Глава 14. Любовь

Принц негодовал. И все же она из свиты Калинки. Во время обеда Мир не столько слушал вождя, сколько украдкой кидал взгляды вниз, на третий столик слева, где гордо выпрямившись сидела красавица из библиотеки. Его дикая кошка, столь неуместная в этой чопорной, изящной свите.

В тот момент принц дико завидовал Арману, на которого кошка смотрела сияющими глазами, которого внимательно слушала, чуть наклонив головку. Да и сам дозорный, обычно холодный, как лед, перед ней аж растаял: смотрел тепло, даже изволил улыбаться… Это Арман-то, которого при дворе прозвали «куском льда» и ведь правильно прозвали.

А Миру какое дело? Принц вздрогнул. Неужели влюбился? Снова?

А кажется, в первый раз. В первый раз внутри проснулся стеснительный мальчишка, что вовсе не хотел подойти первым, что страшно боялся получить отказ.

Принцу не отказывают, напомнил себе, вздыхая, Мир. И раньше его это устраивало. А теперь он впервые захотел, чтобы его полюбили, чтобы норовистая кошка замурлыкала… потому что того хочет, а не потому что ей приказали.

Вечером, когда темнело, принц начал хандрить. Он отпустил насупившегося, неожиданно серьезного Рэми, вытолкал взашей остальных телохранителей и хариба, желая побыть в одиночестве. Ведь не мог же он никому признаться, что хотел эту девчонку. Не так хотел, как недавно Леру. И не так, как других любовниц. Он душу ее хотел, не тело.

И в то же время понимал, что ему нечего ей предложить. Такие, как она не удовлетворятся местом очередной фаворитки, таких берут в жены. А как бы не хороша была кошка, а для жены будущего повелителя Кассии – хороша недостаточно.

Запустив в стену чашей, принц некоторое время сидел неподвижно на кровати, проклиная и свое положение, и так не вовремя проснувшуюся страсть. В комнате, несмотря на открытые широко окна, было невыносимо душно. Давили сами стены, и принцу дико хотелось выйти на улицу… одному. Да вот одного его никуда не пустят, а гулять с телохранителями Мир не желал.

– Может, ты мне поможешь, норовистая Виссавия? – прошептал Мир, не особо надеясь на успех.

– Смотря чего ты хочешь, принц, – ответил тихий, вкрадчивый голос.

– На улицу хочу. Один.

Миранис вовсе не ожидал, что на его просьбу откликнуться так быстро и таким образом, но вокруг все слилось в сплошной золотистый вихрь, а потом пропало.

– Следишь за мной? – тихо спросил принц, отказываясь верить, что дух клана ему помогает.

– Нет.

– Тогда почему так быстро отвечаешь?

– Потому как ты спросил…

Тягостное присутствие кого-то рядом вдруг опустило, и Мир с облегчением вздохнул.

Он действительно был в лесу. Полная луна заливала все вокруг мертвенным светом, красила лес в темно-синие, глубокие тени. Ярко-белые, величиной с ладонь, цветы в высокой, до плеч траве испускали тонкий, сладковатый аромат. Тропинка, на которой стоял Миранис, матово светилась в лунном свете и бежала к берегу небольшого, округлого озерца.

Красиво и спокойно, выдохнул принц.

А что если выпустить зверя, дать ему пронестись по лесам, почувствовать свист ветра в ушах. Всю злость, все свое разочарование отдать неистовому, незнакомому человеку бегу. Тут он может это сделать. Тут он может не бояться, что причинит кому-то вред или что его убьют – Виссавия не допустит.

Принц улыбнулся и посмотрел на огромное, встававшее над лесом ночное светило. А звезды здесь хороши: в столице их свет душит сияние многочисленных фонарей и светильников, в столице нет такого бездонного, красивого неба. В столице не так сильно клубится в душе желание, которому Миранис все же дал выход.

Заныло непривычно ярко, тоскливо в мышцах. Разодрала душу боль, сладкая, томительная, и Мир почувствовал, что тело его неотвратимо меняется, переливается в другую, более уместную сейчас форму.

Теперь пахло иначе. Жестче.

Теперь звуки были другими… ярче.

Но разум остался прежним, человеческим. И смятение, что мучило Мира весь день, никуда не исчезло.

А ведь когда-то накрывала его при превращениях дикая ярость. Хотелось все крушить, убивать, рвать на кусочки, и бежать куда-то, бежать, пока мышцы не откажутся слушаться. А потом свалиться без сил в невыносимо пахнущую горечью траву, вернуть себе человеческий облик и наслаждаться томительным опустошением внутри. Как раз тем, что принцу сейчас было нужно…

Но на этот раз разум даже в облике зверя оказался человеческим, как и в тот день встречи с Рэми. И сердце Мира тихонько заныло: видимо, сегодня не будет выплеска, не будет облегчения, не будет и пользы от превращения.

Расслышав невдалеке легкие шаги, Мир вздрогнул, и прыгнул в высокую, выше его траву, затаившись. Тонкая девичья фигурка легкой тенью прошла по тропинке, остановилась у самой воды, скинула одежду, распустила по плечам длинные, до середины бедер волосы, и душа зверя заныла, по-человечески наполнившись желанием.

Его дикая кошка. Ее гибкое тело, которого принц и жаждал увидеть и в то же время боялся, ее изящные, плавные изгибы. Тихий плеск воды, когда стройная фигурка пронзила серебристые волны.

Уйти бы… шептал мужчина внутри.

Остаться, отзывался зверь.

И зверь победил. Тихой тенью прокрался он к берегу, остановился у кромки воды, зарыл нос в ее одежду, уловив тонкий, неповторимый аромат жасмина…

Нельзя так, нельзя… шептала гордость принца, когда нос все глубже зарывался в мягкие складки. Нельзя, шелестел рядом камыш. Нельзя, плескались о берег волны.

А какая разница, что нельзя?

Фонтаном взорвалась водная гладь. Полоснул по ушам тонкий, девичий крик, и раньше, чем человек сообразил, зверь уже бросился в воду.

Он отчаянно греб лапами и понимал, что не успевает. Пенилась вода под серебристым, огромным телом змея, кричала девчонка, захлебываясь криком, гибкой рыбкой уворачивалась из смертельных объятий, и вдруг умолкла, набирая в легкие воздуха, когда ее потянуло вниз, под воду.

Мир нырнул. Он впивался зубами в чужую плоть, захлебывался кровью и яростно рыча, рвал когтями змеиное тело. Вкус мяса во рту придал зверю ярости. Оглушила боль, когда овили его серебристые кольца. Когда захрустели, не выдерживая, кости, а что-то рывком потянуло бездонную, холодную глубину.

«Не смей!»

Зверь не знал, чудится ли ему этот голос или нет. Перед глазами медленно темнело, мир расплылся, вздрогнул волнами, и вдруг боль ушла, оставив за собой безразличие.

«Отпусти! Приказываю!»

Человек плачет от боли, а зверь уже чувствует свободу и яростно гребет лапами к едва видному серебристому свету. А потом, когда рвется, разлетаясь брызгами, тонкая водяная гладь, дышит, дышит, не в силах надышаться… И смотрит на луну, не в силах налюбоваться ее мертвенным, неживым светом. Но он… он жив!

Чьи-то руки обнимают шею, кто-то плачет в гриву, и теперь уже не зверь, человек в зверином теле, чувствует оглушительное облегчение, и осторожно, стараясь не поранить хрупкое девичье тело, гребет в сторону берега…

Позднее, когда Лия стояла на коленях в мягкой траве, выплевывая воду и дрожа то ли от счастья, то ли от ужаса, Мир слушал, как билось от боли там, в глубине озера, чудище, слушал шепот хранительницы, пронесшийся над лесом: «Кто тронет моих гостей, тот умрет!» И наслаждался тихим счастьем… он жив. И девушка жива.

– Спасибо, зверюшка! – внезапно прошептала незнакомка, вновь обнимая Мира за шею.

Мир вздрогнул, чувствуя, как захлестывает его желание. Боги, она хоть понимает, что делает? Жмется к нему обнаженная, перебирает пальцами гриву, дышит тяжело на ухо, целует пушистую морду и плачет от счастья. Оттолкнуть бы, да ведь испугает глупышку…

И Мир невольно замурлыкал, ластясь к тонким, белоснежным ладоням, подобно зверю тычась ей мордой в пахнущее тиной плечо, и слизывая с ее щек озерную воду, смешанную со слезами.

– Мой львенок, – шептала она. – Мой милый, проказливый львенок…

Какой ты у нас красивый, какой сильный…

Мир мысленно засмеялся. Сильный. Одного удара хватит, чтобы ее убить, одного движения, чтобы переломить надвое. И потому он боялся дышать лишний раз, лишний раз подвинуться, чтобы не навредить… а больше всего в жизни хотел сейчас стать человеком, сжать ее в объятиях и любить до самого рассвета.

Прямо здесь. На начинающей покрываться росой траве…

Любить, как Рэми любит свою Аланну…

Мысль о сестре и телохранителе отрезвила Мира. Любовниц ему и так хватает, а игры с неподатливыми, дикими кошками могут закончится не слишком приятно даже для наследного принца Кассии. Хватит!

Мягко оттолкнув незнакомку и сам испугавшись своей слабости, Мир прыгнул в кусты ежевики, царапая шкуру о острые шипы.

Уже одеваясь, он слышал за спиной ее зовущий, обиженный голос:

– Прости, моя дорогая, но я тебе не игрушка, – сказал Мир. – И не львенок. А с Арманом поговорю – будет знать, как морочить голову невинным арханам. Еще и меня учил, как себя вести, гаденыш!

Последние дни дались Элану тяжело. Мучили воспоминания, казалось, давно забытые, и Элан вновь не мог спать – каждый сон начинался одинаково – с ее лица. С ее улыбки. С ее грустных глаз.

Элан просыпался, садился на кровати и долго смотрел в темноту, даже не пытаясь заснуть вновь. Знал, что бесполезно, но и к целителям идти не хотел. Не считал, что имеет право на помощь хранителей, да и вообще – хочет ли он той помощи? Ведь если уйдет из души боль, уйдет и большая часть воспоминаний. А он хотел сохранить каждое их них.

Сколько лет прошло, как она умерла? Десять… нет, больше. Пятнадцать… Может, еще больше. Элан не хотел об этом думать. Не хотел вспоминать о ее смерти, потому как потерять близнеца для одиннадцатилетнего мага больно. А еще больнее стоять перед вождем на коленях и выслушивать приговор… не ему, убийце… который отделался всего лишь изгнанием.

Потому что Аким был любимцем вождя, его жемчужиной, а Алкадий – братом жемчужины.

Вечером того же дня Элан сидел на подоконнике, смотрел, как медленно исчезает за деревьями солнце и всеми силами старался сдержаться, не поддаться искушению, не отозваться на стук в дверь и не врезать по морде этому безродному щенку, Акиму.

«Щенок» сдался лишь на рассвете. Всю ночь он то уговаривал, то просил прощения за брата и всю ночь просидел Элан на полу, закрывая уши руками, чтобы не слышать знакомого голоса, и плача от боли. Всю ночь вспоминал он общие игры с Акимом и всю ночь проклинал. Пропади ты пропадом, полукровка, что спасла Виссавию. Пропади ты пропадом, брат убийцы и… былой друг!

На рассвете за дверью раздались шаги. Элан слышал, как переговариваются два голоса, как один мягко уговаривает, второй – упрямо возражает, слышал, как Аким выдавил тихое:

– Прощай, – и даже не шевельнулся, когда полукровка ушел.

Время шло. Боль не проходила, но притупилась, стала терпимой. Многое изменилось в Виссавие. Никому и дела не было до смертельной обиды четырнадцатилетнего мага – все переживали смерть вождя, его жены и наследника. И позднее в клан пришла весть… Аким мертв. Убил демона Шерена и сам погиб в схватке.

Элан думал, что смерть сестры – это страшно. Что ничего страшнее не бывает. Оказалось, бывает. С сестрой он простился по-человечески, а лучшего друга проводил проклятиями…

Наверное, этого бы он не выдержал. Наверное, тогда бы он сломался окончательно. Но тут возле дома Элана показался Марк, старший брат Акима, с большим свертком на руках.

– Аким хотел, чтобы это ты позаботился о его сыне.

И тут Элана прорвало… Многолетняя боль вдруг нашла выход, ветром пронеслась над лесом, встревожив спящих в ветвях птиц. Упав на колени, закрыв лицо руками, Элан расплакался. Впервые с тех пор, как послал вслед Акиму проклятия…

Аким не зря был любимцем вождя. Он всегда был мудрее. Всегда знал лучше. Маленький сын лучшего друга заставил пятнадцатилетнего Элана взять себя в руки, заставил его захотеть жить.

Поначалу годовалый Арам часто плакал и звал мать, и лишь когда в соседнюю Кассию пришла весна, стал привыкать в новому опекуну. Но, несмотря на всю заботу и любовь Элана, мальчик рос слишком серьезным и неулыбчивым.

И когда Араму стукнуло семь зим, его увидел вождь…

Только тогда понял Элан, как похож сын на отца: лишь Арам умел разговаривать с постепенно сходящим с ума Элизаром, лишь он один умел усмирять его гнев… и подобно отцу уже в пятнадцать лет достиг многого – став для вождя любимым советником.

Элан столь быстрому возвышению воспитанника рад не был: с возвышением закончилось и детство Арама. Рядом с вождем мальчик быстро оброс взрослыми проблемами, а вместе с ними – одиночеством.

Слово Арама набирало вес, вождь подарил мальчику собственный замок, в Виссавии сына Акима уважали больше, чем других советников, но это все же был мальчик. Юноша, для которого, сказать по правде, Элан хотел другого.

Но мог ли требовать?

Он? Убийца?

И мог ли он отказаться, когда Арам его позвал…

Он великолепно знал, что Миранис разозлится, если увидит его в замке, но все же явился по первому зову воспитанника и понял, что явился не зря: бледный Арам стоял у окна, до крови кусая губы, и теперь как никогда был похож на рассеянного мальчика, которому возложили на плечи слишком тяжелую ношу.

– Вождь… – Арам даже не обернулся. – Вождь пригласил в замок гостя.

– Не понимаю, – нахмурился Элан.

– Впервые… – голос Арама дрожал. – Впервые я не смог его уговорить… я не смог достучаться до его рассудка, я…

Арам повернулся, и Элан, заметив, что по щеке воспитанника стекает струйка крови, поднял руку, стремясь исцелить, но Арам его остановил:

– Я… я виноват, заслужил.

– Ты ни в чем не виноват, мой мальчик.

– Я целитель душ… я был должен…

– Вождь не хочет исцеляться… ты не можешь.

– Могу! Должен!

– Ты ничего не можешь сделать…

«Ему всего пятнадцать, – думал Элан, усаживая Арама в кресло. – Всего пятнадцать, – повторял он про себя, когда над почти потерявшим сознание советником склонился старший целитель. – Виссавия, за что?»

В темных глазах старшего целителя проскользнула тянущая на дно беспомощность. Элан не сказал ни слова. Да и что теперь говорить? Вождь Виссавии не может убивать, не имеет права. Но сегодня убьет. И никто этого не изменит.

– Я уж думал, вы откажитесь, – сказал голос за спиной. – Не оборачивайтесь! Снимите плащ, телохранитель. Здесь он вам не понадобится, а я хочу вас рассмотреть.

Рэми послушно расстегнул застежку и позволил плащу упасть на пол. Как и ожидалось – не успела ткань коснуться пола, как ее убрала невидимая Рэми сила. Да, богиня так любит своих детей, что слишком их балует.

Они находились в пустой комнате. Посреди комнаты – длинный, узкий стол. На столе, у самого края, тронь и упадет – свеча. Ее неясный свет лишь слегка рассеивал темноту, и Рэми с трудом различал в полумраке голые, высокие стены, а также темно-синие квадраты окон, за которыми двигались неясные тени.

– Я обещал, – сказал Рэми, чувствуя недоброе. – И я сдержал обещание.

– Вижу, – ответил вождь, который все еще находился в темноте. – Я весь день решал, что с вами делать… и наконец-то решил.

– Вы не в силах ничего со мной сделать.

– А это мы еще посмотрим!

Толчок в спину, совсем легкий. Приближается стремительно пол. Перехватывает дыхание, заливает темнотой глаза.

Когда Рэми очнулся, он лежал на полу на животе, а вождь сидел на нем верхом, выворачивая руки.

– Знаешь, как вы мне надоели, а? – горячо шептал Элизар на ухо Рэми, обдавая его сладковатым запахом. – Знаешь, как мне трудно сдерживаться, улыбаться?

Плечо скрутило болью. Рэми сжал зубы, застонав от беспомощности. Он понятия не имел, что делать – защищаться? Хотя бы попытаться? В Виссавии? Что хранит не только и не столько Рэми, сколько этого проклятого безумца… Дядю.

– Я даже выплеснуть гнев в бурю, как прежде, не могу. Ибо тебя это не устраивает. Ее, богиню, не устраивает. Ее… ненавижу! Слышишь, ненавижу! Но ее не могу достать, а вот тебя…

Рука вождя схватила Рэми за волосы и грубо потянула назад, заставляя выгнуться дугой. Перед глазами взорвалась цветная вспышка, по щекам потекли невольные слезы. Рэми до крови прокусил губу, всеми силами стараясь сдержать уже не волнующееся, бушующее внутри море. Он должен терпеть… он должен выдержать пока это возможно. Вождь очнется. иначе и быть не может. Элизар виссавиец, в виссавийцам насилие чуждо. Рэми хотел в это верить. Хотя бы в это.

– Скажи, телохранитель, а что будет, если я отдам твой труп принцу. Швырну к его ногам, а? Он захочет остаться? Или уберется, наконец-то, сам? Из моей страны! Из моей жизни! Проваливайте!

Вновь приближается пол. Вспыхивает перед глазами от боли, заливает губы кровью… и сила, уже ничем не сдерживаемая, хлынула из Рэми, отшвырнув сидевшего на нем человека.

Когда телохранитель наследного принца Кассии встал, вождь медленно поднимался с пола, держась за раненную руку…

Рэми уже не хотел решить все мирно. Ему надоело. И слова вождя надоели, и его безумие. Его переполнял гнев и недоумение – как такой человек мог править Виссавией?

– Что, хочешь меня убить? – засмеялся Элизар. – Ну давай же, давай! Или я убью тебя…

Рэми внимательно посмотрел на дядю. Да, еще сегодня на приеме более ли менее нормальный, он выглядел теперь плачевно: спутанные волосы, безумный взгляд, осунувшиеся плечи и ни следа того величие, что так восхитило Рэми на приеме. К человеку, стоявшему теперь перед телохранителем, можно было чувствовать только жалость и презрение.

– Не заставляй меня, прошу, – прошептал Рэми.

– А зачем эта жизнь? Давай! Убей!

– Не буду, – попятился от безумца Рэми…

– Тогда убью я!

– Не убьешь! Твой друг Алкадий пытался…

– Не смей говорить об Алкадии!

Глаза вождя загорелись серебристым светом. Волна его безумия, невидимая, густая, подняла Рэми и швырнула о стену. Задребезжали жалобно окна, взвыла за окном буря.

Спину Рэми прожгло болью. Он с трудом поднялся на четвереньки, а потом, опираясь о стену, встал. Медленно, чувствуя, как сжирает его изнутри гнев, смешанный с сиянием силы, отер кровь с лица и ненавидяще посмотрел на Элизара.

Вождь вздрогнул. Глаза его на мгновение стали нормальными, в них появилось глубокое удивление, быстро сменившееся опустошением, а потом – привычным уже безумием. Рэми шагнул вперед, все так же не спуская с противника взгляда. Вождь вдруг отвел глаза. Рэми про себя засмеялся: «Что же ты отворачиваешься, вождь Виссавии, что же избегаешь на меня смотреть? Не нравится? Убей! Прямо сейчас, прямо здесь! Дай мне повод забыть о Виссавии навсегда. Ну же!»

– Ты жалкий дурак, – горько усмехнулся Рэми. – Распущенный дурак.

– Не смей! – холодно прервал его Элизар. Рэми вновь швырнуло об стену. На этот раз встать сил не хватило.

Луна уже почти зашла за деревья. Мир злился на себя. Он прекрасно знал, что она дойдет целой и невредимой до замка. Сам же слышал приказ хранительницы, знал, что это своенравную кошку больше не тронут, не осмелятся, а все равно глупо шел следом, не упуская ее ни на мгновение из виду.

Он почему-то страшно за нее боялся. Ну и хотел насладится ее видом хотя бы мгновением дольше. Боги, как глупо.

Она тоже явно боялась: вздрагивала от каждого звука, дрожала, держалась напряженно, часто оглядывалась, и шла медленно, осторожно.

Под ногой сухо хрустнул сучок. Дикая кошка резко развернулась, прислушалась, замерла на мгновение и вдруг решительно пошла в сторону принца.

– Львенок? – несмело позвала она.

Мир нырнул за дерево, надеясь, что она все же не осмелится подойти слишком близко.

Дура! К чему лезет? А если там зверь? Опасность? Бежать надо, а она упрямо идет все ближе, будто каким-то чутьем зная, за каким именно деревом Мир прятался. И принц, поняв, что его все равно через мгновение обнаружат, вышел ей на встречу.

– А, это вы, – чуть разочарованно сказала Лия.

– А вы надеялись увидеть какого-то львенка? – раздраженно парировал принц. – Это кто? Большая кошка, не так ли? Начитались книг, моя дорогая. Здесь таких тварей не водится.

– Всегда прячетесь в темноте? – ответила Лия.

– Всегда гуляете ночами?

– А это опасно? Из-за таких как вы?

– А если и так?

Сделать шаг ей навстречу. Обрадоваться ее испугу, когда она пятится назад, натыкаясь спиной на сосну. Подойти ближе, обдать ее своим дыханием, шепнуть в губы:

– Например, вот так, – и украсть ее поцелуй…

Вдруг куда-то ушел гнев, уступив место нежности. Принцу до безумия захотелось, чтобы она ответила лаской на ласку, замурлыкала, сдаваясь, вплела пальцы в его волосы и поддалась ему навстречу, показав, что ей приятно.

Но вместо этого кошка зарычала и острыми зубками впилась в губу Мира. Боль отрезвила. Уже злясь на себя за несдержанность и глупость, принц отпрянул, вытирая выступившую на губе кровь.

Но страсть от этого меньше не стала. Кусачая кошка, с горящими от гнева глазами, с ярко вспыхнувшими щеками, казалась ему еще желаннее.

– Вы! Вы! – шипела незнакомка. – Да как вы посмели!

Пощечина оказалась неожиданной. Было не то чтобы неприятно, а, скорее, обидно. Он эту дуру спасал, шел за ней следом, заботился, чтобы она до замка дошла… целой. Вот именно, целой! И в очередной раз одернув себя, Мир поймал занесенную для новой пощечины руку, холодно сказал:

– Довольно. Я провожу вас в замок, и дадите мне слово, что более не выйдите из него одна.

– Да как вы смеете!

– Иначе я поговорю с Арманом.

Странно, но угроза подействовала. Девчонка вдруг сникла, и Мир вновь смахнув накопившуюся на губе капельку крови, раздраженно подумал: вот как… оказывается, дикие кошки тоже умеют бояться. И кого? Этот кусок льда? Армана? Вот уж не думал Мир, что этот дозорный может аж так влиять на своенравных девиц.

Вновь почувствовав жгучий огонь ревности, Мир почти пропустил ее тихий шепот:

– Я обещаю.

– Вот и умница, – ответил Мир. Он схватил ее за запястье и потянул за собой на тропинку.

Ну везет же в последнее время с женщинами. Сначала Калинка, упершаяся как бык – подавай ей вождя и точка, – теперь эта красавица… что упрямо не дается в руки. И в то же время – надо ли, чтобы давалась? Уж ни ее ли упрямство, ни ее ли непокорность делает дикую кошку столь притягательной?

Кто его знает… Не Мир – точно.

Замок спал. Трещал в камине огонь, отбрасывая на стены неясные отблески, а Ферин стоял у окна и смотрел, как ветерок гладит посеребренное лунным светом древесное море.

– Просыпайся, брат! – позвал он. – Ну же, просыпайся.

– Ну проснулся я, тебе легче? – ответил тихий голос. – Я ведь не простил.

– Давай поговорим.

– О чем? Проваливай, Ферин, ты мне не нужен! И я тебя не звал. А ты лучше, чем другие в курсе, что я делаю с незваными гостями.

– Я прошу тебя…

– Просишь? Кого? «Мелкого рачка»?

– Прошу тебя…

– Нет. Я всегда был один, один и останусь.

Контакт прервался так резко, что Ферин покачнулся от боли. Вытерев сбежавшую из носа струйку крови, он внезапно улыбнулся и, сев в кресло, заказал себе чашу крепкого, имбирного вина.

– Это надо отметить, – прошептал он.

Очнулся Рэми в той же самой комнате, где недавно потерял сознание, обнаженный, распятый на холодном столе.

Была еще ночь. За окнами все так же шевелились тени, а вокруг витал ненавистный сладковатый запах.

– С возвращением.

В голове пульсировало от боли. В глазах резало. И даже свет свечи, стоявшей у Рэми в ногах, казался невыносимым. С трудом повернув голову, он разлепил спекшиеся губы и ответил:

– Думаешь, меня напугал? И не надейся.

– Но я и не думал тебя пугать, – ответил вождь, открывая толстую книгу на заложенной странице и ставя ее на специальную подставку. – Давно хотел попробовать новый стиль пыток, да не было на ком. Говорят, человек может мучится при этом целую ночь… но пытка – это искусство, мне пока неподвластное. Так что, может быть тебе повезет, и ты умрешь раньше.

Элизар вертел в пальцах скальпель, внимательно читая и шевеля при этом губами. Потом подошел к Рэми, сосредоточенно провел пальцами по груди жертвы, вернулся к книге, что-то вновь прочитал. Сказал:

– Ага, – и на лице его появилось довольное выражение, как у ребенка, что нашел любимую игрушку.

Вождь подошел совсем близко, наклонился над пленником, почти любя заглянул в глаза:

– Не умирай быстро, не надо.

Рэми закрыл глаза. Холодный метал скользнул по груди, пробуя пот на вкус. Холод сменила боль.

Элан сидел у кровати и смотрел на измученного кошмаром воспитанника. С каких пор мальчик стал таким? С каких пор в темных волосах его промелькнула седина? С каких пор он стал столь неестественно худым, и под глазами его пролегли тени?

В этот момент Элан ненавидел вождя, сам презирал себя за эти чувства и ждал наказания, но наказания не было… казалось, сама Виссавия отказалась от Элизара. А если это так…

Арам вскочил на кровати и задрожал, обливаясь потом:

– Я должен его остановить.

– Не можешь, – холодно ответил Элан, глядя на быстро сгущающиеся за окном тучи.

– Должен…

– Никто его не остановит. Ты еще не понял?

– Но… Но… ты не понимаешь!

– Мы все всё понимаем, мой мальчик.

– Я хотя бы попытаюсь!

– Нет! – вскричал Элан. – Мне плевать, что творит вождь! Мне плевать, что там происходит! Но ты туда не пойдешь!

– Я… должен!

– Ты должен мне повиноваться, воспитанник, – холодно ответил Элан. – И ты останешься здесь…

Старший целитель, что все это время был с ними в спальне, скользнул к кровати. Арам вновь обмяк, теряя сознание.

– Зря ты так с советником, – сказал целитель, склонившись над больным.

– Это не советник, – напомнил Элан. – Это всего лишь юноша, которого слишком рано заставили стать мужчиной. Как и его отца. Элизар хочет сходить с ума? Пусть сходит! В одиночестве!

– Ты… ты говоришь страшные вещи.

– Но богиня меня не наказывает, ты не заметил? Вождь потерял ее благосклонность.

Вновь эта проклятая безысходность в глазах старшего целителя. Да, целители обучены спасать. Обучены и отказывать, когда спасти невозможно. Но отказать в спасении вождю не могут даже они. А надо.

Вопрос только, что дальше? Вождь единственный, кто остался в их роду. И виной тому… Элан застонал, опуская на ладони голову. Виной тому он. Именно он убил наследника.

Армана вырвало из сна чувство, что он в комнате не один. Раньше, чем он успел проснуться, его тело уже подобно пружине выпрямилось, опрокидывая на пол незваного гостя. Когда он очнулся, он уже сидел на закутанной в белоснежный плащ фигурке, и пальцы его крепко сжимали тонкую шею незнакомца. Нет… незнакомки.

Узнав, Арман поспешно слез с гостьи и подал ей руку, помогая встать.

– Прошу прощения.

Приказав зажечься светильникам – в этом замке все подчинялось желаниям гостей – Арман было потянулся за туникой, чтобы прикрыть наготу, как гостья его остановила:

– Я прошу вас…

– Просите о чем? – не понял Арман, с удивлением посмотрев на сестру вождя Виссавии и не совсем понимая – зачем она здесь?

– Я… я прошу вас, не надо…

– О чем просите, душа моя? – мягко переспросил Арман.

И не поверил своим глазам: она вдруг всхлипнула, подалась вперед, всем телом прижалась к нему, щекоча шею распущенными волосами, и заплакала…

– Я знаю, что вы скоро уедете. Чувствую это… я прошу только об одной ночи…

Арман похолодел, пытаясь разжать ее цепкие руки, удержать волну желания. Это сестра вождя, напоминал он себе, это сестра их хозяина.

– Держите себя в руках, Рина, – холодно ответил Арман. – Я не хочу потом отвечать перед вождем за ваше бесчестье.

– Это у вас в Кассии называют бесчестьем, а у нас – любовью, – продолжала шептать Рина. – Я не нравлюсь вам?

– Это не так.

– Вы не любите меня, я знаю. Я когда вас только увидела… думала, забуду, но вчера, когда вы были с ней…

– С кем это, с ней? – не понял Арман.

– С темноволосой…

– Вы ошибаетесь. Лия – моя сестра.

– Сестра ли, невеста ли, жена ли, но сегодня ночью будь моим. Прошу…

Она потянулась губами к его губам, стягивая с себя тунику…

У Армана не было сил отказать. Да и зачем?