ЛАРЬ 4 КЛУБОК 5

— Так что же, ас, — глухо спросил чародей, — как теперь поступить? Раз обо мне все известно, то что — следует пойти и отдать Посох ануннакам?

Великан вперил в него гневный взор. Светозару на мгновение показалось, что сейчас дїй поднимется во весь свой огромный рост да огреет его по башке этим Посохом — в наущение.

— Что за слова ты молвил! — громыхнул Светокол, и даже смешливая Йогиня опустила взор. — Пойти и отдать Посох может только тот, кто, придя сюда, так и остался Темным, неведающим. Наша жизнь в любом мире — это опыт. Пойти и отдать Посох Времени — это опыт Темного мира, коего у тебя и без того в достатке. Опыт этого мира, мира Яви, нужен даже богам нашим, а уж нам этот опыт нужен как вода, как воздух. Уж многие из наших собратьев, ведая, какие страдания принесет этот Перст небес родам нашим, сложили головы, оберегая тебя в пути урочном!

Ты не меньше моего мудрость предков ведаешь, однако малодушием отгораживаешься! Отец твой видел, какой силе противостоит, знал, что погибнет, но ведь не дрогнул. Что бы говорили о нем ныне, ежели бы он впустил ворога в капище? А так — слава ему в веках и почет его роду.

Посох, будто червь, ужо выпил из тебя почти всю силу, но ты стой до конца, ежели не хочешь, чтобы детям твоим слушать пришлось о трусости и малодушии отца их.

Неразумный! Посох он решил ануннакам отдать. Да ты и видел-то их только издали. За Древом больше Наги, творения их бездушные, по пещерам да норам шныряют. Эти меньше настоящих Чужаков, хотя и гадостливее.

Эх, — тяжко вздохнул ас, — вам бы только до Югорской Земли добраться. Времена идут — темные, темнее некуда. Понимаешь, на что пошли Хранители? Держать Посох до срока в Привходе Недры! К Недре ни вода, ни камень, ни ветер не двинутся без дозволу. Даже мысли и те летят мимо, ибо не ведают, что такое Недра, а тебя ждут в Привходе. Одно осталось — дойти туда.

В массивную дверь постучали. Лязгнула клямка, и створка распахнулась. На пороге стоял кто-то из Поясов капища — Светозар не знал его в лицо.

— Отче, — запыхавшись, выпалил он, — там, на реке… навки бьются в лед до крови. Бабы расчистили полынью, что у родника над речкой, так они то почуяли, продавили лед, выползают на свет божий и тут же дохнут.

— Что за чудеса! — вырвалось у Любояры. — Они же спят, когда власть Морены. Что-то же подняло их из нор?

— Наги! — сдвинул брови Светокол и гулко ударил Посохом в землю. Темное древко выгнулось и чуть не выпрыгнуло из его рук.

— Что ты, — удивилась Йогиня, — так ведь и они с холодами не в ладу?

— Как видно, ежели им надо… держи! — протянул дїй Светозару его тяжкий урок. — Крепко держи, да слова мои о малодушии помни. Случись бой принять, мы все как один здесь ляжем, но и Нагов положим. У них жизнь одна, хоть и долгая, потому они и дорожат своей вонючей шкурой, а мы… Уйдем и придем еще сюда в обучение, и не раз.

— Так ведь предсказано мне… — пробормотал чародей.

— Нам, асам, тоже предсказано, что за безчинства великанов-ануннаков и нас вскоре изведут до самого корня и дела наши в Наследии очернят: «И будет на тех великанов охота. Велики те люди… и никого из них не останется». Так что ж, и нам поддаться малодушию?! Нет! Бейся, где стоишь, кудесник, бейся, где стоишь!..

Две закоченевшие на морозе, израненные, с разбитыми головами навки лежали у полыньи. Крови на снегу было немного, да и та, что была, смешалась с водой и замерзла. Похоже, они, не замечая ран своих, старались отползти как можно дальше от проруби, а истратив на то все силы, замерзли возле выймовых камней.

Вот уж диво так диво. Доселе только по слухам и ведали о них. А тут — на тебе, сразу две! Люди не люди, рыба не рыба. Не ноги — хвосты рыбьи, не кожа — шкура щучья, руки — синие. Голова что у девицы, да рот — не рот, вместо носа — два отверстия, вместо волос — будто плавники из головы растут. Вежды сомкнуты. Померли, небось. Да и как иначе-то? Голышом да на эдакий холод.

Народ из села гурьбой повалил на навок поглядеть. Пока ждали дїя, трое Поясов старались людей со льда у родникового выйма согнать: вода там на быстром ходу, лед тонкий.

Светокол оставил чародея в капище, поднял всех витязей Ордена и сам поспешил к воде. За ним бегом едва поспевали Авеги да Йогиня Любояра, которая, чуя неладное, будто на охоту подпоясалась да вбросила в петли два длинных поясных ножа.

Не зря спешил дїй на позор, ой, не зря. Будто ведал, что беда случится. Ему еще шагов с полтораста было идти, а уж увидел: как камень кто-то швырнул в толпу. Люди, будто брызги, бросились врассыпную, лишь эхо донесло до него истошный вопль.

Заметались у воды оранжевые подбои витязей. Вот один пропал в полынье. Похолодело дїево сердце — ни меча с собой, ни ножа…

Прыгнул великан, да так и заскользил к выйму, по пути обдирая себе бока торчащими поверх замерзшей глади камнями. Долетев до полыньи, Светокол тут же сунул огромную руку под лед и выхватил из пучины разорванное тело одного из витязей. Он потянулся за вторым, но тут же его так ухнуло о лед, что показалось, будто его косматая, огромная голова просто расколется надвое.

Но жрец капища Свентовита лишь перевалился на живот да, морщась от усилия и боли, стал что-то тянуть из полыньи. Вздулись от неимоверного усилия жилы на его бордовой шее. Дїй подтянул под себя ноги и повалился на другой бок. Лед у полыньи вздыбился, но не пустил того, кого прятал от глаз людских. Не сдавался и Светокол. Вода вокруг была уже красной от крови. Вот и черные доспехи уж показались, и юродливая голова с кишками вместо уст захрюкала, будто раненный в горло вепрь…

Светокол не считал до трех. Отгрузил с размаху кулаком — у чужака голову мотнуло, и он сразу же обмяк. Вытянул жрец душегуба на лед, да по скользоте, на коленях поволок в сторону. Трудно было встать на ноги. От холода даже пальцы в кулак не сжимались. Вот же диво дивное, да как же тогда этот юродливый смог под водой усидеть?

И снова ахнул народ. На лед выскочил еще один чужак. В руках не то коряга, не то топор. Дїй враз уразумел, что медлить нельзя. Прыгнул в сторону да покатился бревном. А юродец, что из воды выпрыгнул, ка-а-а-а-ак ухнет по камням своим топором — только щебень полетел в стороны! Лед трещинами не то что у родника, а и по реке пошел до самого дальнего берега.

Схватил чужак своего, того, что Дїй десницей успокоил, да в воду поволок. Шлеп оба в полынью — волна на лед плеснула. Все!

Снова тишь да покой вокруг, и не было бы вроде ничего, если бы не двое Поясов да двое сельчан, что отправились к праотцам. Окоченевших навок уж и не вспоминал никто.

Пока родичи и жрецы тризнавали, прочие воины и все селяне стали готовиться встретить недруга. Теперь Наги могли напасть, откуда им вздумается.

К вечеру запылали на левом берегу Кроды. Дїй был там и вернулся когда уж темнеть стало. Велел собрать всех витязей Ордена, свободных от службы, и старших родов.

Посадный зал капища гудел, будто улей. Все глядели на ратную косоворотку Верховного жреца да доспехи его огромные, что лежали у самой посады. Нездоровилось Светоколу. То ли не давали покоя ободранные камнями бока, то ли пристыл, барахтаясь в ледяной воде, а может и чужак как-то зацепил…

Были в посадной и Авеги с Матушкой-Йогиней. Сидели молча, со стороны на людей смотрели. Любояра так и не сняла с пояса ножи-скрамы.

Вскоре к собранию под охраной двух витязей Ордена вышел Светозар.

Появления гостя никто будто вначале и не заметил. Лишь когда к нему на скамью перебралась Йогиня, селяне стали коситься и на гостя, и на Посох его, о котором уж слыхивали. Гул нарастал.

Верховный жрец начал посадское собрание, возславляя богов и предков. Хмурились главы родов, славили Чуров, призывая их к домам своим. Один только Бакуня, пришлый со Столового Камня, подселенец, сидел у самых дверей да все шикал, будто собачился. Вскоре стали и дела вершить.

Непросто было дїю. На сходе сем он только старший среди равных, несмотря на то, что ас. Бродя в речах своих «рядом» да «около», он думал о том, как объяснить посланцам родов, почему после появления молодого кудесника и его спутников доселе мирное житье прихожан-общинников вдруг должно прекратиться.

Слово великана Светокола всегда было весомо, как камень. Ежели говорил чего, слушали его молча, а тут… Дїй никак не мог понять, откуда взялся в его посадной этот ползучий гад незримого шушуканья.

Вскакивали да махали руками даже те, от кого дїй, кроме мудрой подсказки, никогда ничего другого и ждать не мог. И будто чужими словами говорят и вроде как… вполоборота назад, словно советуясь с кем-то.

Понял Светокол, что кто-то из общинников намеренно мутит воду и отнюдь не для того, чтобы на самом деле в чем-то разобраться, нет.

Стал тогда дїй всматриваться да вслушиваться. Глядел прямо в очи говорившим. Кто-то, чувствуя подмену мыслей своих, отворачивался, не в силах устоять пред взором Светокола.

— …нашими родами, — говорил тем временем старейшина клана ковалей нижнего села, Вятко. — Облежались мы, будто в молоке, оттого и коробит. Давненько ни желтяки, ни напасти хворобные не донимали нас. А ныне ратный час пришел, потому и шумят люди. Однако, други, в достатке и мире жить тож неплохо. Что ж искать себе иного? Понять не могу, с чего это чужакам переть на нас?

— Чужак чужаку рознь, — тихо вставил слово Бакуня, — один придет, поселится да только лад с людьми, и соседу, глядишь, подсобит, а другой только сунется — враз мирное житье других людей рассыпается в прах…

Говорил он и что-то еще, но Светокол уж боле не вслушивался. Понял, кто тут баламутит собрание. И давненько, видать, к тому готовился, стервец-переселенец. Одному словечко скажет, через день — другому, третьему. И манера, говорят, у него такая… будто припечатывает, всегда переспрашивая: «Так ведь?» И вроде все как надо говорит-то, по уму. Но было сейчас в словах пришлого что-то лисье, неправильное, безверное.

Не стал ас пока хватать шкодника за хвост. Так, для себя, будто угольком пометил и начал к собранию присматриваться. Все косятся на Бакуню, значит, точно он мутит воду.

Меж тем стали уж и впрямую спрашивать, что, мол, за гости и на что им такая охрана? Более выжидать не следовало. Верховный жрец встал с посады, и собрание притихло:

— Наговорились? — строго спросил он. — Что? Не все еще? Теперь молчите да внимайте. Не найдет тот благости роду, кто вместо трудов для рук своих, языку лишь занятия ищет. Беда идет, тут воеводить надобно, а вы все шкурничаете, мыслите, как бы это отвильнуть да добро свое сберечь.

Верно говорил Вятко, пригрелись мы, обмякли под защитой богов, чуть в боку кольнуло — выть начинаем да помирать ложимся. — И вдруг великан бросил суровый взгляд на переселенца. — Любо мне пытать, а с чего это ты, Бакуня, на гостей наших взъелся? Али не расичи они?

— Так ведь, — залопотал тот…

— И не выворачивай словеса по-лисьему, ибо расичи они и есть! А коли просят расичи помощи и защиты, что нам Кон родовой велит? Принять и защитить, ибо и к нам худые времена могут прийти, и тогда по Кону и они нам помогут.

— Но мы же знать не знаем, ведать не ведаем, что они натворили такого, что гарыни на них охотятся? Мы тут с какой стороны?

— Мы? — вознегодовал Светокол. — Да ты, Бакуня, сам только три лета, как в селе обосновался. Мы ведь не спрашивали тебя, с чего это дарослый муж с домочадцами по миру болтается, откуда сбежал, почему… Надо было прилюдно порасспросить, не довелось бы нынче дрязговать.

Ни в один клан ты не вошел, нигде себя не показал, живешь себе возле оратых, они тебя уж и старшим выставили, видать, за язык длинный, боле ничего у тебя видного нет. Краснеешь? Горчит правда? А ты живи по совести, и она тебе слаще меда станет.

Бакуня только зыркал по сторонам, набычившись.

— Я тож расич, — вдруг как-то неуверенно тявкнул он. — Раз выставили орачи меня старшим на совет, знать, и меня слушать должны, как и всех. Имею спросить — спрашиваю, а нет — буду молчать.

— Добро, — не стал спорить ас, — имеешь, так спрашивай.

— Говоришь, — судорожно начал Бакуня цеплять слова, — э-э, что это Посох молодого чародея Пояса охраняют. А не умыкнул ли он тот Посох у ящеров? Погодите шуметь! Разобраться надо. Ежели за своей вещью гарыни пришли, то надобно просто отдать ее, они и пойдут себе обратно в норы.

Ухмыльнулись многие, почуяв негодные речи. Заерзал Бакуня, вскочил, заходил по палате.

— А смешного тут ничего нет, — он приблизился к гостям, зыркая на суровых витязей, охраняющих их. — Сами же говорите, — став перед Светозаром, рассуждал он вслух, — надобно правду людям…

И вдруг со словами «может, он златой, Наги до злата охочи», — Бакуня выбросил вперед руку и схватился за Посох.