Глава 1

Когда в миллионах московских квартир зазвонили первые будильники, разбуженные обитатели в сонном сердце своем все еще тайно надеялись, что утро понедельника никогда не наступит. Слишком уж сильно лил полноструйный дождь, слишком плотны были тучи над стольным градом и казалось, что у солнца все еще продолжаются затянувшиеся выходные. Но нет, куда там: вопреки всякому человеческому разумению, что идти на работу в такую погоду просто немыслимо, светило вернулось из воскресенья и встало кое-как на боевое дежурство. Редкая птица, сказал классик, долетит из Одинцова до Балашихи, но двуногие бескрылые — а что им сделается? — встали, покопались в смартфонах, поели чем Бог послал и потянулись, удивляя птиц долготерпением и стойкостью, кто куда: из Красногорска в Люберцы, из Люберец в Химки, а некоторые и вообще в такую даль, что лучше не надо.

Поработав над собой, солнце все же заняло положенное ему место на небесной тверди и осветило здание казенного вида в одном московском переулке, во дворе которого мок резной беломраморный истукан кубической формы с изображением дивной твари — льва с недовольным и обиженным человеческим лицом. Обиделся лев, судя по всему, уже очень давно и надолго — хотя некоторые из обитателей казенного дома не без оснований считали его новоделом. Так, кстати, полагал и молодой человек в ярко-желтой нейлоновой куртке, который шумно спешился с велосипеда аккурат у льва, поглядел на него сквозь запотевшие стекла очков с многочисленными диоптриями, шмыгнул из-под капюшона красным носом и произнес неприличное слово на одном из мертвых языков. Видимо, мраморный лев действительно был бессовестным новоделом и по сей причине предавался унынию.

Покуда велосипед парковался под аккомпанимент древних чертыханий, в одной из комнат на втором этаже зажегся холодный белый свет, обнаружив следующую картину: на огромном железном столе лежал человеческий скелет темно-коричневого цвета, заботливо собранный воедино из сотен мелких фрагментов. В черепе с левой стороны зияла внушительная дыра, над которой склонилась с лупой в руке молодая черноволосая женщина со стрижкой а-ля Ума Турман, но гораздо круче. Белый халатик, в который особа была несколько игриво наряжена, оканчивался гораздо раньше, чем мог бы предполагать статус человека, недавно сдашего на кандминимум, а начинавшиеся из-под халата ноги заставляли думать, что это был не кандминимум вовсе, а что-то еще. Лицо, склонившееся над дырой в черепе, было составлено из острых и ехидных черточек, а выражение его заставляло думать о том, что обладательница его имела с покойным весьма токсичные отношения.

— Привет, Гадючка! — дверь отворилась, и мокрая желтая куртка тотчас же обрушила град капель на сияющий чистотой и сухостью пол. — Соблазняешь покойничка?

— Отойди, окаянный, — прошипела Гадючка от стола, продолжая неотрывно любоваться черепом сквозь лупу. — С порога, говорю, отойди нафик. Ноги вытри, а то ляжешь щас рядом с ним.

Вошедший знал, конечно, что в таком виде в лабораторию являться нельзя — но как-то упустил из виду по причине дождя и понедельника. Покопавшись и потоптавшись в коридоре, он вошел, вытирая все еще мокрые руки о растянутый свитер крупной вязки. Круглое и юное веснушчатое лицо его изображало неискреннее раскаяние, с которым обычно люди приходят к исповеди.

— Благослови, матушка, — сказал он, снова шмыгнув носом. — Я твоими молитвами просох.

— Меняй имя, Позвизд, — ответила Гадючка, обошла стол и картинно склонилась над ступнею скелета таким образом, что несчастному предстала картина одних лишь ее бесконечных ног, обрезанных где-то наверху ничего не значащей каемкой халатика. — Меняй имя, Позвизд, пока не поздно. Если не сменишь, я тебе никогда не дам.

— Ой, ладно, Гадючка, — он продолжал топтаться, не в силах сойти с крайне выгодного места обозрения. — Кто тебе на выходных ногу отдавил? Хотя у змей, вроде, и ног не бывает.

— Хватит пялиться, Позвизд Радзивиллович. Иди сюда, кое-что покажу. Но не то, что ты подумал.

Они вместе склонились над черепом.

— Повреждение было нанесено после смерти. А умер он, смотри сюда, от чего?

— Ну, и?

— Радзивиллович, не тупи. Такие вещи уже пора научиться видеть.

Все, что видел Позвизд, был глубокий вырез ее в высшей степени ненаучного халатика.

— Перелом шейного отдел. Кто-то ему сильно по атласу врезал. Мгновенная смерть.

Позвизд промычал нечто неопределенное.

— Ну, атлас, блин, — шейный позвонок, на котором голова твоя крутится дурная. Видишь: прямо надвое расколот. Профессионал бил.

— И что это значит?

— Скорее всего, бескровное ритуальное жертвоприношение. Чтоб горло не резать. Поставили на коленки и аккуратненько так дали дубиной по подзатыльнику. Хорошая работа, учись.

— Ты меня что, в киллеры готовишь?

— Да куда тебе, Позвизд! — Гадючка распрямилась и рассмеялась внезапно по-хорошему и светло. — Ты на себя посмотри. Или умереть хочешь стажером?

— Кароч, Склифосовский, — он тоже улыбнулся в ответ. — Что случилось с покойником?

— Съели, — спокойно ответила Гадючка.

— В смысле?

— Как аборигены Кука. Убили и съели. А через дырку в черепе мозг вынесли. В прямом смысле этого слова. Ложками.

— Нормально… — Позвизд слегка растерялся, но потом поморгал глазами и быстро затараторил: — Но это никак не вяжется с обычными находками Майкопской культуры. Я документацию по находкам два дня разбирал. По всем признакам погребения — типичный такой майкопец. Захоронение в скорченном положении на спине, все обсыпано красной охрой, символизировавшей кровь. Насыпь кургана укреплена кромлехом-крепидой. Обнаружен золотой кинжал майкопского типа и каменный клювовидный молот. Как-то так.

— Так, да не так, — Гадючка снова взялась за лупу. — Майкопцы друг друга не ели. И в жертву не приносили. Тут что-то другое.

— Ошибаетесь, аспирант Рыжикова, — послышался от дверей еще один голос, и в лабораторию вошел невысокого роста седобородый человек в теплом твидовом костюме-тройке. Аккуратно сняв кепи из такого же стильного серого твида елочкой и поставив в угол большой зонт с фигурной ручкой, он, мягко ступая, проследовал к столу. — Человеческие жертвоприношения у майкопцев были.

Судя по всему, вошедший любовно пестовал вышедший ныне из моды по понятным причинам образ старого доброго английского джентльмена.

— Доброе утро, Профессор, — сказали оба и сделали шаг назад, освобождая ему место в районе черепа с дырой.

— И вам не хворать. По такой-то собачьей погоде. Ну-с, девочки-мальчики, что успели наколдовать?

— Отверстие в районе височной кости с характерными сколами по краям указывает на применение режущих или скребковых инструментов, которыми пользовались для удаление мозгового вещества, — отрапортовала Гадючка.

— Ага. А вы что скажете, господин стажер? Пардон, напомните мне еще раз ваше драгоценное имя.

— Позвизд. Позвизд Радзивиллович.

— Ясненько. Кто вас надумал так назвать, прости Господи?

— Отец. Между прочим, древнее русское имя. Так звали младшего сына князя Владимира. Который Красно Солнышко.

— Понятно. Так что вы думаете, древний вы мой русский, относительно убиенного?

— Типичное майкопское захоронение племенного вождя. Убили в бою. Чем-то тяжелым по голове. И захоронили как положено. Не верю я ни в какое людоедство.

Профессор взял у Гадючки лупу и принялся внимательно изучать череп, слегка посапывая. Его круглая розовая лысина, обрамленная густым кругом седых волос, поблескивала в холодном свете покойницкой.

— Атлас раздроблен, вижу. По шее, значит, врезали бедняге. Хм, съели, говорите… — лысина Профессора начала заметно розоветь. — А ведь похоже на то. Хотя… знаете, я лично вижу здесь явные следы трепанации. Смотрите: края довольно ровные. Просто инструмент был примитивный. Забыли к инопланетянам обратиться, потому сами ковырялись как могли.

— А зачем? — Гадючка инстинктивно потянула края халатика вниз.

— Чип, наверное, хотели найти, — гыгыкнул Позвизд. — И продать китайцам древности.

— Привет, гробокопатели! — прервал их густой веселый голос, и в лабораторию словно бы ввалилось солнце — так много было в этом огромном широкоплечем человеке рыжей густой бороды, столь же огненно-рыжей шевелюры и заразительного блеска ярко-голубых веселых глаз. — Что нового в мирах загробных?

— У нас загадка, Платон Семенович, — кивнула вместе со всеми Гадючка.

— Покойник шифруется, — подхватил Позвизд. — То ли его съели его, то ли просто прооперировали. Четыре тысячи лет до нашей эры.

— Странный случай, Платон, — подтвердил и Профессор.

— Пошли лучше завтракать, — отвечал рыжий гигант, улыбаясь в усы. — Или вы сами его уже обглодать успели?

Дождь меж тем унялся, и свежевымытое октябрьское солнце, подсвеченное золотящейся листвой, заглянуло в комнату, где чаевничали четверо сотрудников Института археологии Российской Академии Наук. Места им среди греческих амфор, ржавого оружия, каких-то диких камней странной формы и прочих ископаемых предметов институтского запасника было явно маловато. Рассевшись улыбчивым слоном в посудной лавке, Платон слушал коллег, громко прихлебывая чай из такой же, как он сам, циклопической чашки, а затем, дососав последнню каплю, хлопнул себя ладонями по коленям:

— Надо ехать, господа гробокопатели. — От раскатов его голоса боязливо звякнула и поежилась на полках хрупкая античная керамика. — Мне на днях прислали отчет из музея-заповедника в Черноморске. Тракторист в ходе распашки грунта вырвал из земли такой вот милый бронзовый котел. — Он положил на стол, сдвинув посуду мощным, но аккуратным движением, несколько фотографий. — Ранний Майкоп, я полагаю. А теперь смотрите макроснимки. Жаль, кое-где по краям резкость уходит, безручь снимала. Видите орнамент?

Фотографии пошли по рукам.

— Что видите?

— Плетенки вижу… типичный паркетный орнамент «плетенкой», — первым подал голос Позвизд. — Еще солярные символы: крест, роговидные завитки… Что-то на веретено еще похоже. Вроде, все.

— Аспирант Рыжикова?

— Веретено, да. Ткацкие символы. А вот это, кажется, зеркало, нет? Сейчас, секундочку, посмотрю. — Она полезла в смартфон сразу всей гроздью тонких пальцев с длинным черным маникюром. — Ага, нашла: ««Богини держат веретено. Они держат зеркало, и они о годах царя молятся. Годам царя ни счета, ни конца нет!.. Богини… прядут долгую и счастливую судьбу царя, на что указывает веретено, и не менее счастливую загробную жизнь, на что указывает зеркало». Магическое заклинание хеттов.

— Вот именно! — Платон снова громоподобно хлопнул себя ладонями по коленям, так, что амфоры зазвенели совсем уж тревожно, как перед погибелью. — Вот здесь, смотрите, женские фигуры, две. А вот еще одна — с веретеном и зеркалом.

— Вижу! — Позвизд быстро-быстро засверкал глазами из-под пуленепробиваемой толщи своих очков. — Магия ткачества.

— С помощью волшебной рыболовной сети боги творили мир, — быстро добавила Гадючка.

Очередь была за Профессором, но тот лишь сопел и пересматривал снимки раз за разом, не проронив ни слова. Все ждали — тоже молча. Наконец, пауза затянулась.

— Профессор, — вежливо сказала Гадючка, — ну, соблаговолите уже.

— «Богини держат веретено и зеркало… и о годах царя молятся», — наконец, тихо пробормотал он. — А царь где?

— В том-то и дело! — громыхнул Платон. — Где царь-то? А? Где его величество? Куда подевался? — он захохотал, сотрясая всю комнату. — Царя-то нету! Где царь? Нет царя! Оп-паньки! Демоны его замуровали.

— Вы хотите сказать, что неподалеку может находиться царское погребение? — все так же тихо спросил Профессор, когда Платон отсмеялся и даже вспотел от смеха. — До сих пор не вскрытое?

— Именно так. — Платон как-то сразу успокоился и сделался серьезен. — Весь комплекс был прекрасно изучен еще в 80-х годах. Александр Лесков якобы вырыл там все, что только можно. И вот на тебе — сначала этот покойник с дырой в башке и золотым кинжалом. А теперь — котел для ритуальной тризны со знаками царской магии. Я абсолютно уверен, что царская гробница где-то рядом.

— А разрешение от начальства есть? — недоверчиво сверкнул черно-вороньим глазком Профессор.

— А вот вам вишня в шоколаде! — Платон жестом победителя положил на стол бумагу. — Подпись, печать и чуть-чуть финансирования. Шеф сказал, мы попадаем в последний вагон федеральной программы. После нас двери закрываются.

— Так я за вещами, Платон Семенович? — вскочил с места Позвизд, опрокинув чашку, — благо, не античную и притом уже пустую.

— Неделя на сборы, господа гробокопатели, — Платон тоже встал. — Сперва обследуем местность, а там разберемся. Пока дожди не начались.