Боль Плоти

Боль Плоти

«По этой золотой нити невозможно поскользнуться.

Неподвижная, как камень, я стою перед Героем Амнезии, обе ноги гладкие на земле. Трэйсон и ему подобные называют меня ушедшей, но не так, как эта льняная нить. Как червь к трупу, она приходит ко мне и чертит свой круг.

Время еще есть, думаю я. Я крадусь вперед, ноги мягкие, как перья, по дымчато-коричневому небу. Мольба Трэйсона, эти божественные строки, не могут устоять: он должен отречься. Он должен отречься, он должен отречься, он должен проклясть мое имя и рыдать, стенать и молить о смерти. Он должен страдать за то, что он сделал; ради блага Мультиверса он должен раскаяться в часе, когда он произнес эту прекрасную молитву.

Я не могу до него дозвониться.

Снова нить обвивает меня, и что-то — не могу сказать, что — шевелится в той пустоте, где когда-то было мое сердце. Это не то, что я когда-либо чувствовала раньше: трепет, чувство нежное и одинокое, как плач скорбящего голубя; это как рука возлюбленного: теплая, утешающая и такая знакомая, такая притягательная и такая опасная.

Сам Дедал, хитрейший из людей, спрял эту золотую нить. Она прочнее любой цепи, которую когда-либо выковал Гефест. Тянуть эту нить — значит сделать ее крепче; разрезать ее — значит сплести ее вдвое, расплести — значит запутать ее в неизбежную сеть. Трэйсон закинул сеть Посейдона, если только одна нить может сделать сеть, и я не смею прикоснуться к ней.»

«Я закрываю глаза, и когда нить делает третий круг, ни одно волокно не тянется по моей коже, ни одна нить не затягивается вокруг моего горла, ни одна нить не связывает мои запястья. Леди ушла из этого темного переулка.

Трассон стоит не раскаиваясь, тифлинг безнаказан рядом с ним. Ключ повернулся, замок щелкнул; дверь висит на задвижке, а сокровище остается без охраны. Я могла бы пойти в лабиринты после них, но в лабиринте есть темные вещи, и бесчисленные коридоры, разветвляющиеся, извивающиеся и питающие друг друга в непреодолимом клубке. В этих проходах все странники погибают, от кровавых когтей или на шатающихся ногах, но всегда с точным знанием того, что выход находится прямо за следующим углом. Возможно, этого наказания достаточно.

И, по правде говоря, я не смею позволить Трэйсону открыть амфору и бросить в меня больше нитей из сети Посейдона. Первая уже нашла меня снова. Я чувствую нарастающий прилив в той пустоте, где у меня когда-то было сердце, ритмичный рев, который нарастает и затихает, а затем снова поднимается сильнее, чем прежде. Запах рассола и соленого моря пронизывает воздух, а жесткий бриз шепчет по воде. Как бы я ни старалась, я не могу отключить звуки или игнорировать запахи; они внутри, словно кошмары, хлынувшие из темного колодца в моей груди.»

«Стоя над белыми гребнями волн, я вижу Леди Боли, одетую в белое облако и опоясанную золотым светом, ее губы такие же бирюзовые, как Арборейское море. Нитка жемчуга, черная и блестящая, как слезы суккуба, висит на ее шее. Вокруг ее головы сверкает диадема синей молнии, а вместо ее окрашенного в красные тона нимба клинка развевается развевающаяся грива желтых волос: Пряди исчезают в воздухе и не имеют концов; они — сто тысяч золотых нитей, которые ведут к сотне тысяч бесконечных планов Мультиверса.

В воздухе рядом с ней — мной? — висит призрачный лик, созданный из самого ветра и такой же огромный, как солнце: Элементальная Королева Воздуха. Хотя ее черты полупрозрачны и изменчивы, как бриз, я вижу что-то в форме ее лица, в угле ее овальных глаз и в постановке ее высоких щек: определенное материнское сходство с Леди Боли.

С другой стороны от меня стоит гигант с трезубцем, по пояс в волнах, воняющий водорослями и соленым воздухом, с морской пеной вместо волос, сверкающей кожей, как лунный свет на воде. На его губах скупая улыбка отца. Он протягивает мне перевернутую ладонь и смотрит на море.

Этого не может быть! Если бы у меня были родители, я бы помнил. Это воспоминание — эта иллюзия — какая-то уловка Посейдона, уловка, чтобы завоевать мое доверие и ничего больше.

Приближается черное парусное судно, управляемое единственным рулевым в черном капюшоне. На палубе лежат четыре черных сундука, выкуп за невесту, который могущественный Посейдон требует за сердце своей золотоволосой дочери. В ящиках хранятся агония, мука, страдание и отчаяние — четыре Боли, которые правят Мультиверсом, — но откуда я знаю, я не знаю; это для меня так же темно, как и лицо под капюшоном.

И вот прилив поворачивается; прибой ревёт тише с каждым разом, запах рассола становится кислым и далёким, лицо Королевы Стихий исчезает в мерцании неподвижного, горячего воздуха. Посейдон погружается под волны; белые барашки утихают, море успокаивается до бирюзового зеркала, и воздух выливается из чёрного паруса доу. Рулевой поворачивает ко мне своё скрытое капюшоном лицо, и под его судном открывается водоворот; его тянет вниз, вниз в эту пустоту в моей груди он кружится, этот окутанный ночью незнакомец, заплативший выкуп невесты за моё сердце.