Глава 23

Да хранят и хвалят небеса светлую и трезвую голову Платона Семеновича Морошкина! Всполошившийся не на шутку Робинзон так всех вздрючил и поставил на уши, что почти уже готовы были ехать ни свет ни заря, затемно, и искать ветра в поле.

• Так, — молвил Платон веское слово. — Первое: сейчас все у меня по щелчку быстренько успокоились. Второе: как только станет по-человечески светло, Димка запускает дрон. Полетаем по окрестностям, посмотрим. А там видно будет.

Спать, конечно, никто не мог. Робинзон закрыл камень тряпками, чтобы мировое зло не повылазило оттуда и не поубивало всех, и никак не мог уняться:

• Все из-за него, проклятого, все из-за него! И за мои грехи. Плохую я жизнь прожил, недостойную — и боги меня наказали.
• Давайте еще раз, только очень-очень спокойно, — попросил Профессор. — Расскажите все по порядку.
• Да что тут рассказывать! — Робинзон охал, ахал и театрально хватался за курчавую седую голову. — Я, старый дурак, оставил маффины на видном месте. Прихожу, смотрю: одного нет. Понятно: Алешка стащил. Я к нему со всех ног. А его нет, понимаете?
• Овердоза, — констатировал Позвизд. — Слишком много лекарства схомячил.
• Да-да, — закивал Робинзон. — Он у меня с такой скоростью на поправку пошел, я прямо испугался. Но я-то ему, понимаете, все маленькие такие шарики катал, а тут хлоп — и сразу целый маффин. Вот горе, вот беда!
• Куда он мог уйти? — сохраняя железное спокойствие, спросил Платон.
• Почем я знаю? Ну, почем я знаю? — и он снова схватился за голову. — Все этот камень проклятый, будь он неладен. Забирайте его отсюда поскорее.

В таком и подобном духе беседа продолжалась до тех пор, покуда солнце не обеспечило, наконец, пристойную видимость. Дима, внезапно сделавшийся самым главным и важным, лопался от гордости, выходя на боевую задачу:

• Так… липоха заряжена, тротл в нуле, бинд есть, дрон армится, все ништяк. Квады у нас, правда, на бете, кисс дорого, батя кредитную линию открыл слабенькую. Так что пока дипольки на квартирном вупе юзать приходится. Ладно, все зашибись, выходим на поиски укропрайона. Центр, центр, вижу бронированный укромобиль противника «Казак»...
• Это, блин, батя твой на тракторе, липоха! — раздраженно буркнул Позвизд. — Притухни просто и медленне лети. Какой курс, Синьор Робинзон?
• Ну-ка, ну-ка, погоди, — вдруг вмешался Платон, вглядываясь в картинку на планшете. — Можешь тут зависнуть на секунду?
• Куда зависнуть, у меня ребенок пропал! — возопил Робинзон.
• Никуда он не денется. Так… Профессор, смотрите: на нашем поле отчетливо просматриваются контуры святилища в форме тау-креста. Видите?
• Вижу, — подтвердил Профессор. — Трактор стоит сейчас как раз на пересечении условных перекладин.
• Ага, как раз там, где, видимо, и находился жертвенник с плитой. И запахивает нам последние остатки.
• А что такое тау-крест? — Дима на мгновение отвлекся от поисков укропрайона.
• Крест в форме буквы «т», — пояснил Позвизд. — Древнеегипетский священный символ, который затем переняли греки.
• А-аа, понятно. А то я все понять не мог, что за фиговины у нас тут в горах стоят. Старые такие, из камня вырублены. Батя говорит, древние межевые камни.
• У твоего бати одна тема, — прервал Позвизд. — Ну, куда дальше летим, птичка?

Они довольно долго кружили по окрестностям, и полетное задание уже казалось невыполнимым, как внезапно Синьор Робинзон закричал что есть сил, тыча черным пальцев в планшет:

• Вот он, вот мой Алешенька! Вижу! Вижу!

И действительно: вдоль лесополки широкими скачками передвигалась маленькая рыжая точка.

• Фигасе скорость, — уважительно сказал Дима. — Типо заяц на амфетаминах.
• Рот зашил, — цыкнула на него Гадючка. — Спускайся медленно, вот так. И комменты закрой.

Вскоре было уже отчетливо видно, как упоенный свободой кенгуру мчит на всех скоростях в никому не ведомую даль.

• Куда он направляется? — спросил Профессор.
• Кажется, к заповеднику, — в ужасе прошептал Робинзон. — Его надо остановить. Немедленно!

• А в чем дело? — Платон по-прежнему хранил спокойствие нордического конунга. — Почему паника на борту?
• Там медведи! У нас здесь обитает кавказский бурый медведь. Зверюга здоровенная: под два метра в длину, метр в холке, вес за двести кэгэ. Они моего Алешеньку… они его съедят!
• Тогда едем. Ружье у вас есть?
• Нет, ружья нет, — Робинзон бегал взад-вперед по комнату и размахивал руками. — Димка, бросай дрон и беги подымай соседей, а мы — ехать, ехать! Скорее!
• Дайте спокойно кино посмотреть, пожалуйста, — ответил Дима и снизился еще больше. — Так… вот он сейчас заходит за лесополку… и по овражку движется прямо к лесу. В самую чащу вряд ли полезет, там особо не попрыгаешь. Значит, он, скорее всего, будет идти по просеке… щас еще спущусь немного… так, вот она, видите? И, если ума хватит, он выйдет здесь — как раз у дороги, ясно? Где мы его спокойно и повяжем.
• Так, так… — Робинзон неистово впился глазами в картинку на мониторе планшета. — А вот это… это что такое?
• Машина? — предположил Дима.
• Это не машина, дурная твоя голова! Это джип «Лендровер» полноприводный, по горам прет, как танк. Странный цвет какой-то: кофейный. Чужие на джипе приехали.
• Я знаю эту машину, — коротко сказал Платон. — И пассажиров, кажется, знаю.

Сииньор Робинзон пилотировал несчастный и раздолбанный микроавтобус археологов так, что, наверное, одни только добрые боги белого вуду не давали ему на очередном повороте улететь в пропасть. Живописные пейзажи, которыми в мирной жизни следовало бы достойно любоваться в созерцательной неподвижности, одной сплошной полосой пролетали за окнами, и казалось, что весь мир ни с того, ни с сего вдруг объелся маффинов и, разом одичав и набравшись невиданных сил, полетел вприпрыжку куда глаза глядят.

• Вы точно уверены, что это браконьеры? — Робинзон черным шумахером вписывался на предельной скорости в очередную мертвую петлю.
• Дай Бог, чтобы я ошибался, — отвечал Платон, которого немилосердно барабанило макушкой в железную крышу микробуса.
• А можно хотя бы чуть-чуть потише ехать? — умоляюще простонал Профессор, наблюдая, как заповедная природа за окном сливается в одну сплошную грязно-зеленую полосу, не сулившую ничего хорошего.

Ответом на то был лишь звериный рев двигателя, из которого ботинок обезумевшего афроковбоя выжимал последнюю лошадиную силу.

• Вон они, смотрите! — крикнул Синьор Робинзон. — Вон их джип.
• Так, теперь очень спокойно, — скомандовал Платон, когда бешеная скачка окончилась, и все, переводя дух, выгрузились живыми и невредимыми на твердую землю. — Идем медленно и громко зовем Алешу. Если они нормальные люди, они тихо слиняют.
• А если нет? — мрачно поинтересовался Профессор, опасливо глядя в сторону леса.
• Алеша-а-а!!! — басом заорал в ответ Платон во всю мощь недюжинной глотки и двинулся вперед по просеке. — А-лек-сееей!!

Вся команда ответила ему на разные лады и зашагала следом.

• Алеша!
• А-ле-ша!
• Алексей!

Узкая просека, которой давно никогда не занимался, успела порасти высоким подлеском, затруднявшим и без того не самую лучшую видимость. Крики потревожили на высоких верхушках вековых деревьев огромную стаю ворон, и те с громким граем поднялись в небо, заполонив его почти полностью.

• Алеша! Алеша!!

Платон, шагавший семимильными шагами, быстро оказался далеко впереди; с приличным отрывом от шефа двигалась молодежь, а замыкали колонну пыхтящие старички: черный и белый.

• Надо волонтеров подлючать. И МЧС, — уверенно сказал Позвизд, пытаясь разглядеть в лесной гуще Северо-Западного Кавказа силуэт, знакомый всему миру по дорожным знакам в Австралии.
• Согласна, — отвечала Гадючка, смотревшая больше себе под ноги, чтобы не упасть. — На такой территории шансов у нас ноль.
• Как, ты думаешь, он их научил говорить? Это же реально Книга рекордов Гиннесса. Или еще круче. Але-ша!
• Понятия не имею. Я, знаешь, когда на работу в метро еду, другому удивляюсь: откуда у некоторых двуногих дар речи. Алексе-е-ей!
• А ты че, правда в издательстве раньше работала? Я и не знал.
• С чего тебе про меня много знать? Ну, было дело.
• И что: правда книжки под чужим именем писала?
• Ну, писала, — тема Гадючку как-то не очень вдохновляла. — Полночи диплом, полночи муть разную.
• Класс! Я, честно, до сих пор в «литературных негров» не верил. Типа там, за Пелевина команда пишет, и все такое. Алеша-а!
• За Пелевина не писала, не знаю. В основном, женские романы за одну кобылу. Только без имен, ладно? Алеша, ау!
• Теперь понятно, откуда у тебя характерец такой. Могу себе представить. Ну, и как написать женский роман? Может, я тоже за какую-нибудь кобылу вписаться захочу.
• Да просто. Берешь такую честную терпеливую дуру. Такую честную-честную, и чтоб полностью без мозгов. И очень терпеливую, чтоб она у тебя до финала живой-здоровой дотянула. Ну, и начинаешь ей мешать жить. То есть, она без тебя вышла бы нормально замуж, нарожала детей, сидела бы в своей бухгалтерии до пенсии, как все сидят. А тут ты ей хоп — и подкидываешь миллионера. Она в нормальной жизни миллионеров только по телику видит, а ты — опаньки! — и кладешь его к ней сразу в койку. А миллионер должн быть обязательно дурной и подлый, иначе сюжета не будет.
• Что, умных и порядочных среди них, думаешь, не бывает? Алеша!
• Понимаешь, Позвизд, обычная кобыла-авторица пишет всю байду с себя. Торчит дни и ночи в своей съемной хате в Балашихе, таскается по дому в отвисших на жопе трусах и драной кофте, смалит дешевые сигареты, пьет кофе литрами и лупасит по клавишам. Потому как на гонорары в нашей стране особо не пошикуешь. Или, точнее, чтобы стать Джоан Роулинг, нужно для начала перестать быть терпеливой и честной дурой. Так что миллионеров наша литератутка видит, в основном, только в горячих и мокрых эротических снах. Вот. Короче, сначала все у нее должно быть с этим миллионером зашибись, можно на целую алку, чтобы дура конкретно поверила в свое нехитрое женское счастье.
• Что такое алка?
• Авторский лист. Сорок тысяч знаков с пробелами. Гинекологическую прозу берут от двенадцати алок, так что можно не стесняться. В общем, наша Золушка, идиотка, даже представить себе не может, что она своему суженому как бы по-хорошему и нафик не нужна. Женская психология, она такая: чем ты глупее, тем больше веришь мужикам. Алеша-аа! Вот. И тут, откуда не возьмись, выясняется, что у миллионера есть, оказывается, жена — кто бы мог подумать. У жены нашей мозги работают будь здоров, но есть один маленький недостаток: она жуткая стерва. Других жен у миллионеров не бывает, разумеется. Жена наша начинает строить козни нашей Золушке и хочет ее сжить со свету. И, значит, начинаешь ты макать бедную Золушку мордой в грязь...
• Не жалко? — перебил Позвизд, который каким-то образом уже начал сочувствовать героине.
• Жалко, конечно. Но себя еще жальче. Потому как если начнешь писать нормальную прозу, так всю жизнь и проходишь в отвислых труселях и драной кофте. Будешь по вечерам с такими же одинокими кошелками заседать в кафе, сосать винище и считать себя бедной-несчастной интеллигенцией, которую тупой и злобный режим спит и видит, чтобы закатать в асфальт по самые гланды. А мимо будут катить реальные такие «Ламборджини» с умными, добрыми и жизнерадостными миллионерами на борту...
• Вон он! — раздался где-то далеко впереди победный крик Платона. — Вижу! Алеша! Алеша! Сюда! Сюда!

В ответ на это из глубины чащи прозвучали выстрелы.

Все разом замерли и развернулись в ту сторону, откуда доносилась стрельба, а в глазах стоял немой вопрос: «Что делать?» Ответил на него Синьор Робинзон, рванувшийся в лес, словно гигантский черный кабан, сминая все на своем пути.

• Постойте, куда вы! — раздались ему вслед несколько голосов, но Робинзона было уже не остановить. Он мчал напролом, на выстрелы, тяжело дыша и вырывая с корнем попадавшиеся ему на пути мелкие кустики.

Прозвучал еще один выстрел, и ответом на него был безудержный и яростный рев раненого животного, способный, казалось, сотрясти небеса: столько силы, страсти и страдания было в нем. Робинзон бежал прямо на рев; Гадючка с Позвиздом скачками устремились следом, надеясь остановить ненормального, шедшего, казалось, на верную смерть. Еще издалека они увидели на поляне громадную бурую медведицу, вставшую на дыбы и поднявшую высоко вверх мощные когтистые лапы, каждая из котрых могла бы с легкостью свалить быка. Пасть зверя была страшно оскалена, желтые клыки лоснились текущей слюной, иссиня-черный язык свисал вбок, а маленькие глазки, налившись кровью, горели. Меж передних лап медведицы расплывалось по густой спутанной жерсти большое ярко-алое пятно.

• Не смейте! Остановитесь! — Синьор Робинзон, не думая и секунды, бросился вперед с широко раскинутыми, как у распятого Бога, руками, между скрывавшимися в кустарнике стрелками и ревущей предсмертным ревом медведицей. Позади нее сбились в шевелящийся повизгивающий комочек трое медвежат.
• Не смейте, нелюди! — закричал, срывая голос, Робинзон, и в распахнувшейся тишине грянул один-единственный одинокий выстрел.

Медведица села на задние лапы, как-то странно утробно заурчала и трогательно приняла передними лапами человека, упавшего в ее объятия, словно ребенок. Синьор Робинзон тоже обнимал медведицу обеими руками, как маму, и что-то шептал ей. Кровь обоих, человека и зверя, смешивалась и стекала на землю. Мир затих, и слышно лишь было, как быстро гаснут за деревьями звуки удаляющихся шагов браконьеров. Затем медведица, шумно вздохнув, бессильно перевалилась на бок, бережно придерживая свое большое чернокожее дитя, а затем принялась вылизывать ему лицо своим не менее черным языком. Пронеслась череда бесконечных мучительных мгновений. Никто не смел даже лишним звуком нарушить это странное предсмертное объятие, заставлявшее думать о том, что есть на свете вещи поважнее даже и жизни, и смерти. В конце концов, силы медведицы иссякли. Очень тихо, чтобы не нарушить священнодействие перехода из этого мира в иной, она положила свою громадную голову на желтеющую траву, закрыла глаза и застыла. Клыки ее влажно блестели быстро высыхающей слюной. Не шевелился также и вжавшийся всем телом в ее окровавленный мех Синьор Робинзон.

Выждав некоторое время, подошли. Платон и Профессор с обеих сторон аккуратно приподняли Робинзона и перевернули на спину. Тот захрипел и открыл глаза:

• Что с ней? Она умерла?

Молчаливый кивок был ему ответом.

• Лучше бы умер я...

Позвизд повернулся к Гадючке и торопливо зашептал ей на ухо:

• Быстро набирай Димона, пусть запускает птицу. Надо отследить, куда двинется «Лендровер». Если в Черноморск — это точно наша клиентура.

Невзирая на все охи и протесты Синьора Робинзона, получившего пулю в живот, Платон взвалил его на плечи и поволок к микробусу. Большой, рыжий и белый человек нес, спасая от смерти, большого, черного и седого — и ангелы смотрели во все глаза, зная, что нету сейчас на всей земле дела важнее и прекраснее, поскольку… ну, что ты мне сделаешь, Синьор Фараон? Напугаешь, убьешь? Всего-то навсего? Эй, Синьор Фараон, кончай дурить: ты ведь знаешь, что нет в тебе никакой силы против человека, хотя бы один раз в жизни по-настоящему возлюбившего ближнего своего… Эй, не тяни, освободи мой народ, поскольку не твой он и тебе не принадлежал никогда. Думаешь, тебе удастся сделать его вечной соковыжималочкой на твоей адской кухне? Нет, братан. И ты увидишь, что будет, если ты не послушаешь сейчас моих мудрых слов: Letmypeoplego!