Глава 25

Очищенный и приведенный в надлежащий порядок бронзовый котел стоял в центре стола, матово поблескивая в солнечных лучах. Вокруг него уже собрался научный консилиум в полном составе; докладчиком выступал широкоплечий молодой человек с ухоженной каштановой бородой и длинными волосами, собранными на затылке в тугой узел. На густоволосой его груди, видневшейся из-под полунебрежно расстегнутой джинсовой рубашки, красовался искусно вырезанный из цельного куска янтаря сорта «виски с молоком» жук-скарабей.

• Ваш рассказ, коллеги, конечно, потрясает, — начал он мягким преподавательским голосом. — Жаль, наш директор музея болен, он бы дорого дал, чтобы услышать такую историю. Если позволите, я со своей стороны ограничусь лишь некоторыми скромными соображениями относительно этого вот чрезвычайно любопытного артефакта. Я полагаю это вовсе не котел: стенки слишком тонкие, быстро прогорит. Это скорее ведро: вот и отверстия есть с боков для дужки. По изображениям, конечно, работы непочатый край, но я хотел бы обратить ваше внимание вот на что. Видите: женская фигурка в длинном платье несет коромысло с двумя привешенными ведрами. А рядом — маленькая скорченная мужская фигурка. Вам хорошо видно?
• Черт, как раз этот участок на фотографии вышел нерезким, — букрнул недовольно Платон, пристально щуря ярко-голубой глаз. — Так и есть: тетка с коромыслом. А что, по-вашему, могут обозначать эти знаки вокруг, вписанные в круг?
• Сразу быка за рога, коллега, — улыбнулся бородатый докладчик, представившийся Владиславом Владимировичем. — Это пиктографическая вокальная нотация, принятая в Древнем Египте, но с небольшими такими хаттскими вариациями. Вполне читаемая.
• То есть, это, по-вашему, нотная запись? — недоверчиво спросил Профессор.
• Да, коллега. Мелодия, как ни странно, дошла до наших пор практически без изменений. Напеть?
• Извольте.

Владислав Владимирович с лукавой улыбкой набрал в легкие побольше воздуху и недурно поставленным баритоном пропел:

• Несе Галя воду, коромисло гнеться,

А за ний Иванко як барвинок вьеться.

• Что за чушь? — Платон смерил певуна подозрительным взглядом. — Это что — народное творчество древних укров?

Певун был, кажется, весьма удовлетворен произведенным эффектом:

• Не торопитесь с выводами, коллега. Уверен, что мелодию я воспроизвел более или менее корректно. Речь идет об одном из древнейших в мире сохранившихся ритуальных гимнов. Хорошо известная всем нам песня — позднейшая его интерпретация. Итак, смотрите: вот она, наша Галя. Имя Галина, или, в просторечии, Лина — конечно, славянский эквивалент неизвестного нам древнего имени — принято производить от имени греческой нереиды Галены. Она отвечала за покой и штиль на море. Красиво, спору нет. Но стоит копнуть поглубже и рассмотреть индоевропейский корень *gl-, от которого с различными огласовками идут различные производные, в том числе, и праславянские. И, прежде всего, обращают на себя внимание такие слова, как «голод» и «голый». Голод, голый, покой — куда ведет нас эта цепочка ассоциаций?
• В могилу? — предположил Позвизд.
• Точно! — обрадовался Владислав Владимирович. — Перед нами, я полагаю, — древняя богиня смерти, разрушения и в целом подземного мира. Такая вот, если угодно, богиня Галина. Которой и поют соответствующий гимн. С учетом вашей поистине бесценной информации, предположу, что в обоих ведрах, которые несет на коромысле наша Галя, — вот перед нами одно из них — не вода, а кровь. Крови во взрослом человеке среднего веса — от пяти до шести литров, а вместимость нашего с вами ведра аккурат равна трем. То есть, в ходе жертвоприношения, полагаю, из жертвы выкачивали полностью всю кровь и сливали в такие вот два ведерка.
• Как вампиры, — вставил Позвизд.
• Ну, на такую гипотезу у меня смелости как-то не достает, — иронично улыбнулся докладчик и подмигнул. — Но суть в том, полагаю, что этот самый хилый мужичонка рядом с Галей — условный Иванко — и был основным выгодополучателем. Он — в рамках мифа, конечно, — выпивал два ведра крови и… ну, преображался, наверное.
• Если я правильно помню, — заговорил Профессор, — то общий смысл этой замечательной песни состоит в том, что Галя… как бы это сказать… отказывает бедному Ивану в интимной близости, несмотря на все его настойчивые просьбы. Никакой мифологии, коллега, я лично здесь не вижу. Сплошная горькая правда жизни.

Владислав Владимирович расмеялся:

• Что вы, батенька: интим сюда приплел, так сказать, сам народ тысячелетия спустя. А начинается песня с того, что бедняга просит пить; дальнейшее уже не суть важно. Поскольку моя специализация — сравнительное религиоведение, я тотчас начал поиски в различных первоисточниках. И вот, в древнейшей из индийских упанишад — Брихадараньяке — обнаружил следующее: «Вначале здесь не было ничего. Все это было окутано смертью или голодом, ибо голод — это смерть. Он — зовущийся смертью — пожелал: „Пусть я стану воплощенным“ — и сотворил разум. Он двинулся, славословя, и от его славословия родилась вода. „Поистине, — сказал он, — когда я славословил, появилась вода. Поэтому природа ее — арка. Поистине, радость приходит к тому, что знает природу воды арка».
• Ничего не понимаю, — покачал головой Профессор. — Индология — не мой конек.
• Изначально были голод и смерть. Он — смерть, она — голод. Он создал воду, прообраз которой в человеческом теле — кровь. Природа воды — арка, то есть, коромысло, или дугообразная эклиптика Солнца. То бишь, чтобы некая условная изначальная нежить, создавшая мир, могла существовать, ей требуются разум и кровь. Потому-то ваши египтяне и приносили в жертву своему Древнему Ослу человеческие мозги и кровь. Солнце всходит и заходит. Ведро крови утром, ведро вечером — и порядок. А в течение дня стараемся думать позитивно.
• Какой-то мрак кромешный, — подал голос Платон. — А песня хорошая. Мы ее в экспедициях часто поем.
• Это еще не все. Далее в упанишаде, в частности, идут такие слова: «Поистине, он поедает все, поэтому природа смерти — адити. Кто знает природу смерти — адити, тот становится поедателем всего, что существует, и все становится его пищей». Адити — это вечность, неизменность, или же вечное возвращение, повторение. Тот, кого приносят в жертву богу-пожирателю, в мире мертвых сам становится таким же едоком. Ну, если угодно, младшим партнером большого босса. И ему перепадают крошки с барского стола. Всей командой они поддерживают вечное возвращение. Чтобы каждый день начинался ведром крови, и им же заканчивался. А чтоб нескучно было жить, придумывают людям пищу для ума: религию там, культурку, науку, политику. Кстати, упанишада очень честно объясняет, что такое в подобном мире загробный кайф: «Они — одно божество: смерть. Тот, кто знает это, побеждает вторичную смерть, смерть не настигает его, смерть становится его телом, он становится единым с теми божествами». То бишь, это не новое рождение в каких-нибудь счастливых Елисейских полях на том свете, а одна сплошая смерть без конца. Которую они почему-то принимают за жизнь вечную.
• Я бы сказала, на реальных Елисейских полях сейчас примерно то же самое, — раздумчиво сказала Гадючка. — Как, впрочем, и везде.
• Хм, коллега, — Профессор поскреб бороду. — Мне почему-то казалось, что у индийцев религия добрая. Махатма Ганди, непротивление. Хотя я, конечно, в подробности не вникал, могу ошибаться.
• К сожалению, вы действительно ошибаетесь! — Владислав Владимирович несколько игриво заглянул в котел, словно рассчитывал отхлебнуть оттуда и промочить горло. — Классическое произведение индийской духовной литературы «Бхагавад-гита» на самом деле еще похлеще «Майн Кампф». Там в главе одиннадцатой подробнейшим образом запечатлено наверное единственное в человеческой истории явление этого, с позволения сказать, бога, который всем и рулит под луной, в его истинном облике. Поразительно: люди веками читают и не обращают внимания. А кришнаиты ему еще и песни поют. Вот, послушайте, академический перевод Семенцова — он вынул из ящика стола потрепанную книжицу и принялся с выражением читать вслух:
• Образ ужасен Твой тысячеликий,

тысячерукий, бесчисленноглазый;

страшно сверкают клыки в Твоей пасти.

Видя Тебя, все трепещет; я тоже.

Пасти оскалив, глазами пылая,

Ты головой упираешься в небо;

вижу Тебя — и дрожит во мне сердце,

стойкость, спокойствие прочь отлетают.

Словно костры ненасытного времени,

пасти Твои, Твои челюсти страшные;

жутко мне; стороны света смешались;

сжалься, о мира Владыка! Помилуй!

Вот они все — сыновья Дхритараштры,

Бхишма, и Дрона, и тот сын возницы,

прочих царей вереницы, героев,

и предводители воинов наших —

внутрь Твоей пасти, оскаленной страшно,

словно спеша, друг за другом вступают;

многие там меж клыками застряли —

головы их размозженные вижу.

И словно к морю бегут неустанно

реки, ручьи, иной цели не зная,

так мира смертного эти герои

к пасти чудовищной шаг устремляют.

Как мошкара летним вечером в спешке

лезет в огонь себе на погибель, —

так, погибая, все твари стремятся

в пасти Твои, нетерпеньем влекомы.

Ты их, облизывая, пожираешь

огненной пастью — весь люд этот разом.

Переполняя сияньем три мира,

Вишну! — лучи Твоей славы пылают.

Кто Ты? — поведай, о ликом ужасный!

Слава Тебе, высший Боже! Помилуй!

О изначальный! Изведать хочу я,

что совершить Ты намерен — скажи мне!

Благой Господь сказал:

Время Я — мира извечный губитель.

Весь этот люд Я решил уничтожить.

В битву ты вступишь иль битву покинешь,

воинам этим пощады не будет.

— Ну, каково? — удовлетворенно проговорил Владислав Владимирович, любуясь произведенным эффектом. — А вы говорите: Махатма Ганди...

— А морду ему индусы хорошо подмалевали, — заметил Позвизд. — Клыков совсем не видно.

— Если позволите, один нескромный вопрос, — Платон встал и принялся пристально разглядывать изображения на старинной бронзе. — Это… хм-мм… ваша собственная интерпретация или где-то почерпнули?

— Если честно, не совсем собственная, — с легким смущением ответил Владислав Владимирович. — У меня есть духовный учитель. Можно сказать, даже гуру.

— Индус?

— Нет, что вы. Наш с вами соотечественник. И живет недалеко, в Черноморске. Его зовут Серафим Георгиевич. Хотите, познакомлю?

— Уже имели честь, — ответил Платон, пожимая ему руку. — Всего вам доброго. Рад буду написать рецензию на вашу будущую статью. И с публикацией, конечно, поможем.