Глава 8. Мне очень жаль, мой мальчик

Рэми откинул голову, позволяя харибу смыть пену с его волос. Закрытые глаза слегка пощипывало, тонкие пальцы Эллиса мягко массировали, успокаивая, потом прошлись с губкой по плечам, намыливая кожу пахнущей мятой свежестью пеной.

— Встань, мой архан, — попросил Эллис.

Губка начала тереть спину, мягкие, массирующие движения прогоняли сонливость, зажурчала льющаяся из кувшина вода, смывая мяшкую пену с плеч и спины.

— Кто-то пришел, — насторожился Рэми.

Эллис укутал архана в мягкую ткань, которая быстро впитывала бегущие по коже капельки воды. Внезапно повеяло холодом — кто-то, обладающий ярко-синей аурой, откинул полог, укрывающий нишу с ванной от спальни, и, приблизившись к Рэми, приказал Эллису:

— Оставь нас.

Хариб как всегда дождался кивка Рэми и вышел. Рэми тихонько вздохнул. Если аура виссавийцев была разнообразной, то все кассийские маги были окутаны ярко-синим сиянием. Все, кроме, почему-то Рэми…

— Ты не мог сказать? — начал с упрека учитель.

— Ты устал, я просто думал… что подожду.

— Арам сказал мне, что ожидание было опасно…

— Ты разговариваешь с Арамом? — нахмурился Рэми.

Учитель подал телохранителю тунику и помог Рэми натянуть ее на еще влажное тело. Рэми самостоятельно завязал на талии пояс и, ощущая под ногами теплый, толстый ковер, вышел из ниши. Он уже достаточно изучил эту комнату, чтобы не натыкаться на предметы, а другие достаточно изучили его слепоту, чтобы оставлять предметы на строго определенных местах. И нужное Рэми кресло ожидаемо нашлось у окна, от которого тянуло свежестью и мокрой травой.

— Сиди смирно, — сказал Вирес.

Рэми послушно запрокинул голову, позволяя пальцам учителя мягко наложить на веки слой покалывающей кожу мази.

— Виссавийцы зовут тебя на совет.

— Знаю. Но хочу услышать… что ты скажешь, учитель?

— Я не могу за тебя решать, Рэми…

— Как не мог сделать из меня настоящего телохранителя? — пальцы Виреса дрогнули. — Мне тут подумалось… каким чудом я более ли менее умею пользоваться своей силой, владею боевой магией, в меня почти силой впихивали дипломатию и чужие языки… но я совсем ничего не знаю о ритуале воскрешения…

— Тебе надо было изучить так много, а времени было так мало. Мы надеялись, что этого не понадобиться, — ровно ответил учитель. — Твои знания боевого искусства помогли тебе выстоять против Алкадия, защитить Мираниса, а, вместе с тем, и других телохранителей, так на что ты жалуешься? И вождю выдали тебя не мы…

— Хотя хотели бы…

— Может, и так. Наследный принц чужой страны под нашей властью это да, великолепный козырь в политике, но с другой стороны… и огромная ответственность. Не дайте боги, с тобой что-то бы случилось… а ведь не раз ты был у грани… Мы, увы, не могли тебя защитить.

— Алкадий хочет именно меня, а не Мираниса… не я ли навлек на принца опасность?

— Ты ошибаешься, Рэми. Алкадий жаждет Виссавии. А для этого ему нужна Кассия под каблуком. Мне очень жаль, что, несмотря на мои уроки, ты этого не понимаешь…

— И, тем не менее, он виссавиец…

— Я закончил, — сказал Вирес. Где-то вдалеке полилась вода — маг умывал руки. Рэми поднял голову и вдруг сказал:

— Что же, я пойду на совет… Я поговорю с виссавийцами. Только не обещаю, что разговор будет для них легким.

— Я и не просил от тебя этого обещания. Что бы ты не решил… я останусь если не твоим учителем, то твоим другом…

— Дружить с принцем соседнего государства выгодно для Кассии?

— Дружба это веление сердца, — ответил Вирес. — Выгодно — это союз, партнерство, о котором пока и речи быть не может. Не так ли? И разве кто-то от тебя просил этого союза? — Рэми вздрогнул. — Вот именно, Рэми. Разве тебя попросили хоть раз сделать что-то для Кассии? Использовать свое влияние на вождя? Тогда почему ты бросаешься такими словами? А теперь позволь удалиться… мне надо навестить Мираниса. А тебе — отдохнуть. Когда проснется принц, покоя тебе не дадут. Ты же понимаешь, что все, происходящее сейчас, это только затишье перед бурей.

Скрипнула дверь. Рэми прикусил губу, откинувшись на спинку кресла. Учитель был прав, увы.

За окном зашелестел теплый дождик. В дверь тихо постучали. Рэми, вовсе не желая с кем-то разговаривать, все же ответил:

— Войдите.

Появившаяся в темноте ярко-белая аура заставила Рэми медленно подняться с кресла. Гость молчал. Пошатываясь, Рэми попятился к окну, и, наткнувшись на край стола, шумно выдохнул. Ну и чего он испугался? Вождя? Дяди? Все равно ведь придется начать этот сложный для всех разговор, все равно придется объясниться… рано или поздно.

Белое сияние приблизилось. Холодные пальцы коснулись подбородка, заставляя повернуть голову.

— Ты нас напугал, мой мальчик, — прохрипел вождь.

— Не все умеете лечить?

— К сожалению… как ты?

— Бывало лучше… — Рэми резким жестом высвободил из пальцев дяди подбородок и, отвернувшись, выдавил:

— Что вы сделали с тем ларийцем?

— Думаю, что ответ тебе не понравится, — ровно ответил вождь. — Мы оставим его в клане… но лишь для того, чтобы научиться видеть цепи и лечить таких, как он…

— Я предстану перед советом, — прервал его Рэми.

— Совет подождет.

— Чего? — удивился Рэми. — Мои глаза не видят, это правда… но мой разум остался прежним. Я предстану перед советом. И ты мне в этом поможешь.

— Не в этом одеянии…

— Я думал, для вас не важны одежды…

— Важны, Рэми. Разрешая тебе носить мои цвета, я ясно даю понять совету и другим виссавийцам, что я тебя принял. Что наша богиня тебя приняла. Позволишь мне?

— Разве я могу тебе что-то позволить или нет? — хрипло ответил Рэми. — Я всего лишь гость, кассиец…

— Ты — моя семья, — тихо ответил вождь. — Мой долгожданный наследник. Ты — моя гордость и моя боль… Ты — моя совесть. И ты это я, каким я мог бы быть, да не сумел… или не захотел… И да, ты тот, кто может мне отказать. Если захочет. Позволишь помочь тебе, Рэми?

Рэми вновь прикусил губу и тихо ответил:

— Позволю… вождь…

— Назови меня по имени, мой мальчик.

— Зачем?

— Я хочу знать, что ты мне доверяешь… что ты принимаешь меня… Назови меня по имени…

— …Элизар… дядя… я не могу до конца довериться тебе, еще нет…

— Понимаю, — в голосе вождя зазвучали незнакомые доселе теплые нотки. — Я помогу тебе собраться на совет, Рэми. И я открою для тебя свою душу, чтобы ты меня «увидел», чтобы научился мне доверять, мой мальчик.

Рэми лишь грустно улыбнулся. Он позволил усадить себя за стол. Скрипя сердце, наступая на горло гордости, позволил себя накормить с ложечки (удивляясь, что сегодня виссавийцы принесли для него кассийскую пищу и даже столь ненавидимое ими мясо), позволил провести салфеткой по подбородку, стирая капли соуса.

— Встань, Рэми, — не приказал, попросил вождь.

Рэми медленно поднялся. Вождь помог ему стянуть через голову тунику и стало вдруг очень холодно. Зашуршала где-то рядом ткань, окутала тело Рэми серебристым сиянием…

— И тут магия, — тихо прошептал телохранитель.

— Церемониальный наряд, Рэми, — ответил вождь. — Подобный надевал твой дед, когда входил в первый раз в совет… И твой прадед помогал ему облачиться так же, как помогаю теперь тебе.

— А ты…

— Я вошел в совет слишком рано, — Элизар повязал на талии Рэми широкий пояс. — И слишком поздно… я был напуганным мальчишкой, у которого несколько дней назад погибла вся семья. Я был полон боли и ненависти ко всему миру.

— И недавно ты был таким же…

— Возможно, Рэми, — ответил вождь, расчесывая его волосы. — Но тебе я не позволю стать таким же… Ты со мной пройдешь все ритуалы и ты будешь готов стать вождем Виссавии, связать свою душу с богиней.

— Даже если я этого не хочу…

Вождь некоторое время молчал, прежде чем ответить. Голову охладил тяжелый венец, рука вождя легла на плечо:

— Я не буду тебя заставлять, ты сам решишь… но ты должен быть готов, понимаешь?

— Это все напрасно.

— Может быть.

— И ты упрям.

— Мы оба упрямы. Ведь мы из рода вождей… Рэми. Другие править Виссавией не могут.

— Я не буду править Виссавией…

— Как скажешь. Идем.

Там, по другую сторону перехода, ему сразу же подставили плечо, осторожно подталкивая в нужном направлении. Там голые ступни холодили камни. Там яркими, разноцветными пятнами вспыхнули в темноте ауры коленопреклонных советников. И тишина… боги, как же он ненавидит тишину...

— Откройте окна, — тихо попросил Рэми. — Я хочу услышать ветер.

Никто не шелохнулся, но темнота вдруг наполнилась едва слышными шорохами и едва ощутимыми запахами. Стало гораздо легче, и Рэми послушно сел на ступеньках трона, на котором разгоняла тьму фигура Элизара. Вождя. Дяди.

— Где я?

Вопрос был дурацким, Мир и сам это сознавал, но ничего умнее в голову не пришло, а молчать уже надоело. И лежать неподвижно, ожидая, пока перестанет расплываться перед глазами — надоело.

Мир вообще не любил болеть. Вернее сказать, и болел-то пару раз: первый, когда подрался в трактире, был ранен и провалялся в доме Гаарса, второй — вот теперь...

— Мы вернулись в Виссавию, — ответил кто-то.

Ответ дошел до Мира не сразу… больно уж раскалывалась голова. И некоторое время принц усиленно вспоминал, кто это «мы» и что такое Виссавия?

Пока он вспоминал, к его ладони прикоснулись чужие губы, и что-то капнуло на пальцы...

— Лия, — узнал Миранис, всеми силами пытаясь собраться.

Изображать раненого лебедя перед молодой женой Миранису не хотелось. Злость на телохранителей, что позволили дойти ему до такого состояния, мигом прояснила туман в голове, и принцу стало гораздо легче.

— Очнулся, хороший мой, очнулся! — плакала Лия.

Ее лицо, столь милое и желанное, с каждым биением сердца становилось все более четким. И вот Мир уже разглядел и родинку не ее виске, и непослушный локон, что выпал из идеальной прически арханы. Нет, такой Лия Миру откровенно не нравилась, и принц поднял руку, чтобы высвободить ее пышные, черные волосы из плена серебряной сетки.

— Не разводи болото, — сказал он, перебирая пальцами блестящие пряди. Мягкие, как кошачья шерсть… его кошка. — Я еще не умер. Почему мы здесь?

— Виссавийцы тебя принесли, — сбивчиво тараторила Лия. — Рэми в храме с Алкадием подрался, крови сколько было… этот урод, чуть брата моего не убил, и тут дядя…

— Дядя? — переспросил Мир, замирая.

— Дядя, — подтвердила она. — Элизар добрый. И Рина хорошая. Она приносит мне эликсиры по утрам. Сама делает. Говорит, от них ребеночек только здоровее будет!

— Р-е-б-е-н-о-ч-е-к, — зло протянул Мир.

Ему хотелось ответить, да резко, что это не «ребеночек» вовсе, а наследник, но Лия вновь скривила губы, готовясь в очередной раз расплакаться. И все же она сама ребенок… боги… Ребенок, который должен будет в одиночку воспитать повелителя Кассии.

— Лия… — протянул Мир, в очередной раз сомневаясь в своем выборе.

Любил он Лию, но любовь иногда… это не совсем то, что нужно для рождения и воспитания нового повелителя Кассии. И тут Лерин, увы, очень даже прав.

И все же Мир еще жив. Это хорошо. Значит, еще есть время перед смертью набезобразничать...

— Открой окно, тут душно.

Лия вскочила на ноги, и ночная свежесть разбавила вонь лекарств и пота. Мир вдохнул полной грудью, почувствовав облегчение — боль понемногу, а все же уходила.

— Где Рэми? Спит?

— Брат учится, — гордо протянула жена-девочка. — Дядя сказал, что он очень одаренный… но магии тоже надо учиться.

— Он остается здесь?

— Нет, — нахмурилась Лия. — Дядя очень недоволен, но Рэми не неволит. Он говорит, что мой брат тебе что-то должен. И когда он отдаст долг...

Миру вовсе не понравилось услышанное. Он надеялся, что Элизар-таки сумеет уломать своего неугомонного наследника, и Рэми останется в Виссавии… выживет.

— Могу я поговорить… с твоим дядей? — холодно спросил Миранис, чувствуя, как возрастает внутри гнев. Эти виссавийцы понимают, что творят? Нет, кажется, не понимают. Но Миранис с удовольствием им объяснит.

Лия кивнула, поправила Миранису подушку и, наткнувшись на недовольный взгляд мужа, торопливо вскочила, выходя из комнаты. В дверях она недолго с кем-то переговаривалась вполголоса, потом вернулась с чашей чего-то ароматного, пахнущего мясом и приправами, чего-то, от чего закружилась сильнее голова, и рот наполнился слюной.

— А-м-м! — шутливо сказала Лия, поднося полную густой жидкости ложку ко рту Мираниса.

Первую ложку принц съел, не сопротивляясь. После второй почувствовал раздражение, а уже после третьей сказал:

— Довольно, дальше я сам!

— Плохой мальчик, — нахмурилась Лия, отирая ему подбородок салфеткой. — Плохой, непослушный мальчик!

При помощи Лии Мир с трудом сел на кровати, обложившись многочисленными подушками. Устроил теплую чашу на коленях, взялся за ложку.

Странно, на этот раз исцеление проходит не так гладко, как обычно. Хотя, если вспомнить, как долго приходил в себя Рэми после пыток Алкадия, оно не так и удивительно. Виссавийцы не только исцелять умеют, но и ранить...

Подняв взгляд, Мир чуть было не выронил чашу — перед ним стоял вождь. И когда успел войти? И когда разучился стучаться? Если вообще умел...

— Я рад, что ты поправляешься. Оставь нас на время, Лилиана, — мягко сказал Элизар. — Нам пора поговорить с твоим мужем.

Лия безропотно вышла, но, проходя мимо вождя, на мгновение остановилась, шаловливо поцеловав его в щеку. Элизар чуть покраснел, потом обнял Лию за талию и погрозил шаловливой племяннице пальцем:

— Помни, с кем имеешь дело.

— С любимым дядюшкой, — вырвалась из рук вождя девушка и тут же надула губки:

— Что-то не так?

— Все так, — вождь поцеловал племянницу в лоб и добавил:

— А теперь иди, солнышко. У нас с твоим Миранисом сложный мужской разговор.

— Странно, что она выросла столь свободолюбивой и бесстрашной. Я думал, что в Кассии женщина такой быть не может, а на тебе, — сказал Элизар, скидывая белоснежный плащ и садясь на край кровати. — Ешь. Арам знает, что делает, это пойдет тебе на пользу.

— Мы до сих пор в замке твоего советника?

— Не хотел еще больше тревожить Рэми. В привычном месте он будет чувствовать себя увереннее.

— Увереннее? — переспросил Мир. — Мы говорим не о молодой девушке, мы говорим о мужчине и, если я не ошибаюсь, о будущем вожде твоего клана...

— Если он доживет, — сузил глаза Элизар. — А ты делаешь все, чтобы этого не произошло.

— Ошибаешься, — вождь решительно забрал у Мираниса чашу и, набрав в ложку немного супа, властным жестом поднес ее к губам Мираниса:

— Ешь! — принц послушно открыл рот, проглатывая наваристый суп.

Ложка немедленно вернулась к чаше, набрала новую порцию супа, прошлась дном по ободку, чтобы смахнуть в чашу лишние капли, и вновь властно застыла у губ больного.

Кормить Мира у вождя, сказать по правде, получалось лучше, чем у Лии — ни единой капли не пролилось ни на одежду, ни на белье, да и взгляд Элизара не позволял отказаться, и Мир чувствовал себя рядом с властным вождем ребенком, которого наказали за шалость. Но ссориться с Элизаром не спешил. Успеется, если это будет необходимо.

— Ошибаюсь в чем? — спросил вождь, откладывая быстро опустевшую чашу и вытирая губы Мира салфеткой.

— Я не хочу, что Рэми возвращался со мной в Кассию, — Мир раздраженно отобрал у вождя салфетку и принялся сам вытирать губы. Уж настолько он не слаб. — Твой племянничек упрямый, как осел. Я бы и рад его отпустить, так он же не согласен… А без его согласия я ничего сделать не могу… Элизар, — взмолился Мир. — Поговори с ним! Прошу! Если Рэми уедет со мной в Кассию… то он...

— Умрет вместе с тобой? — Миранис похолодел. Голос вождя был так же ровен, как и мгновение назад, как будто они говорили о погоде, а не о смерти. — Я рад, что ты это понимаешь. Я рад, что ты не хочешь тащить мальчика за собой.

— И ты должен понимать… я мало что могу сделать.

— Это неправда. Мои телохранители смерти давно видели над тобой облако. Оно очень плотное, помочь мы тебе не можем… хотя тогда, как ты понимаешь, я и не хотел. Над Рэми и над телохранителями тоже есть облака… но они неясные. Твои друзья могут спастись.

Мир почувствовал, как в груди ярким цветком расцветают радость и надежда:

— Скажи как? — схватил он вождя за руку. — Я хочу уйти один!

— Ты не уйдешь один, — тихо ответил вождь. — Есть еще один человек, над которым зависло облако смерти. Это я. Поэтому я тебя понимаю… и поэтому Рэми станет вождем гораздо быстрее, чем мы оба думаем, и чем даже мы оба хотели...

— Но ты вождь Виссавии, — задрожал Миранис. — Здесь ты в безопасности...

— Я нигде не в безопасности.

Вождь поспешно отвернулся, но в глазах его Миранис успел уловить вспыхнувшие так внезапно боль и отчаяние.

— Элизар? — Миранис опешил.

Впервые он видел вождя столь слабым, впервые понял — вождь Виссавии, пусть и сильный маг, а все же — простой человек, которому тоже свойственны чувства.

— Я долго думал, — продолжал Элизар. — Но все же решил с тобой поговорить… я думаю, ты поймешь...

— Я понимаю, — прошептал Мир.

— Мое облако неплотное, как и у твоих телохранителей. Но и для меня нет ни спасения, ни надежды. Бывает, что лучше умереть раньше… чем обезуметь...

— Не понимаю...

— Ну тогда слушай, наследный принц Кассии. Слушай внимательно… потому что есть слова, которые произносят только один раз. И помни… что только тебе я открываю свою тайну.

— Зная, что скоро я унесу ее за грань, — криво усмехнулся Миранис. — Но не смотри на меня так, рассказывай. Я внимательно слушаю.

После той битвы в храме Алкадий восстановился гораздо быстрее, чем он сам думал. Ему повезло — в таверне, где он снимал комнату уже несколько дней, остановились аж трое молодых и сильных арханов. Пока еще неопытных, а все же магов… везение? Оно иногда приходит и к нему.

Той же ночью, удерживая врущиеся наружу стоны от пронизывающей при каждом движении боли, он с трудом прокрался к кровати одного из арханчиков. Тот сладко посапывал в пьяном дурмане, раскинувшись на одеяле, и даже не заметил, как Алкадий, пачкая постельное белье кровью, забрался к нему на кровать, и застыл над ним, вглядываясь в молодое, освещенное слабым лунным светом лицо. Красив. Молод. Сладок…

Алкадий выпил его силу почти до дна, чувствуя, как с каждым глотком боль уходит, становится тупой, раздражающей, но уже терпимой. Но на этот раз магии было недостаточно и, скривившись, Алкадий повернул голову мальчишки. Полоснув по артерии тонким кинжалом, он приник к бьющему в губы горячему фонтану крови, и жадно пил, не чувствуя вкуса.

Жажда, хоть и мучительная поначалу, быстро миновала. Алкадий медленно поднялся, посмотрев в последний раз на умирающего арханчика, на быстро становящиеся матово-черными простыни, вдохнул витающий в воздухе запах крови и направился к дверям.

Силы к нему уже почти вернулись. Пить кровь второй жертвы не понадобилось, и Алкадий на этот раз ограничился лишь магией молодого, темноволосого мальчишки. Однако и этого ему показалось недостаточно и, чуть поколебавшись, он наведался и к третьей жертве.

Алкадий не любил убивать так много людей сразу. Он, сказать по правде, вообще не любил убивать без причины, но сегодня был готов прибить каждого.

Виссавия. Опять Виссавия. Ее вождь, которого Алкадий не видел столько зим… Боги, как похож возмужавший Элизар на своего отца… И как похож на деда Рэми. В обоих течет отравленная кровь рода вождей, но особо ярко она выразилась в мальчишке. В наследнике. В гордости Виссавии. А чем он это заслужил? И как хотелось Алкадию выпить серебристую силу мальчишки до последний капли. Как хотелось вслушаться в его предсмертные хрипы, отплатив сполна Виссавии за свое унижение, за одиночество, за ни на мгновение не стихающую в душе тоску. Он ненавидел Виссавию… он жаждал туда вернуться… но он знал, что это невозможно. А если для него невозможно, то будет невозможно и для других.

До рассвета еще было далеко, и Алкадий, вернувшись в свою комнату, не раздеваясь повалился на кровать. Взгляд его остановился на небольшой статуэтке Радона, спрятавшийся в нише.

Проклятые боги всегда были к нему неблагосклонны. Все считают Алкадия чудовищем, но настоящим чудовищем был его отец...

Отец, которого, сказать по правде, Алкадий всегда время ненавидел, был хранителем знаний, человеком, который любил познавать новое, неизведанное. Даже один из сыновей его родился не, как полагается, от виссавийки, а от русалки… Выродок, полукровка, которого родная мать после рождения выбросила из моря на берег Виссавии.

Постепенно Алкадий смирился, что его ненавидят из-за русалочьей, холодной крови в жилах. Что именно из-за этой крови не дала богиня Алкадию никакого дара. Что именно поэтому пришлось ему идти в хранители смерти, ведь больше никуда и не брали.

Но оказалось, боги не ко всем полукровкам так неблагосклонны. Папочка успел перед смертью начудить еще раз, и в клане неожиданно появился запуганный мальчишка-кассиец. Аким.

Алкадий так надеялся, что хотя бы в Акиме найдет друга. Нашел. Но вот беда — мальчика, в отличие от его брата, любили все. И Аким вскоре стал любимцем не только Алкадия: фаворит самого вождя, друг наследника, целитель, самый молодой и самый талантливый хранитель вести… Еще и эти брат с сестрой, близняшки, что в Акиме души не чаяли… бегали за ним следом, как привязанные...

Пришлось признать — Аким в Виссавии стал своим. А Алкадий? Алкадий никогда не был и быть не мог… потому и злился… Потому и пошел однажды к морю...

Превратиться в тритона было не так уж и сложно. Всего лишь напрячься… и вместо ног вырос хвост, и вода стала гораздо приятнее воздуха.

Море, холодное, безмятежное, дарило непознанный до сих пор покой, примиряло с одиночеством. И уже было все равно, что не общаются с Алкадием другие тритоны, избегают, как избегают на суше виссавийцы.

В море все иначе.

В море быть одному — это хорошо, это правильно. В море сердце и кровь холодны, а разум… не ослепляют чувства. В море не мучила Алкадия эта проклятая зависть. Да, он завидовал Акиму на суше, до ненависти завидовал, а на море он мог брата даже любить…

Алкадий не знал, как долго проплавал он в холодных, пронзительно синих водах, как долго играл он с дельфинами и гонялся за шаловливыми, симпатичными русалками. Просто однажды, когда солнце опускалось в окрашенные красным воды, он вдруг услышал тихий, едва различимый плач, отозвавшийся тоской в холодном, спокойном сердце.

Алкадий вышел из моря и сразу же на него нахлынули забытые на время чувства: боль, обида, непонимание. И щемящая душу нежность: на влажном песке, свернувшись калачиком, спал Аким.

Алкадий медленно подошел к брату, заметив, что мальчик страшно похудел, осунулся. Ему всего двенадцать зим, подумал маг, касаясь светлых, выпачканных в песке волос. Аким вздрогнул, открыл глаза, увидел Алкадия и… бросился ему на шею...

Брат плакал. Алкадий был счастлив. Счастлив так, как никогда в жизни. Море помогло ему понять многое… море примирило его с Виссавией, море уняло спящую в душе страсть к чужой силе. Море его успокоило.

— Ты вернулся, — всхлипывал Аким, прижимаясь к обнаженной груди брата. — Ты вернулся, а я боялся...

— Боялся чего, глупыш?

— Что ты останешься там...

Чувствительный братишка.

Алкадий никогда не понимал таких, как Аким: обычно тихие, податливые, как серебрившаяся в лунном свете вода, они в одно мгновение превращались в ледяную сталь… Но непонимание не мешало Алкадию любить… Брат был единственным по-настоящему дорогим для него человеком.

Но Аким уехал из Виссавии. Алкадий остался.

И уже жить не мог без моря, без волн, без их холодного покоя. И не жил… погружался в море все чаще, заплывал все дальше и умирал… тихо топил свою душу в море одиночества. Пока не встретил его...

Он и не думал, что тритоны заплывают так далеко. Он и не думал, что тритоны тоже стареют. Не думал, что тритоны когда-нибудь решатся с ним заговорить. Этот решился.

Зеленые волосы его давно потемнели, засеребрились в них седые нити, покрылось морщинами лицо, иссохли руки, осыпалась местами чешуя, показав белесую, с зеленоватым оттенком кожу. Алкадию и жаль его было, и в то же время старчески иссохшее, начинавшее разлагаться тело вызывало неосознанное презрение… С трудом сдержав позыв к рвоте, Алкадий поклонился незнакомцу и ответил приветствием на приветствие: «И тебе доброго дня».

«Мои дни не бывают добрыми, — чужие мысли мешались в голове и подобно белесым червям, сжирали мозг. — Окажешь старцу услугу?»

«Чего пожелаешь, мудрейший?»

Виссавийцы приучили Алкадия уважать старость, потому развернуться и отплыть показалось низким и бесчестным.

«Убей меня… не хочу умирать тут долго… не хочу мучиться… понимаешь?»

Алкадий понимал. Как хранитель смерти видел он облако над тритоном, очень плотное облако, и предчувствовал скорый уход за грань полурыбы, получеловека… Но Алкадий все еще был виссавийцем. Виссавийцы никогда не убивают… и Алкадий не смог.

«Прости», — прошептал он, опуская в бессилии руку с кинжалом.

«Ничего, сынок, — ответил старик, и покрытая морщинами рука легла на руку виссавийца. — Тогда давай просто посидим… поболтаем».

Сколько они так сидели? Сколько Алкадий слушал? Наверное, долго. Успел он забыть и о том, что перед ним полураспавшийся труп, что старик уродлив, что мысли его когда-то вызывали отторжение. Думал только об одном — никто и никогда до этого в нем не нуждался… только Аким, но Аким далеко, в проклятой Кассии… а старик тут...

А потом старик вдруг замолк. Тело его пошло дрожью, лицо скривилось в гримасе боли, и Алкадий в ужасе заглотнул соленой воды, впервые в жизни пожалев, что он не целитель...

«Помоги», — молил старик.

И Алкадий помог. Так, как сумел.

Он зарыл тело старика в иле, а потом долго сидел рядом, не в силах пошевелиться и поверить, что он только что убил. Собственными руками. Из сострадания, но все же убил...

Очнулся он от прикосновения маленьких лапок к плечу… и, посмотрев на крошечного, с полпальца рачка, вдруг подумал: «Может, с ним я не буду одиноким?»

— Почему вы, виссавийцы, всегда стремитесь всех понять? — не выдержал Миранис. — Вот и Рэми… тоже всех понимает. А какая уж разница, почему кто-то поднял оружие? Он его поднял… Значит, заслужил смерти.

— Алкадий не заслужил ее, — мягко поправил принца вождь и, когда Миранис открыл рот, чтобы ответить, быстро добавил:

— Смерть для него была бы милостыней, как и для меня. Но некоторые виды милостыни мы оказать не можем.

— Не понимаю… — вновь признался принц.

— Мне было всего семь лет, когда я нашел его на берегу, в тине, опутанного водорослями. Я был мал и глуп, хотя нет, сейчас я поступил бы так же… я помог ему встать и когда он пошатнулся, я чуть было не упал, оперся ногой о камень, наступив на сидящего на нем рачка. «Зря, — сказал тогда Алкадий, смотря на раздавленный панцирь. — Все это зря...»

Миранис посмотрел на сверкавшие за окном звезды и кисло улыбнулся.

Почему эти звезды подмигивают. Издеваются? И почему воспоминания сегодня столь яркие, не дают заснуть.

Семья вождя всегда была для Алкадия проклятием. Когда маленькая нога Элизара раздавила рачка, единственного друга, принесенного из далеких глубин моря, Алкадию показалось, что мир вокруг рухнул.

И в самом деле рухнул. В тот же день он впервые за долгое время встретил Элану, подружку Акима. Девочка внезапно расцвела, стала почти красивой: золотые волосы, столь редкие в Виссавии, гибкая, пленительная фигурка, ясная, сверкающая в лучах солнца улыбка целительницы.

Эта же улыбка резко погасла, когда девушка вырвалась из объятий Алкадия, как кнутом огрев единственным словом:

— Нет.

В тот же день Алкадий вновь научился ненавидеть. Он ненавидел ее золотые волосы, ее шаловливые, босые ножки, разбивавшие в сверкающие капельки ровную гладь озера. И ее смех, предназначенный другому.

В ту ночь Алкадий заснул мучимый жаждой, а когда проснулся, внутри него плескалась ярко-зеленая, чистая сила виссавийки-целительницы. Он сполз с постели и почувствовал, как его выворачивает на изнанку. Было противно и больно. Алкадий выбежал из дома, и метнулся к морю, к единственному другу, который мог бы помочь.

Но раньше, чем он добежал до кромки воды, Алкадий увидел в пенистых волнах ее и рухнул в бессилии на песок, охватив голову руками. Почему она пришла именно сейчас? Почему не пускает его к морю? К чему останавливает?

— Мне очень жаль, мой мальчик.

Ее голос был холоден, как и ее серебристое тело. Когда-то в детстве Алкадий мечтал увидеть эти бездонные глаза, это бледное лицо и зеленые, вьющиеся волосы. Сказать это слово, что сейчас застыло на губах кровавой коркой. Мама!

— Прости… — сказала она. — Думала, тебе будет лучше среди людей… Мы холодные, а ты не такой. Ты теплый, нежный… Зачем? Зачем полез в запретные воды? Зачем убил изгнанного, зачем принял в себя духа-гралиона?

— О чем ты говоришь, мать? — тихо спросил Алкадий, с трудом улавливая смысл сказанных ею слов.

— Думаешь, мы просто так выгнали старого тритона? Думаешь, нам не было больно? Но зараженного духом-гралионом нельзя оставлять среди нас. Мы и не оставили… а ты...

— О каких духах ты говоришь, мать? — выдохнул Алкадий, подняв голову. — Не видишь, что я...

— Вижу. И что будет хуже — вижу. Девочку завтра найдут, и вождь тебя убьет, не так ли? Собственноручно, потому что никто другой в Виссавии убить не может. И он примет в себе духа. Они ведь так и переходят — от жертвы к убийце. Потому тритона никто не трогал… потому его оставили умирать в одиночестве.

— Почему одному...

— Потому что он начал бы убивать, чтобы заставить убить нас. Как начал убивать ты… как начнет убивать маленький сын вождя… задавивший зараженного молодым духом-гралионом рачка...

— Не будет этого, — прошипел Алкадий.

— Ты уже ничего не изменишь… Ты принес в свой мир заразу. Вождь идет...

— Не будет этого, — ответил Алкадий, бросаясь в ноги фигуре в белом. — Выслушай меня, мой вождь...

— Слушаю.

— Отец не убил тогда Алкадия вовсе не потому, что пожалел Акима, — сказал Элизар. — Так думали все, но мы в семье знали правду. После смерти Эланы отец долго разговаривал с Алкадием наедине. Когда он вышел из зала совета, он подошел… ко мне. Взял за руку и провел в спальню. Я сел на кровать, он опустился передо мной на колени, взял мои ладони в свои и сказал:

— Мой бедный мальчик.

— Отец, ты… плачешь? — тогда я в первый раз увидел слезы вождя и больше удивился, чем испугался.

— Плачу от бессилия.

— Папа?

А потом он быстро, сбивчиво объяснил, а я в одно мгновение повзрослел. Еще тогда я узнал, что буду сходить с ума… буду искать своего убийцу, более сильного, чем я, буду подвластен чужому духу...

— И теперь он в тебе? — выдохнул Мир. — Поэтому ты бесился? Ты пытался...

— Довести Рэми до сумасшествия и заставить себя убить. Но, на счастье, Виссавия гораздо мудрее нас всех. Она пробудила в Рэми целителя судеб, и тот… на время утишил во мне духа. Но убить заразу не в силах даже твой телохранитель, потому мне лучше умереть сейчас. Слава богам, я умру в своем рассудке, а не с умом глупого и честолюбивого гралиона. А теперь послушай меня, наследный принц Кассии… я рассказал тебе то, что не рассказывал никому другому. Я прошу тебя о помощи… я прошу тебя помочь мне уйти, не принося нового вреда.

— Да, — тихо прошептал Миранис, чувствуя, как собственный страх перед смертью куда-то уходит. — Я сделаю все, о чем попросишь…

— И ты не уйдешь за грань один. Я буду тебя сопровождать… мой друг.

Миранис сглотнул, отводя взгляд. Друг? Пусть будет… друг.