо. Поправляейтесь скорее и возвращайтесь к ним.

— Без меня они не будут говорить. Если я умру, что с ними будет?

— Перестаньте! — оборвал его Профессор тоном лечащего врача. — Доктор сказал, рана неопасная. Вы скоро поправитесь и вернетесь на свою ферму. А мы вот вам принесли и апельсинов, и кефира — в общем, потом сами посмотрите. Ешьте и выздоравливайте.

— Спасибо, — Робинзон снова тяжело вздохнул. — Под наркозом я видел сон… плохой сон. Страшный. Мне снилось, что Барон Самеди открыл казино в Лас-Вегасе. Оно называлось «Дом, где сбываются мечты». Каждый, кто становился к столу, сразу начинал выигрывать. Много, очень много денег. У всех людей, которые приходили туда, сбывались все их самые заветные мечты. Но люди не отходили от стола и продолжали играть. Играли, играли и постоянно выигрывали все больше и больше. А потом они старели за столом. В конце концов умирали. И весь их выигрыш переходил Барону Самеди. В этом и был его трюк: кто выиграл один раз, обязательно попробует снова, а кто выиграл дважды или трижды, уже никогда не отойдет от стола...

— Так, все, хватит на сегодня, — вмешалась медсестра, овевая всех ветрами своих ресниц. — Больному нужно отдыхать. А посетители могут прийти завтра. Или в любой другой день.

Перекусить сели в больничном кафетерии — как ни странно, кофе здесь был действительно отменным.

— Каков наш план, Платон? — спросил Профессор. — Командуйте парадом.

Тот пожал плечами:

— Синьор Робинзон останется в больнице еще минимум на неделю. Так что здесь нам, строго говоря, делать пока совершенно нечего. Думаю, нужно возвращаться в деревню, забирать плиту — и домой.

— Здраво. А вы, молодежь? Мнение есть?

— Надо вынимать Алешу с кичи, — убежденно сказал Позвизд. — Неизвестно еще, на сколько они его закрыли. И возвращать на ферму.

— Вернемся в деревню, переговорим с ребятами из лесничества. Медвежат они, я надеюсь, пристроили, так что и Алексеем займутся. Еще вопросы?

В ответ у Гадючки снова звякнул одинокий бубенец телефона. Позвизд насторожился:

— Что там?

— Ответ. Сейчас, открываю.

— Чем вы там так заняты, младая поросль? — покосился в их сторону Профессор. — Скучно со стариками сидеть?

— Нет, что вы, очень весело, — ответила Гадючка, не отрываясь от смартфона. На экране перед нею красовалось одно-единственное слово: ржунимагу.

— Значит, ты так, — едва слышно прошипела она. — Ну, держись: мы тоже ржать умеем.

— Убираем наладонники, — скомандовал Платон. — Ехать пора.

— Платоша, вечер уже, — попробовал было возразить Профессор. — Давай до утра подождем. Переночуем, как люди, в гостинице?

— До утра ждать командировочных не хватит. Бюджет экспедиции, если хотите знать, на нуле. Плюс бензин. Я дорогу запомнил, едем!

Возражать было бесполезно.

Пока минибус выбирался из города на трассу, гадючкин маникюр, искря, плясал по дисплею танец с саблями, высекая следующее послание:

«Шаломбандер, хабалка! Не ЛИНяй с горизонта, тебя в прицел не видно. Передай куротрупу, его рифмак не доставил ни разу. Твои ВОСЕМНАДЦАТЬ меня реально заводят, сладенькая. Мой твердый хачик уже вылетел за тобой. В расстрел коммунистов поиграть со мной хочешь, Клава? Кароче, бэби-дайк, быстрая ЛИНька тебе обеспечена. Жди прилета. Твоя Nanny 404».

— Это что за мене-текел-перес? — озадачился Позвизд, прочитав. — Я только понял, что ты ее типо на баттл вызываешь. Может, лучше замнем, пока нам самим не прилетело?

— На каждый шах ответим матом, — самоотвержденно ответила Гадючка. — Исчислим губошлепку, взвесим и порубим на части. Кровь выпьем, мозг сожрем. Вкусно — и точка!

— Радикальненько, — Позвизд покачал головой. — Между прочим, у этой валькирии райха жежешечка есть своя. Хотя она туда давно уже не пишет. Знаешь, как называется?

— Ну, напой.

— «Фаллос Богородицы».

— Чего-о-о??

— А того. Она у нас не только поэтка и снайперка, но и философка. Смотри, что Лиза Тьма писала еще до войны:

«Прежде всего русские метафизики развивали в Новейшее время идеи и Вечной Женственности, и Женственности в Боге. Блок, Соловьев, Мережковский, Розанов, отец Сергей Булгаков — все звучные, яркие имена. Им на смену явились такие ясновидцы как Даниил Андреев и ушедший совсем недавно Юрий Мамлеев. Именно Мамлееву, например, мы обязаны образом России Вечной, о которой кто-то в интернете сказал: «Сталин не сделал ее хуже, Путин не сделает ее лучше». Глубокая мысль — и великая идея. Однако философы опасались идти далее образа «женственности в Боге». Отцу Небесному положено было быть непременно мужского пола — по крайне мере, в рамках земного, человеческого разумения. Многие, очень многие — например, Владимир Соловьев с его Софией — приближались вплотную к опасной грани, но все же вовремя отступали — почему?

Причина — в западном гендерном императиве, засевшем глубоко в коллективном бессознательном. Суть, если коротко, в том, что миром уже давным-давно правят женщины, а патриархат остался в далеком прошлом. (Кому интересно, может обратиться к работам замечательного русского мыслителя Евгения Головина — в частности, к его лекции «Матриархат».) Но слабый пол слишком умен, чтобы выставлять свою власть и силу напоказ; только глупые феминистки всерьез борются с мужиками за право на собственный, автономный и незалэжный х-й. Де-факто же дело обстоит так, что упомянутый орган и прочие формальные признаки своей власти и силы имеют мужчины — все, кроме реальной власти и реальной силы. Потому же сохранилась и социально конформная гендерная идентификация Бога: мужик! В Юго-Восточной Азии таким фрейдизмом испокон веку никто не страдает — но, как говорится, именно там, где не надо, «Росiя це Европа».

Это также не андрогинность Творца, весьма популярная в многочисленных религиозных системах от гностиков до кашмирского шиваизма. «Фаллос Богородицы», извините за прямоту, не растет у нее между ног, как хотелось бы видеть авторам рукописей из Наг-Хаммади или создателям образа, известного как Ардханаришвари. Этот «фаллос» — зеркало сознания, в котором Мать замечает Свое отражение и восклицает: «Это я!» Из «Это я» в пустой дотоле «естьности» Утробы возникает Плод — Логос, или Сын, который в некоторых системах еще называется «первое Я».

Бытие оргазмирует, содрогаясь в запредельном экстазе, — эти конвульсии божественного оргазма проявляются в форме вибраций, с которых начинается вся последующая «развертка бытия». С помощью зеркала сознания Она вечно удовлетворяет Сама Себя — оставаясь при этом не только чистой, но не покидая также области абсолютного покоя, ибо «естьность» пуста и не может быть затронута никакими энергетическими всплесками».

— Это что за философия губошлепства? — прошипела крайне неприязненно Гадючка. — Блин, она тут дальше еще и Еврипида цитирует. Про взбесившихся овулянток:

Едва бегом спаслись мы. А не то бы нас

Вакханки разорвали. На лугу стада

Паслись. На них менады с безоружными

Накинулись руками. Там мычащую

Волочат телку с выменем наполненным,

Там рвут волов на части. С кровью вырванный

Требух. Копыта выломаны. Свесилось

С ветвей сосновых мясо и сочится кровь.

Рук тысячью девичьих наземь брошены,

Лежат быки свирепые, недавно лишь

Рогами в гневе бешеном грозившие.

Сдирали кожу с мяса там проворнее,

Чем ты сумел бы веки царских глаз сомкнуть.

— Приехали, — изрек Профессор таким тоном, словно бы точно знал, что все будет плохо, но не знал, что так скоро.

В густой темноте фары микробуса высветили одинокий и замшелый тау-крест, высеченный из камня, быть может, еще при египтянах. От креста, как и следовало ожидать, расходились дороги влево и вправо. Нормальный указатель установить здесь почему-то не удосужились.

— Ну, и? — с неким зловещим торжеством в голосе спросил Профессор. — Куда теперь?

— Налево пойдешь — кровь выпьют, направо пойдешь — мозг вынесут. Совсем как в жизни, — философски изрек Платон, вылезая из машины. — Такая вот вишня в шоколаде.

Проводим его долгим взглядом, Профессор промурлыкал себе под нос:

— В далеком созвездии Тау Кита

Всё стало для нас непонятно, —

Сигнал посылаем: «Вы что это там?» —

А нас посылают обратно.

— А что означает тау-крест? — спросил Позвизд.

— У греков это была первая буква слова талассос — «море» — и означала талассократию, моревладычество. Это наподобие «правь, Британия, морями». А в целом в эллинистическую эпоху тау было чем-то вроде нынешнего знака доллара. Универсальный символ, понятный всем без лишних объяснений. В странах третьего мира, как здешнее захолустье, ему, видите, даже памятники ставили. Собственно, с тех пор ничего принципиально не изменилось.

Платон вернулся в машину и решительно хлопнул дверцей:

— Слева вижу огоньки, справа не вижу. Следовательно, едем налево и спрашиваем дорогу.

Мотор заурчал, микробус тронулся в указанном направлении, а гадючкин смартфон снова звякнул. Сообщение было немногим длиннее, чем прежнее: «Погибнут невинные».

— Пошла ты, дура, — тихонько прошептала она себе под нос и убрала наладонник с глаз долой.