Дома у ангела

ВНЕКОНКУРСНЫЕ рассказы

Она не любила штампы, убегала от них, а они бежали за ней, липли репьями, цеплялись за язык. Половина жизни прожита, и прожита не так, как хотелось. Глупого котенка тыкали в одну и ту же лужу. Учили или проучили? Как выразить мысль без клише «все в жизни повторяется»? Попробуем научно — жизнь эволюционирует по спирали. Вышла из пункта «А» и пришла обратно. Пока твой поезд ехал по кругу, от полустанка до полустанка, букву «А» подкрасили и подбили отлетевшую планочку.

У кого-то спираль не главное, их локомотив уверенно тянет вперед, к новым полустанкам, городам и странам. Это у других, они с полуслова понимают.

А здесь… Сначала ты работаешь в детском садике, а через десяток лет — в стариковской богадельне. По банным четвергам строишь мальчишек, даёшь каждому отутюженную сменку, а через несколько лет разносишь чистое белье старикам и следишь, чтобы переоделись, а не засунули под матрас. Старики все норовят спрятать и сберечь впрок. Измаялись они — то ли от жизни, то ли от самих себя.

Спешишь ночью на Антошкину просьбу: «Тёть Оль, пиисять хочу, подержите!» Сонный, взъерошенный, стоит, шатается. А своих-то нет. Как ему держать? А на пол написает, кому мыть?

Потом забираешь утку из трясущихся рук Антона Марковича и думаешь — лучше бы и тут подержала. Точнее, забирала утку. Не стало вчера Антона Марковича. Сразу после его дня рождения.

А началась эта история незадолго до его смерти, в последних числах июня.

Ольга бежала в тот день с электрички. На первую, что идет экспрессом, не успела, села на следующую, долгую, спотыкающуюся у каждого столба, и приехала впритык к завтраку. А еще надо хлеб порезать, обязательно свежий — не могут старики вчерашние корки жевать, — масло, сыр. Если завхоз выделит, то и колбасы по кусочку. Завхоз была женщиной щедрой, не вороватой, но чересчур эмоциональной. Могла устроить «разгуляй» и тут же на строгий пост посадить. Все зависело от ее душевного равновесия. Благо плохое настроение у завхоза случалось крайне редко, и комиссии всегда уезжали с положительными отзывами.

От станции до пионерского лагеря, на месте которого несколько лет назад открылся приют, было недалеко. Пройти чуток вдоль путей, потом — направо в пролесок, еще минут пять по тропинке вдоль дачного поселка, и вот уже свежеокрашенные ворота с перебитой вывеской. Детский лагерь когда-то носил название «Дом Гайдара», а превратился в «Дом Ангела». Отремонтировали всего два жилых корпуса, медсанчасть, столовую да хозблок. «Девочек» поселили направо в ельнике, «мальчиков» налево в березняке, все, как и прежде.

Ирония в смене названий была налицо. Опять-таки к вопросу о спирали! Только это вам не буковки перебить и подкрасить, тут почти квантовый скачок.

Первая удача! Ворота приоткрыты, охранника на месте нет — уже хорошо: некому при случае нажаловаться.

Оля решила сократить путь к столовой и, пригнувшись, полезла через сиреневые кусты прямиком к черному входу.

«Сейчас-сейчас, все успею, делов-то — хлеб нарезать… Пять минут старички подождут»

Она была уже на пороге, когда заметила в двух шагах, в беседке, куда выходили на перекур повара, незнакомую женщину. Ростом с ребенка, сарафан в горошек, соломенная панама, из-под которой торчали легкомысленные белокурые кудряшки, на ногах кружевные носочки, старомодные сандалии. Выглядела она чудно, словно Шурочка из «Сердца четырех»! Скромно поджав колени, «Шурочка» читала переложенный стеблями травы томик настолько увлеченно, что даже не подняла на Олю глаз.

Новенькая? Вряд ли, молодая еще. Может, кто из персонала? Или в гости заглянул?

Но времени размышлять, откуда здесь появилась эта словно вынырнувшая из прошлого женщина, не было. Пять минут — надо успеть!

А вскоре Оля забегалась и забыла о ней.

Вторая удача — никто в тот день не заметил ее опоздания. Старики только начали подтягиваться в столовую.

Первыми появились супруги Мечниковы — неразлучные как пионеры-герои. Были они ровесники, обоим шел восьмой десяток, но души их, в отличие от артритных суставов Лизоньки и простатита Юр Юрыча, оставались юны. Ни один конкурс самодеятельности не проходил без их участия. Мечников неплохо играл на виолончели, его жена, прижимая к впалой груди покореженные недугом лапки, пела романсы. Порой фальшивила, связки сдавались, но старалась от души, а потом изящно кланялась, чуть слышно охая из-за боли в пояснице.

Ольга прозвала их — Зачарованные. Как взялись за руки, так и шли по жизни, держа друг друга в равновесии. Сначала — по «стройкам века», потом — по их руинам. Как поверили в святость ленинских тезисов, так и молились на пожелтевшие томики и карманный бюст Иосифа Виссарионовича с латунной табличкой. Слова поздравлений или напутствий на табличке давно стерло время.

Газет Мечниковы не читали, телевизор, за исключением старых комедий, не смотрели, ходили под ручку, пребывая в состоянии общего равенства и справедливости. Даже выходки Злой Петровны на их притихший за железным занавесом мирок не влияли. В услугах нянечки старики пока не нуждались, ухаживали друг за другом сами. Говорят, тяжелейшим ударом для них был отъезд единственного сына в Штаты. Дошло ли до родительского проклятия, история умалчивает, но с «отщепенцем» они не общались, поздравительные открытки из-за океана не читали. Их хранила у себя директор Софья Алексеевна в надежде на смягчение родительских сердец. Оберегая «зачарованные души», она скрыла от них вопиющий факт — Мечниковы жили в отдельной уютной палате лишь за счет сыновних пожертвований.

Больная спина причиняла Лизоньке Павловне страдания, но не горбила ее. Железную Лизоньку ничего не могло сгорбить! Даже ее ставшие узловатыми руки не теряли изящества и легкости. Высоко поднятая голова, прямые плечи, отглаженные воротнички на платьях, в которых она появлялась «на людях», вызывали восхищение. С той же дотошностью Лизонька ухаживала за своим мужем. Юр Юрыч ни разу не появился на ужине небритым и без пиджака. Лишь на завтрак старички заглядывали в халатах, поприветствовав и пожелав всем здоровья, быстро кушали и возвращались в свой сказочный мир. Они почти ни с кем не общались, за исключением Антона Марковича. Разделял ли он их идейные взгляды или они находили другие темы для беседы, никто не знал. Оля часто видела их вместе. Как только стаял снег, Мечниковы ежедневно выводили Марковича под руки, помогали добраться до ближайшей скамейки под трубящим горнистом и просиживали там до обеда. Опять-таки аллегорично: в свете переименования приюта горниста можно принять за трубящего ангела, зовущего на суд божий.

Сегодня слова Лизоньки нарушили привычное течение дня:

— Олюшка, у вас конфет вчерашних не осталось? Хотим Антона Марковича побаловать, хворает он.

Антон Маркович жил в общей палате и в последнее время плохо передвигался. Даже путешествие до туалета задумывалось им за долгое время. Старик старался меньше пить, кушал как птенец, терпел до последнего, а потом выдвигался в путь. Относительно недальний. Но относительность его обманывала! Был он из тех, кто долго не соглашался на утку. Что-то внутри этого невысокого и щуплого старика не ломалось и не мирилось с немочью. Даже боль в ставших стеклянными суставах, придававшая его лицу по пути к уборной сосредоточенно-вымученное выражение, долго не останавливала. Но хрящи раскрошились, и старик взял судно. Нянечку не звал, дотягивался до него сам, а потом дрожащей рукой старался запихнуть подальше под кровать, чтобы не пахло. Теперь его главной задачей стало — добраться до окна, усесться на табурет и смотреть на тротуарную дорожку, ведущую к главному входу.

— Я давно за ним наблюдаю, — шепнула медсестра на ухо Оле, когда та пришла навестить Марковича, — он словно кого-то ждет.

Медсестра Варя была на удивление милым и светлым человеком. Сама из местных, жила в соседней деревне, сначала работала фельдшером на районной скорой, а после того, как станцию закрыли, попросилась в приют. Домой по будням не бегала, ночевала в своем кабинете на койке — мало ли помощь среди ночи понадобится. Говорили, мать Варю не особо жаловала, выпить любила, а дочь ее все больше о душе пеклась.

— А есть кого? Дети к нему приходят?

— Пока здесь работала, никто к нему не приходил. Софья Алексеевна говорила, сын у него есть, но как привез отца, так и не навестил ни разу. Она не вытерпела, позвонила ему перед прошлым днем рождения Антон Марковича, нисколько на совесть пенять, хотела по-доброму объяснить — отец ваш совсем плохой стал, надо бы поддержать. Так номер не определен. Вот как? Если симку сменил, почему не сказать?

— Может, он сына ждет?

— А может, и еще кого-то, — в голос Варечки закралась загадочность. — У него день рождения скоро. Помните историю с телефоном в прошлом году?

— Я тогда еще не работала.

— А, точно. Я с Люськой нашей чуть не подралась. Она как обычно пошла матрасы трясти, по тумбочкам шарить. И нашла у Марковича телефон. Без проводов, просто аппарат. Старик его под кроватью за своими пожитками прятал. Нашла и давай издеваться.

— В смысле?

— «Ты кому, дурень старый, звонить по нему собрался? Он же не работает».

— Вот зараза. Как же так можно?

— Так Маркович такой шум поднял, накинулся на Люську, словно его артрит никогда не мучил, вырвал телефон из рук. Я не стерпела, высказала гадюке все, что о ней думаю, потом к Софье пошла. Она выслушала, вызвала ее на ковер. Уж не знаю, отчитала или что, но та больше к Антону Марковичу никогда не цеплялась, на других отрывалась.

— А почему Людмилу до сих пор не уволили?

— Сама не знаю. Прошлый бухгалтер болтала, у нее с директором личные счеты. Чуть ли не мужа Софья у Люськи увела, теперь вину за собой чувствует. Или напротив, благодарность. Говорят, у Софьи теперь счастливый брак. Может, и врут.

— Я так и думала. А зачем старику этот телефон?

— С телефоном история особая. Я тем вечером пришла укол Марковичу делать, витамины ему уже не помогают, ну хоть какое-то облегчение, да и заботу чувствует. Он меня за халат дернул — мол, присядь. Говорит, спасибо, что вступилась. Зая ему должна позвонить. Скоро у него день рождения, она всегда звонит накануне, за день или два. Только вот в гости не приходит, живет далеко. А мне и сказать нечего. Дедушка на своей волне. Попробуй объяснить, что телефон не подключен? А он, как ни в чем не бывало: «Она меня Марковкой звала, я ее — Заей. Все шутили: Зая без Марковки не может». Говорит и улыбается, счастлив он, понимаете? Я и подумала: много ли надо старику-то? Чуток надежды, воспоминания хорошие… Уж не знаю, «позвонила» ли ему та Зая, день рождения мы потихоньку отпраздновали. Скоро еще одно.

— То есть, все знают, что старик не в себе.

— Конечно. Сын привез его два года назад, когда он уже начал заговариваться. Вещи теплые ему захватил, несколько книг и тот телефон.

— И Маркович снова ждет свою Заю. Кто она такая?

— Ждет. А кто такая — не знаю. Со мной он не делился. Он вообще ни с кем особо не сближался. Если только с Мечниковыми, да и то… Они сами по себе. А сейчас и вовсе: доберется до окна, сидит и молчит. Даже кушает последнее время на подоконнике, все в окно смотрит. В эту пятницу вечером домой шла, обернулась — сидит.

— И когда у него день рождения?

— Послезавтра. 30 июня.

***

«Вот видите, Ольга Петровна, как жизнь интересно складывается. Старики, что дети малые, не отпускают вас», — сказала ей директор приюта.

Оля хотела поспорить — мол, мне лет уже много и хорошую работу сейчас найти сложно, часто отказывают, — но вовремя опомнилась: зачем кому-то слушать этот бред? Перед ней сидела женщина, внешне располагающая, полная, гладкая, румяная как пирожок, и тоже в годах. Несомненно, знакомая с проблемами трудоустройства.

— Вы замужем? Дети есть? Или кто-то на иждивении?

Оля ненавидела эти вопросы. Каждый раз зачем-то придумывала оправдания, объяснения. Потом кляла себя.

На этот раз отрезала, даже немного грубо:

— Нет. Не получилось. Никого. Родители здоровы.

Софья Алексеевна со строгим любопытством взглянула на Ольгу. Текучка в ее «Доме» была постоянная. Привыкнуть к старости и обреченности удается не всем, и поработав несколько месяцев, под любым, порой нелепым предлогом люди писали заявление. Новенькая, хоть и создавала впечатление человека жизнью неизбалованного — одета просто, внешность непримечательная, да и шла по рекомендации из собеса, — могла вскорости взбрыкнуть. Зарплата средняя, чуть больше, чем в государственных приютах, а душевная отдача все равно сумасшедшая. Готова ли?..

Оля, вытянувшись струной на стуле, держалась мужественно, готовая защищать свою неудавшуюся жизнь. Происходящее в кабинете директора вернуло в детство: учительница химии — имя ее благополучно стерла память — вызывала к доске и, задав вопрос, так же дотошно рассматривала, пробиралась внутрь. Ах ты, бездельница, Смирнова, опять ничего не выучила! Ах ты, бездельница, Смирнова, жизнь прожила — никого не нажила! Чертова спираль.

Прозвучавшие слова сломали тщательно выстроенную защиту:

— У нас с мужем тоже не получилось. А сейчас уже поздно об этом жалеть. Думаю, вам здесь понравится, Ольга Петровна. Места красивые, тихие. Опять-таки, от Москвы недалеко. Идите в кадры, оформляйтесь.

Закрыв дверь директорской, Оля подняла глаза на табличку.

Софья Алексеевна Куликова. Прошлый раз была Софья Михайловна какая-то, фамилию запамятовала. Она подписала Олино заявление об уходе с улыбкой: «Я вас понимаю, сама много раз собиралась. А ночь пройдет и думаю: «Как я без них? Они моя семья…»

«А я без них легко!», — закончила тогда фразу Ольга Петровна и уверенно вышла из кабинета.

Только слова ее словно услышали: сколько потом она ни мечтала о ребенке и семье, не простили.

Кадровик внимательным прокурорским взглядом проглядела рекомендации, пролистала трудовую, медкнижку, прошлась по второму кругу, словно проверяя саму себя.

— Что Софья Алексеевна сказала? На испытательный или сразу оформляем?

— Сказала, оформляйтесь.

— Ну-ну.

Взяли ее на должность буфетчицы. После сурового санэпидемического контроля в саду работа в приюте оказалась не тяжелая. Хлебушка с утра и в обед-ужин порезать, маслица, сыр поровну на тарелки разложить, на полдник печенья или вафель к чаю — и до следующего дня свободна.

Другое дело, что спешить Ольге было действительно некуда, дома никто не ждал. Поэтому все чаще она оставалась и помогала еще одной Петровне. Точнее, не помогала, а исправляла. Людмила Петровна была женщиной куда более несчастной, до всего голодной и жадной: до пожиток стариковых, до их улыбок, до оставшихся радостей. Жаловались на нянечку все, кто мог: сами постояльцы, их редко приходящие родственники, но уволить вторую Петровну не могли — говорили, ходит она в близких подругах директору.

Так и повелось с тех пор — прозвали их Злая Петровна и Добрая Петровна. Добрая оставшиеся при раздаче печенья и вафли не домой тащила, а по палатам разносила. Злая отбирала, тумбочки обыскивала, подушки, матрасы перетряхивала. А крошки увидит — так зверем орала. Никто не знал, почему ее Софья Алексеевна, женщина порядочная и сердечная, при себе держала. Слухи разные ходили. А стоило ли им верить? Может, действительно вину свою чувствовала или, напротив, благодарность. Вызовет она Злую Петровну к себе в кабинет, поговорит по душам, та неделю улыбается, а потом снова лютует. Только люди за глаза хоть чертыхались и осуждали Людмилу, все-таки жалели ее: никому радости не приносит. Видная женщина, высокая, а — ни мужа, ни детей, ни кошки. Никого злое сердце не приютило. Верна поговорка — с красивого лица воды не пей, отравишься.

Да Бог с ней. К истории этой Злая Петровна отношение почти не имеет, если только случайное. Письмо Антона Марковича она нашла. Перетряхивала постель умершего старика, оно из-под матраса и выпало.

***

Восьмидесятый день рождения Антона Марковича отмечали уже не в столовой, а в его палате. Завхоз расщедрилась на красную рыбу и торт. Мечниковы, как и всегда, пришли на праздник с виолончелью и стопочкой нот. Юр Юрыч, устроившись на импровизированной сцене в центре палаты, играл, Лизонька пела — вдохновенно и нежно. Гостей было немного. Бабушка Евдокия из женской палаты — Ольга нарекла ее Пчелой за вечное мельтешение и желание услужить, помочь, подсказать (есть такие удивительные люди, что без заботы о других теряются) — принесла имениннику шерстяные носки: « Чтобы на скамейке не мерз. А то сидит, как гриб».

Сосед по палате, Кирим, прозванный Султаном — видимо, потому, что похоронил трех своих узбекских жен, — поставил баночку вишневого варенья на тумбочку:

— Ай, на! Побалуй себя с чайком, Маркович. Только там косточки. Плюй!

Все заметили — как потом оказалось, — что Маркович стал немного другим, более внимательным, что ли, торжественно-сосредоточенным. Он вслушивался в слова, впитывал их, запоминал. Даже его впалые щеки порозовели, а глаза, уставшие смотреть вдаль, ожили.

А когда Лизонька душевно выводила последние слова: «Отцвели уж давно хризантемы в саду…», он вдруг встрепенулся, вцепился в поручень и встал с кровати. Все охнули, замерли, старик зашатался на больных коленях.

Взъерошенный, стоит, качается…

Оля увидела перед собой того самого маленького Антошку, который ничего не умел без мамы.

Хотела подойти к Антону Марковичу — помочь, но тот ее остановил.

Юр Юрыч от неожиданности отвел смычок, Лизонька затихла, а Маркович хрипло и совсем не в такт подхватил ее слова: «Но любовь все живет в моем сердце больном». И вовсе ни к чему добавил: «Зая пришла, слушает».

Потом уже вместе тянули «Акации грозди душистые» и «Гори, гори, моя звезда». Маркович на глазах молодел, наливался жизнью. Он снова крепко стоял на ногах и пел для своей неизвестной Заи.

Всем бы тогда насторожиться — обычно он ждал звонка, а не визита, — но все отвлеклись на удивительное трио, на пустячные разговоры после концерта, на чай с тортом. Да и что взять с бедного Марковича, он давно не в себе. Радовались только — старику полегчало.

Следующим утром Антон Маркович не проснулся.

Султан, собираясь на завтрак, тронул его за плечо:

— Ай, подъем, солдат!

Приподнял одеяло и через мгновение опустил.

Смерть в Доме Ангела частый гость. К ней надо или привыкнуть, или бежать.

Только не было в собравшихся на отпевание стариках ни капли грусти или сожаления. Кроме Пчелы Евдокии, никто не плакал, да и та лила слезы по правилам: когда надо — всхлипывала, когда надо — молчала и истово крестилась. А стоило заколотить гроб, уже улыбалась. Подходила к каждому, трогала за рукав, заглядывала в глаза: «На все воля Божья. Царство небесное новопреставленному!» Все соглашались.

Оля не могла осуждать ее поведение — в нем все было от души, правдиво: и всхлипы, и слезы, и слова молитвы, и радостная вера в лучший мир. Не судила Оля и общее спокойствие и равнодушие — оно таковым только казалось. Старики привыкли умирать. Вернувшись в детство, они ждали счастливый шанс в игре «Выбери меня» и начинали жизнь с нуля. И этим правилам лично ей стоило поучиться.

История Антона Марковича закончилась бы теплым июльским днем на сельском кладбище, если бы не найденное Злой Петровной письмо. Она собирала постельное белье на санобработку и совершенно случайно заметила примятый пружинами конверт:

— О, ты погляди. Послание с того света…

Но Султан Кирим не дал ей договорить, выхватил конверт из рук и захромал в администрацию.

У каждого человека есть воспоминания. Им радуешься, ими гордишься или, напротив, пытаешься забыть. Оля про любого постояльца ангельского дома могла придумать историю, скорее всего, далекую от правды, основанную лишь на коротких наблюдениях и слухах.

Старики Мечниковы, выпавшие из реальности и соткавшие свою бескомпромиссную сказку, где не осталось места единственному сыну. Их история должна закончиться словами «и жили они долго и счастливо и умерли в один день». Только так никогда не будет, они все понимали, их идеальный мир был красив и хрупок как ледяная изморозь на стекле и мог исчезнуть в любой момент.

Султан Кирим, переживший трех жен. Кто он? Несчастный вдовец или деспот, выпивший их кровь. Не нашел или не захотел искать приют у своих детей, поэтому пришел под крышу Ангела — один, умирать.

Пчела Евдокия, добрая и заботливая, душа-промокашка, а ведь она много лет назад пережила страшную утрату и повредилась рассудком. Сыновья ее убили друг друга. Случайно или нет, Бог знает, лихие времена были, теперь приходят к Дусе мириться. А она им вяжет теплые носки, все думает — дети мерзнут.

— Точно говорю, баба Дуся их видит и разговаривает с ними. Вы последите за ней на прогулке!

Как не поверить наблюдательной Варечке? Она работает давно и многое знает.

— Мне кажется, и к Султану приходят его бывшие. В такие дни старик сам не свой, давление шпарит, сбить не могу. Пару раз уже криз был, скорая из Москвы еле успела.

Если верить в Варины сказки, то ангельский приют полон призраков.

Но медсестре нет дела до Олиных сомнений.

— Думаете, почему у нас такая текучка? Почему люди уходят?

— У Антона Марковича тоже были гости?

— Вот тут ничего не могу сказать. Спросите Мечниковых, они должны знать.

Подойти к Лизоньке или Юр Юрычу и напрямую спросить о призраках Оля не решилась. И, наверное, маленькая тайна Антона Марковича так бы и осталась нераскрытой, если не случай.

Разговор о найденном письме зашел на девятый день после похорон. Немногие собрались в столовой вспомнить усопшего, только самые близкие. Оля накрыла для стариков сладкий стол, заварила чай.

Софья Алексеевна подняла тему о письме с почти стертыми адресом и припиской: «Массачусетский технологический институт. Передать в руки Зое Ольховец лично».

Кто такая Зоя Ольховец и как теперь ее искать в далеком Массачусетсе?

— Не надо никого искать, Софья Алексеевна. Зоя Ольховец умерла несколько лет назад. Пока Антон Маркович еще что-то осознавал, он помнил это. Потом накрепко забыл. Зоя — точнее, Зая — оставалась для него живой.

Слова Юр Юрыча заставили всех затаить дыхание.

Разговор продолжила Лизонька:

— Антон Маркович стал бы выдающимся ученым, если не предательство. Они учились в Тимирязевке, дружили со студенческой скамьи, были влюблены в одну девушку, а девушка выбрала умного. Точнее, хитрого. Антон подавал большие надежды, его исследования в области селекции зерновых были засекречены. Не знаю, как Ольховец присвоил себе чужое изобретение, Антон Маркович нам не все подробности рассказал, уже забывать начал. Только украл он у него не только материалы, но и вертихвостку Заю. Антон Маркович, кстати, показал нам ее фотографию. Маленькая, кудрявая, очень похожа на Целиковскую. Помните эту актрису?

От этих слов Оле стало нехорошо: «Шурочка»… Она только сейчас вспомнила незнакомую женщину в беседке, с книжкой, в белых носочках и тут же слова Варечки: « Думаете, почему у нас такая текучка?»

— А потом Ольховец продал родину, предал идеи, ради которых наши отцы и деды проливали кровь, уехал в Америку, — голос Лизоньки на слове «Америка» на мгновение осекся. Она тяжело вздохнула и продолжила: — Зая отправилась с ним. Несколько лет назад она ему действительно позвонила. Антон Маркович был уверен: расскажи он ей правду и докажи, что муж ее предатель и вор, Зая обязательно вернется. Куда Зая без Марковки? Написал ей письмо. Просил нас помочь, отыскать ее. Знал, наш сын там.

Лицо Лизоньки вспыхнуло, голос вновь дрогнул, но она, покосившись на непроницаемого Юр Юрыча, быстро справилась с волнением.

— Мы долго не решались — точнее, Юра не разрешал мне писать Алеше. Но потом все-таки его спросили. Он ответил спустя некоторое время — ни Зои, ни ее мужа Александра уже нет в живых. Бедный Антон Маркович не успел.

Не допив чай, Оля подошла к окну и постаралась отвлечься. Старики заговорили о политике, но Юр Юрыч начал раздражаться, и жена его сменила тему. Обсудили маленькие пенсии, дорогие лекарства, потом Султан вспомнил несколько анекдотов, и вот уже Лизонька тихонько запела.

Оля не любила штампы, где бы то ни было — ни в жизни, ни в разговорах. Сколько подобных историй о дружбе, любви и предательстве она уже слышала, читала, видела на экране! Сколько изобретений было украдено, сколько жизней продано, дружб предано! Мечта разменивалась на гроши, любовь прощала непрощаемое. И почему истории повторяются? А если каждому выпадал срок изменить свою судьбу или изменить своей судьбе и включить эту чертову спираль? И неважно, кого ты перехитрил: друга, страну или мальчика, который не мог без тебя пописать. Ты побежал по кругу.

Оля разглядывала потемневшие аллеи парка, пустую скамейку под трубящим горнистом — или ей только кажется, что скамейка пуста? Мертвые ждали своих живых. Пройдет немного времени, и она тоже начнет их видеть, как Заю.

Можно завтра написать заявление об уходе. Даже нужно! Забыть обреченных стариков как страшный сон.

И снова отъехать на неопределенное расстояние от пункта «А». А потом каждое утро спрашивать себя: «Как я без них?»

Оля обернулась и встретила взгляд внимательно наблюдавшей за ней Софьи Алексеевны.

И улыбнулась в ответ.