Глава 7. Цепи

Опять темнота. И еще более густая вокруг стоявшей возле кровати фигуры. Вот так выглядит аура хранителя смерти… не рассеивает она мрак, а, напротив, сгущает, как и сгущает и страх внутри. Рядом с Рэном сложно, но Рэми почему-то это устраивало. При всей зловещности Рэна, было в хранителе смерти что-то такое… знакомое, наверное. Дара целителя судеб ведь тоже опасались, как и дара бога смерти, которым Виссавия так щедро наделила похожего на мальчику юношу с роковыми глазами.

Рэми перевел внутренний взгляд на укутанную зеленоватым, теплым сиянием фигуру целителя. Дериан, как и всегда, упрямо явился незваным. Упрямо не оставлял брата одного… или просто хотел быть возле наследника? Все они упрямятся. И как же это раздражает.

Рэми некоторое время лежал неподвижно. Он понятия не имел, день на улице или ночь, но спрашивать не спешил. Не то, чтобы боялся, просто не хотел.

Окна были, наверное, широко распахнуты. Слышал Рэми шелест ветвей, чувствовал запах влажной листвы и что-то еще… кисловатый аромат эльзира. И сразу же заныло требовательно в желудке, пересохло в горле — столь же упрямое, как и Рэми, тело потребовало еще одну дозу целительной магии. Привыкло уже к хорошему: к постоянной заботе богини, к этому странному напитку, один глоток которого придавал сил и лечил все болезни.

Все, да не все. Слепота все еще осталась.

Рэми поднял руку. Собственная аура была белоснежной, удивила неожиданно ярким сиянием.

— Ты проснулся? — сразу же отозвался Рэн, приближаясь к кровати.

Хранитель смерти помог Рэми усесться на подушках и тихо спросил:

— Позвать Арама?

— К чему?

— Чтобы он тебя осмотрел, — ровным тоном ответил Рэн.

— Дай мне чашу.

Рэн оказался очень терпеливой и спокойной нянькой. Он не только подал Рэми чашу, но еще и проследил, чтобы наследник аккуратно обхватил ее ладонями. Хранитель смерти помог поднести чашу к губам и слегка наклонить ее, при этом не пролив драгоценный эльзир на ночную сорочку.

Каждое собственное движение убивало Рэми своей неловкостью, беспомощностью. Даже самое простое давалось телохранителю с трудом. Выпить эльзир, не пролив ни капли. Сесть на кровати, свесив с нее ноги… но перед этим аккуратно нащупать ступнями край, чтобы с этой кровати не упасть. И все проделывалось медленно, осторожно. А все равно тело покрывали синяки после вчерашнего знакомства с неожиданно острыми углами мебели, после того, как Рэми упал с лестницы, не успев вовремя нащупать ногой верхнюю ступеньку. Чудом еще шею не сломал. Чудом никто не видел его… позора.

Беспомощность ранила. Гордость истекала кровью. Рэми раздражался и, в свою очередь, ранил других. Его так и норовило наброситься на кого-нибудь подобно озверевшей от голода собаке… но… нельзя. Остатки здравого смысла, да и совести, заставляли Рэми запихивать раздражение глубоко в душу, откуда оно все равно находило выход.

Рэми говорил другим слишком много ненужных, острых слов. Тому же Араму. Теперь… Рэну. Телохранителю так хотелось остаться одному, или, на худший случай, наедине с харибом. Но и одиночество пугало — вчера этим одиночеством Рэми объелся по завязку — я сегодня, он, сказать по правде, и сам до конца не знал, чего хотел.

— Разбуди моего хариба, — попросил телохранитель, когда Рэн подал ему руку, помогая подняться.

Пол приятно холодил разгоряченные ступни. Рэми вдруг почувствовал, что вспотел, что в комнате прохладно, что кожа медленно, но верно покрывается мурашками, а обессилевшее тело пронзает дрожь.

Дериан поспешно закрыл окно. Заботится… а Рэми вновь стискивает зубы, чувствуя себя беспомощным ребенком. Почему они не видят, что забота унижает? Что Рэми и так тяжело дается каждый шаг, так еще этим двоим надо каждый шаг приправить горечью. Рэну прям необходимо обнять за талию, усаживая в кресло, опуститься перед ним на колени, надевая на босые ноги домашние, мягкие сапожки.

Рэми и не думал ранее, что даже ларийская ткань бывает столь мягкой и столь теплой, не думал, что одно мимолетное касание к колену может пронзить молнией, заставив в очередной раз вздрогнуть от прикосновения к чужой, черным туманом клубящейся боли. Но пока успокаиваешь чужую боль, на время забываешь о своей.

— Рэн… — сказал Рэми после нескольких попыток достучаться до Эллиса самостоятельно. — Позови хариба.

— Позволь Эллису отдохнуть еще немного, — тихо возразил хранитель смерти.

— Какая забота, — не удержался-таки от колкости Рэми. — Я отлично знаю, что Эллис устал, но не заставляй мне напоминать, что сегодня я не могу одеться сам. А в таком виде не могу выйти из своих покоев. Или ты тоже хочешь сделать меня узником?

— Я помогу…

— Мне показалось, что я ясно дал понять, что не нуждаюсь в слуге.

— А ты мне ясно дал понять, что хариб это не слуга. Тем не менее, ему ты разрешаешь помогать тебе в одеянии.

— В одеянии архана, заметь, — ответил Рэми.

— Теперь тебе не нужно одеяние архана.

— Ты дерзишь, Рэн. И забываешь, что я все еще телохранитель наследного принца Кассии. Что мой статус обязывает носить церемониальные одежды. И что наряд архана…

— Обязывает перед кем? — тихо прервал его Рэн.

Рэми открыл было рот, чтобы вновь назвать Рэна дерзким, но вдруг понял, что ему нравится открытость хранителя смерти. Давненько уже с ним никто так не разговаривал. Как с равным. Без преклонения и без едва ощутимого привкуса превосходства.

А Рэн тем временем все так же ровно продолжал:

— Помимо телохранителей, наследного принца Кассии и твоего брата здесь и нет никого… так перед кем тебе облачаться?

— Перед дядей.

— Не думаю, что вождю так важно, во что ты одет.

— Ну почему же? Думаю, он прям жаждет меня облечь в белоснежные одежды его рода, — усмехнулся Рэми.

— Одежды клана барса тоже белоснежны? — голос Рэна был все так же спокоен. Прохладной водой лился он на душу Рэми, остужал в ней жар горечи и раздражения.

— Где Рык?

— Прости, Рэми… боюсь… твой барс нас с братом не любит, и его пришлось запереть с Эллисом.

— Пусти его…

— Как скажешь…

Рэн поднялся с колен, приоткрыл дверь и что-то шепнул стоявшему за дверью человеку. Рэми вздохнул… виссавийцы следят за каждым его движением, окружая заботой. Связывают золотой цепью, вздохнуть не дают спокойно. Но… это ненадолго.

Дверь вновь приоткрылась, и в комнату влетел разноцветный метеор живой, искристой ауры. Рык, не обратив внимание на Дериана и Рэна, подлетел к хозяину, приластился к его ладоням, ласково заурчал.

— Соскучился, котенок, — тихо сказал Рэми. — Подойди… Рэн.

— Ты уверен? — протянул хранитель смерти. — В последний раз он меня неплохо тяпнул… Дериану пришлось слегка меня полечить…

— Подойди, — повторил Рэми.

Рык зарычал, но стоило руке хозяина коснуться его головы, как вновь успокоился. Рэми слепо нашел ладонью ладонь Рэна и положил ее на холку барса. Вновь раздалось глухое, грозное рычание и аура животного заискрилась красным:

— Друг, — прошептал Рэми, овивая слова магией. — Друг, Рык. Не трогай его…

Утробное рычание вдруг стихло. Рэми чувствовал, что животное все еще не доверяет Рэну, все еще не может простить, что они с Дерианом заняли когда-то место обожаемого хозяина, но теперь уже успокоилось и даже почти смирилось. Зато всполошился Рэми, вновь почувствовав в душе Рэна полыхающее черным пламя беспокойства. Телохранитель отпустил ладонь виссавийца и приказал:

— Подойди ко мне, Дериан.

Зеленое сияние вздрогнуло и быстро приблизилось. Рэми поднял ладонь и попытался прикоснуться к лицу целителя. Дериан уловил смысл движения и встал на колени так, чтобы пальцы Рэми ощутили холод его кожи.

— Ты меня боишься?

— Нет, наследник…

— Тогда почему дрожишь от напряжения… — уже мягче спросил телохранитель.

— Прости… я…

— Говори. Ты волнуешься… не из-за меня, так из-за чего?

— Не заставляй его, Рэми, — вмешался Рэн. — Это… нечестно.

Аура Рыка вновь вспыхнула красным. Барс уловил хорошо скрываемые нотки злости и раздражения в голосе Рэна и вступился за хозяина. И вновь рука Рэми безошибочно опустилась животному на холку, пальцы вплелись в мягкую шерсть, даря успокоение. Рык, по приказу хозяина, улегся у ног Рэми и перестал обращать внимание на обоих виссавийцев.

— Ты мой друг, Рэн, не так ли? Как и Дериан. И, тем не менее, вы приходите сюда, хотя хотите быть в другом месте. И улыбаетесь через силу, хотя сходите с ума от беспокойства. Считаешь, я не имею права знать?

— Именно этого они хотят от тебя, не понимаешь? — выдавил Рэн.

— Понимаю… но спасибо… знаю, что тебе нелегко дались эти слова.

Рэн промолчал. Рэми поднял вторую руку и коснулся кончиками пальцев висков Дериана.

На этот раз Рэми не пришлось просить целителя сбросить щиты. Они сами собой истощились, и Дериан вдруг оказался открытым, как на ладони. И беспомощным, как ребенок. Рэми чувствовал его волнение, смешанное со стыдом, восхищение с примесью странной, непонятной для Рэми любви, и в то же время запрятанную глубоко внутри боль…

— Не шевелись, — одними губами прошептал телохранитель, вскрывая укрывавшую боль корку. Дериан вздрогнул, тихо застонал. Встрепенулся внутри Рэми целитель судеб, откликнулся на хлынувшую боль всплеском успокаивающей магии, и Дериан тихо вздохнул, на этот раз от облегчения:

— Они сказали, она никогда не станет прежней…

— Вот и проверим, — усмехнулся телохранитель.

— Люблю тебя больше жизни, Рэми, но не дари моему брату надежды, — тихо сказал Рэн. — Целители на самом деле хрупкие создания. Ему и без того было сложно принять правду.

— Знаете ли вы эту правду? — усмехнулся Рэми, проведя по подбородку Дериана и ощутив кончиками пальцев бегущие по щекам целителя слезы. — И в самом деле хрупкий… сложно терять родного человека?

— Для любого мага сложно, — выдохнул Рэн. — Ты жесток, Рэми. Целители душ убили боль Дериана, а ты ее вновь воскресил.

— Так ли? — пальцы Рэми вновь коснулись висков целителя, одаривая прохладой и облегчением. — Оказывается, ничего они не убивают, а загоняют далеко внутрь… а сердце все рано ноет… болит… но теперь гораздо меньше, да, Дериан?

— Да… наследник… — выдохнул целитель.

— Встань.

Зеленое сияние колыхнулось, Дериан послушно отошел к двери.

— Помоги мне одеться, Рэн. Мы выходим.

— Куда? — испуганно прошептал хранитель.

— Туда, где вы оба сейчас хотите быть, не так ли?

— Нам запрещено заходить в обитель.

— Мне тоже?

Рэми, поглаживая шерсть урчащего Рыка, почти физически почувствовал, как раздирают Рэна противоречивые эмоции. С одной стороны хранителю с самого детства вбивали в голову непонятные Рэми запреты, с другой… перед ним стоял наследник, больше — друг, которому позволено гораздо более чем другим. И Рэн, едва слышно вздохнув, сдался:

— Они не посмеют… но Рэми…

— Они не смеют, ты смеешь? Разбудишь хариба или все же поможешь мне одеться? Рэн… я начинаю терять терпение.

Умом понимал, что на Рэна лучше не давить, но Рэми надоело объяснять. Надоело говорить и ничего не делать. Рэми принял решение и так же, как недавно съедало его раздражение, теперь донимала сжигающая душу жажда деятельности.

Рэн решительно подошел к Рэми и помог ему подняться. Стянул через голову наследника ночную сорочку, тихо вздохнул, наверняка увидев многочисленные синяки.

— Рэн… повторить приказ?

— Позволь мне излечить, — выдохнул Дериан.

— Само заживет. А теперь будь добр…

Рэн сдался и помог Рэми натянуть тунику. Быстро провел ладонями по талии, расправляя и завязывая широкий пояс, помог натянуть штаны, легко справился с застежками сапог.

— Да у тебя дар, — усмехнулся Рэми, когда Рэн прошелся гребнем по его волосам и щелкнул застежкой плаща.

— У моего первого учителя была большая семья. Приходилось присматривать за его ребятишками.

— Считаешь меня ребенком?

— Нет, конечно, — спохватился Рэн. — Позволишь?

— Быть моим поводырем? — усмехнулся Рэми. — Сегодня я тебе позволю даже большее. Только вот захочешь ли ты?

— Что скажешь, — сказал хранитель смерти, но Рэми очень даже неплохо уловил в его голосе невольный страх.

Мягко улыбнувшись, Рэми коснулся лица Рэна кончиками пальцев, и мгновение спустя Рэн упал к ногам наследника…

Дериан был в малахитовом замке всего один раз. Время, проведенное тут, целитель помнил совсем плохо. Помнил, как все время повторял в бреду, что он грязный, как стремился отмыться любой ценой. Как его привязывали к кровати, потому что он расцарапывал в кровь кожу, пытаясь содрать с нее грязевую пленку. Как его оглушали магией, и потом на некоторое время приходил долгожданный покой, и Дериан лежал неподвижно, слепо уставившись в зеленый, с золотистыми прожилками потолок.

Спал он урывками, эльзиром его поили через силу. И постепенно Дериана учили жить заново, учили радоваться мелочам, учили исцелять и видеть радость в глазах исцеленного. И очень медленно из грязно-коричневого цвет ауры Дериана сменялся на изумрудно-зеленый. Нормальный.

Тогда, оглушенный болезнью, Дериан не замечал ни изящности малахитового замка, ни его холодного очарования, и теперь, выйдя из перехода, застыл в удивлении, поняв, что замок потрясающе красив. Тщательно отполированные, слегка наклонившиеся к ним стены отражали неясный свет светильников и уходили к высокому, теряющемуся в полумраке потолку. Вязью в холодном, темно-зеленом камне проступали черные и золотистые прожилки, складываясь в магические руны, гулким эхом возвращался к ним звук шагов.

Увлекшийся чтением рун на стенах длинного и высокого коридора, Дериан не сразу и заметил, как дорогу им заслонили двое молодых целителей душ. Один, светловолосый, был Дериану очень даже знаком. Недавно в Ларии они исцеляли девушку, в которую вселился дух ее матери. Еще нестарая женщина, убив себя, не могла пройти за грань, пыталась вернуться к жизни, вытесняя душу из тела собственной дочери.

Дериан помнил, как молодой, только получивший пояс в два пальца, Инар краснел при каждом соприкосновении с ларийкой, как старался помочь, вкладывая в исцеление все силы, и как упал на пол в изнеможении, когда душа женщины, оставила, наконец-то, тело дочери.

Второго виссавийца, заслонившего им дорогу, Дериан тоже помнил. И он тогда был в Ларии при исцелении. И после того, как все закончилось, долго отчитывал своего былого ученика, Инара. Нельзя привязываться к больным, говорил он. Дериан вот тоже знал, что нельзя. Но все они люди… а людям свойственно любить и ненавидеть. Свойственно сопереживать. Да вот только Лан никогда и никому не сопереживал, смотрел всегда холодно, и взглядом пронзал душу до самого дна, открывая, казалось, скрытые навсегда тайники.

Дериан не любил ни этого взгляда, ни этого целителя, ни спокойной проницательности Лана. А еще больше он не любил его ровного, лишенного чувств голоса… которым Лан умел пользоваться, как оружием. Вот и сейчас, сказал пару слов, а Дериана будто кипятком ошпарило:

— Думал, что ты все понял…

— Я-то понял… но…

Взгляд целителя душ прошелся ледяной волной по Дериану и устремился за спину целителя, к Рэну и Рэми. И в то же мгновение Лан побледнел, опускаясь на колени, и Дериан, к своему стыду, почувствовал, что ему приятно унижение целителя. А так же его внезапно задрожавший от волнения голос:

— Наследник.

В свои тридцать лет Лан великолепно знал, чего именно он жаждет от жизни и что именно для него свято. Все его дни были подчинены строгому плану, все поступки тщательно выверены разумом, и все окружающие люди легко поддавались манипуляции.

Одним взглядом, одним движением, едва уловимым тембром голоса он сознательно изменял чужие души, которые в руках Лана были мягки и податливы, как глина в пальцах мастера-гончара.

А целитель душ был на редкость одаренным и терпеливым мастером. Он создавал одно произведение искусства за другим, очищая чужие души от грязи, помогая людям избавиться от боли, разочарования, горечи и страданий. Он учил других радоваться жизни, пусть даже и никчемной жизни, он щедро лил на чужие души собственный свет, заставляя их расцветать подобно редкой красоты цветку. Каждая душа иная, каждый цветок особенный, каждый больной — интересен. И каждый выздоровевший — скучен. Лан давал крылья. Учил летать. А потом отпускал за окошко и забывал, отправляясь на поиски другой бескрылой птицы.

Дериан был одной из исцеленных Ланом птиц, хотя вряд ли сам целитель об этом помнил. Ведь это Лан вывел его из тумана безумия, а более скучную, но легкую работу, требующую всего лишь внимания и сосредоточенности, оставил ученикам. Сам лишь заходил в спальню Дериана ночью, когда целитель был погружен в углубленный магией, похожий на транс, сон, контролировал изменения в ауре целителя, очищал ее от грязи, заставляя сверкать чистым, изумрудно-зеленым светом.

Лан любил свою жизнь. Душа каждого человека была для него подобна головоломке, которую целителю рано или поздно, а обязательно удавалось разгадать. Но то, что он видел перед собой…

Аура наследника, подобно ауре вождя, была белоснежной и кристально-чистой. Она слепила. Она притягивала. И в то же время она устрашала. Лан никогда не решился бы притронуться к такой красоте, боясь ее разрушить, хотя и видел проблескивающие в белоснежном свете разноцветные, молниеносные всполохи. Наследника, как и любого мага его уровня, раздирали яркие, противоречивые чувства, боль и одиночество. Все великие люди одиноки. Все не поняты до конца. Понять стоявшего перед Ланом Нериана было сложно, можно даже сказать… невозможно. Он и сам, наверное, себя не понимал…

Укутанный в белоснежный, поблескивающий в полумраке плащ, Нериан опустил покоившуюся до этого на левом плече Рэна руку и повернулся в сторону все так же стоявших на коленях целителей душ.

Сейчас Лен многое бы отдал, чтобы заглянуть в спрятавшиеся под черной повязкой глаза наследника. Глаза — зеркало души. Только посмотрев в них можно узнать многое, а целитель душ уровня Лана во взгляде мог прочитать почти все.

— Меня тоже ты не пустишь в замок? — тихо спросил наследник.

Сказал так немного, а Лана проняло. Нериан умел подбирать слова, умел пользоваться ими, как оружием. Все его тело было ходячим оружием. Только, увы, оружием незаостренным, но оттого еще более опасным. Нериан мог убить, сам того не сознавая, и Лану это совсем не нравилось. Наследник был еще и целителем, а целитель и приносящий смерть — вечные враги, которым лучше в одной душе не сходиться, во избежание…

— Я не могу тебя остановить, — ровно сказал он, начиная самую сложную в его жизни словесную дуэль.

— Но хотел бы… — иронично улыбнулись полные губы под повязкой. По позвоночнику Лана пробежал холодок. Нериан неосознанно подкреплял свои слова магией, и лишь благодаря долгим тренировкам тело Лана это почувствовало, предупредив хозяина легкой дрожью.

— Ты видишь меня насквозь, Нериан, — продолжил Лан, сделав вид, что ничего не заметил. — Но я хотел бы остановить не тебя, а твоих спутников. Думаю, что им тяжело будет войти через эти двери.

— Думаю, я облегчу их ношу, — ровно ответил наследник, и виссавийца будто окутало в теплый, ласковый кокон. Вот она… сила целителя судеб, восхитился Лан. Казалось, ничего важного не происходит, а на самом деле вот в этом узком коридоре сейчас меняются судьбы. Вопрос только чьи? Их или целой Виссавии? Ответ только один — Лан не может ни противиться происходящему, ни, тем более, помешать. Да и не хочет… наблюдать гораздо интереснее.

— Как прикажешь, наследник, — смирился он. — Дозволено ли мне будет тебя проводить?

— Почему бы и нет?

Новый вопрос:

— Дозволено ли мне будет быть твоими глазами?

И холодный ответ:

— Я думаю, Рэн вполне справится.

Вновь рука наследника, укутанная в белоснежную перчатку, легла на плечо хранителя смерти. Рэн почему-то вздрогнул, а в душе Лана вновь поднялось восхищение. Белоснежная, одаривающая светом аура рядом с поглощающим свет облаком смерти… Лан улыбнулся. Какая ирония, какой прекрасный контраст. И какая в то же время… совершенная законченность…

Наследник изволит шутить, либо и в самом деле не понимает.

Рэн впервые поднял глаза, пронзив Лана внимательным, изучающим взглядом. Целитель душ отвернулся. Аура Рэна, клубящаяся в его взоре смерть — душа, черный цветок, на который целителю душ даже смотреть не хотелось.

Хранитель смерти, наверное, все понял. Его губы растянулись в улыбке, и в другое время Лан бы почувствовал себя задетым. Но сегодня его донимали более важные мысли.

— Прошу проследовать за мной, — низко поклонился он наследнику.

Пальцы в белоснежной перчатке сжали плечо Рэна. Проводник осторожно повел Нериана вперед, к открывшимся им навстречу массивным дверям. Серебристые руны на дубовых створках вспыхнули при приближении наследника, по знаку Лана отошли в тень было кинувшиеся к ним целители душ, и они медленно прошли по округлой зале, разбитой тонкими, удерживающими округлый свод малахитовыми колонами.

Наследник и его спутники ступали по темно-зеленым каменным плитам бесшумно, и идущему впереди Лану чудилось порой, что он бредет по пустынному залу в одиночестве. И никогда еще знакомая, целительная тишина обители не казалось ему столь тягостной. И никогда еще ведущая вверх широкая лестница с высокими, массивными перилами, не была столь неподъемной. А мягкий, того зеленного оттенка ковер под ногами — столь лишним.

А дальше — тускло освященные, узкие коридоры, шелест подола хитона, скрепленного на талии широким, в ладонь, поясом. Стук крови в висках, невесть откуда появившаяся резь в желудке, и неожиданная тошнота от витающего в воздухе горьковатого запаха целительной магии.

Рука Лана нащупала позолоченную ручку нужной его двери, и за спиной раздался тихий голос:

— Ты ведь ждал меня, не так ли? Тебя предупреждали о моем приходе? Так почему ты столь взволнован…

— Я не знаю, — выдохнул Лан, и тотчас понял, что совершил ошибку. Не опроверг, не ушел от ответа, а выдал себя и Арама всего несколькими словами.

— Я знаю, — ответил наследник. — Открывай дверь, Лан. Покажи мне то, что вы хотели мне показать. Постарайся мне объяснить… ведь за этим мы здесь?

Дверь почему-то не хотела открываться. Тихий смешок, рука в белоснежной перчатке легка на ручку двери рядом с ладонью Лана, почти касаясь ее пальцами, нажала, легко потянула створку на себя. И дверь, повинуясь, отворилась.

Лана почему-то пробила дрожь.

За дверью — знакомая клетка-комната. Плотно задернутые шторы, мерцающий неровно огонек в зеленом светильнике, стол у окна, и узкая кровать у противоположной от двери стены. На кровати — неподвижное, тщательно зафиксированное широкими ремнями тело.

— Я предупреждал, что зрелище не будет приятным, — сказал Лан.

— Для меня сейчас любое зрелище одинаково неприятно, — ответил Нериан. — Потому что я его не вижу.

— Прости, наследник, не хотел тебя обидеть.

— Думаешь, меня способна обидеть подобная мелочь?

Голос был холодным, но таящим в себе бурлящую силу, как вода в горной речке. И Лан вновь сглотнул, понимая, что впервые в жизни не знает, ни что сказать, ни что сделать. Он не понимал наследника. И это был первый человек, которого он хотел всей душой понять, а не мог.

Лежавшая на кровати женщина рванулась в ремнях. На ее высохшей шее проступили жилы, тонкие губы растянулись в безумной улыбке. Она засмеялась, страшно, бесшумно, запрокинув голову и одарила стоявших за спиной Лана сыновей отчаянным, полным мольбы взглядом:

— Дай мне умереть… прошу…

Дериан судорожно вздохнул. Выразительные глаза Рэна вдруг потеплели сочувствием. Наверное, хранитель смерти хочет «помочь» матери, наверное, с радостью проводил бы ее за грань, а не мучил… но только боги решают, когда человеку уйти. И целители будут бороться за Ериану до последнего.

— Что ты мне хотел сказать? — тихо спросил Нериан, делая шаг к кровати.

— Ты обвинял старшего целителя в том, что мы не всем помогаем. Мы хотели объяснить… — губы выдавливали заранее подготовленные слова, но голос дрожал.

Впервые в жизни Лан говорил, а его, казалось, и не слушали — наследник подошел к кровати и присев на корточки в ее головах, пропустил седые волосы больной сквозь пальцы, все так же задумчиво улыбаясь. Ериана перестала смеяться, вдруг застыла, и безумные глаза ее потеплели от невесть откуда взявшегося счастья. Так легко… одно прикосновение и нет боли? Лан смотрел и глазам не мог поверить. Рэн, судя по его лицу — тоже.

— Продолжай, — приказал наследник. — Я слушаю.

— Тебе ведь не нужны глаза, чтобы увидеть, что происходит с матерью твоих друзей? — тщательно продуманные слова, в которых нет смысла. Лан видел, что нет, но все равно продолжал говорить. — Ты ведь способен ощутить ее страдания? Страдания целительницы, которая помогла нечистому…

— Вы не помогаете тем, кого считаете недостойными, потому что боитесь сами запачкаться? — ровным тоном спросил наследник.

Лан опешил. Такого вопроса он не ожидал. Вернее, так поставленного вопроса.

— Это не совсем так… — выдавил он. — Потому что… мы не можем помочь…

— Или потому что не умеете помочь?

— Наследник… — почувствовал себя задетым Лан, — мы поколениями выращивали опытных целителей. Наши хранители дара не покладая рук ищут новые способы…

— А зачем?

— За каждое исцеление мы просим о молитве нашей богине, о благодарности. Виссавия живет этой благодарностью, черпает из нее силу. Наши целители — наше самое большое сокровище. Именно они позволяют нам, на самом деле, выживать.

— И, тем не менее, вы помогаете далеко не всем? — вмешался в разговор Рэн. — Много веков ищите и не можете найти выхода? Или просто вас и так все устраивает?

— Я не думаю, что теперь время тебе говорить, — ответил Лан, не понимая, как хранитель смерти вообще посмел отозваться.

— Я думаю, что услышал достаточно. От тебя, Лан, — поднял на Лана насмешливый взгляд мальчишка. — А теперь я хочу выслушать тебя… целитель судеб.

— Ну тогда слушай… Рэми.

Лан внимательно пригляделся к Рэну и разозлился сам на себя, не понимая, как можно было быть столь слепым? Как можно было сквозь темную ауру хранителя смерти не различить врущийся наружу чистый, белоснежный свет?

— Наследник… — прошептал он…

— Я тебя услышал Лан. Позволь теперь говорить другим.

Рэми просто хотел не пропустить ни единой мелочи, а все оказалось не столь простым.

Он вдруг пошатнулся, и мир сначала поплыл перед глазами, потом пустился в пляс и вдруг замер.

Знакомая до последней черточки комната, в которой Рэми провел уже столько дней, теперь казалась другой. Тело, в котором находился Рэми, было немного ниже ростом, но даже это «немного» неуловимо изменило привычные очертания покоев, пробудило в душе легкую тревогу. Будто что-то было не так.

Все было не так. Рэн обладал более острым зрением, и мебель вокруг приобрела вдруг новые мелочи, которых Рэми раньше в упор не замечал. Например, едва видный рисунок трещин на камне колонн, царапина на ножке кровати, вышитое одеяло, на котором вместо привычного узора, проступили вдруг явственно невидимые раннее отдельные стежки.

Но через миг сознание Рэми перестало цепляться за мелочи, и его заняло нечто более важное — аура хранителя смерти, окружавшая тело темным коконом, была для Рэми невыносимой. На миг перехватило дыхание и казалось, что мятежная душа не выдержит, вот-вот рванет наружу, туда, где нет этого черного, клубящегося тумана, как вдруг проснувшаяся внутри сила залила все внутри холодным покоем. Рэми смог разогнуться, вдохнуть глубоко воздух с кисловатым запахом эльзира и пряным — только что примененной магии. И заметить, наконец-то, что плохо далеко не только ему.

— Сядь, — приказал он, не веря, что сам себя видит со стороны. И злясь на Рэна, что тот обрядил его тело в белоснежные тряпки рода вождя. Упрям хранитель смерти, но по-глупому упрям. — Сейчас пройдет…

— Тяжело… — стонал Рэн. — Он… он просится наружу.

— Целитель судеб тебе не враг, — тихо ответил Рэми. Собственный голос резал слух непривычным звучанием. — Он просто любопытен. Убедится, что ты занял мое тело по моему приказу и успокоится…

— Рэми… — рука Рэна до боли сжала ладонь. — Понимаю, как тебе было тяжело.

— Да ничего ты не понимаешь, — мягко ответил Рэми. — Я притупил большую часть своей силы, заставил ее заснуть, так что ты ничего не понимаешь. А теперь поднимайся. Пойдем навестим… целителей душ.

Рэми сознательно окутал тело Рэна плотным черным коконом, скрывая исходящее от собственной души сияние. Ему хотелось понаблюдать за целителями душ со стороны, не давая им раньше времени заподозрить подвоха.

Все пошло как по маслу. Они вошли в переход и вышли в этом странном, по мнению Рэми, слишком громоздким и чем-то угрожающем коридоре. Дериан мигом увлекся рунами на каменных стенах, рука Рэна сжала плечо, возвращая к реальности, и Рэми вдруг понял, что их не хотят пустить дальше.

Впрочем, Рэн неплохо справился со своей ролью. Даже слишком неплохо, и у Рэми еще тогда закралось подозрение, что тут никак не обошлось без целителя судеб.

Подозрение все более крепло, пока они поднимались наверх. Хотя рука Рэна все еще и покоилась на плече Рэми, но Рэн в теле Рэми уверенно шел сам, слишком уверенно. Даже хранитель смерти не смог бы так быстро свыкнуться с темнотой, так спокойно пройти по ступенькам, ни разу не споткнувшись, ни разу не задумавшись, куда поставить ногу.

Когда Лан остановился у одной из дверей, а Рэн вдруг самостоятельно, без приказа, рванул вперед, Рэми лишь тихо вздохнул. Целитель судеб, видимо, не мог сидеть спокойно и, воспользовавшись отсутствием хозяина в теле, вновь вырвался на свободу.

Впрочем, Рэми это не встревожило. Наверное, он этого и ожидал. И пока древний дух вел странный разговор с целителем душ, Рэми лишь внимательно слушал. По проступившей на лбу Лана испарине он понимал, что разговор пошел не совсем так, как хотелось этого виссавийцу.

Все интересное Лан выдал сразу, рассчитывая, наверное, что на наследника его слова подействуют. На Рэна и подействовали, но сейчас ему был гораздо более интересен кто-то, кто его чуть было не погубил. Но в то же время всегда был рядом. Целитель судеб. И, забыв вдруг о виссавийцах, Рэми вмешался в разговор.

Он и не замечал уже, что целитель душ все более бледнеет, отходя к стене, что Дериан мелко дрожит, и даже больная, забыв смеяться, уставилась на сына внимательным, долгим взглядом…

— Ты не Рэн, — прошептала она.

— А ты не целительница, — ответил целитель судеб, поднимая ладонь. Ремни, привязывающие больную к кровати, вдруг лопнули, и женщина плавно взмыла вверх, будто кто-то невидимый бережно держал ее на руках, обхватив под колени и за плечи. Больная почему-то не испугалась, обмякла. Руки ее упали вниз, с мягким шелестом упало с нее одеяло, и теперь стало видно, что целительница одета в короткую, полупрозрачную сорочку.

Рэми сглотнул. Его телу, над которым так долго главенствовала душа Рэна, было неприятно видеть целительницу такой. Перед глазами пронеслись вдруг чужие воспоминания. Эта же женщина, улыбающаяся, счастливая, с распущенными по плечам иссиня-черными волосами. Теперь волосы были седыми, улыбка погасла, кожа, когда-то будто светившаяся изнутри, посерела. Да и сама красота, недавно хрупкая, изящная, вдруг куда-то пропала.

Тем временем больная застыла в воздухе на уровне груди целителя судеб, древний дух заставил покоренное им тело коснуться кончиками пальцев висков больной, как недавно Рэми касался висков Дериана. Но у Рэми получилось прочитать лишь эмоции, целитель судеб смог увидеть воспоминания:

— Она не одна была в Ларии, не так ли?

— С напарником… — ответил Лан, — боюсь, мы так и не смогли его найти.

— Не нашли, — тихо протянул целитель судеб. — А ведь она знает, где его искать, правда, родная? Ты ведь у нас отказалась исцелить главу рода… что тебе предлагали? Сначала деньги. Потом власть. Потом магию… покровительство богов (как будто они могут его предложить). И, напоследок, жизнь напарника… Ты пыталась исцелить. Но все ожидаемо пошло не так. И они убежали, оставив тебя в том доме…

— А напарника? — встрепенулся Лан.

— Сколько она уже здесь?

— Два дня…

— Сложно это, наверное, проваляться два дня скованным браслетами подчинения. И все лишь потому, что собственные друзья не додумались обыскать дома.

Лан рванул было к дверям, но целитель судеб его остановил:

— У тебя полный замок других целителей. Ну и пошли кого-то из них. А ты нужен мне здесь. Или тебе неинтересно?

Лан остановился, приоткрыл дверь и что-то сказал появившемуся за створкой человеку в изумрудно-зеленом хитоне.

— Продолжай… — прошептал он.

— Каждый проступок сковывает вашу душу цепью. Чем сильнее нарушишь законы мироздания, чем толще эта цепь, тем она тяжелее. Вы умеете эти цепи чувствовать, я их вижу…

Целитель провел ладонью над телом женщины и Дериан, стоявший у дверей, ахнул: тело его матери вдруг окутали темные жгуты густого, кажущегося живым метала.

Рэми молчал. Собственный голос, слегка измененный целителем судеб, казался ему теперь сладостной музыкой. Все, что говорил древний дух, было страсть как интересно. И страсть как не хотелось целителя судеб прерывать.

— Цепь это наказание даже не богов, Единого, отца всех богов. Цепь это ноша, плата, которую человек должен заплатить за свое право выбора. Тело не терпит соприкосновения с цепями, отвечает болезнью. А вы пытаетесь эту болезнь исцелить… но…

Целитель судеб прикоснулся к одной из плетей, и та вдруг ожила, раздвоилась и скользнула на протянутую ладонь.

— Это тело наследника! — возмутился Лан. — Прекрати!

— Это и мое тело, — ровно ответил целитель судеб, стряхивая цепь на пол. Черный сгусток зашипел, подобно змее, и, вдруг пропал, осыпавшись на темно-зеленый, стертый множеством подошв пол черным пеплом.

— У каждого из нас есть свои цепи, — терпеливо продолжал объяснять целитель судеб. — Цепи каждого исцеленного вы принимаете на себя. С мелкими легко справляетесь сами, при этом невольно причиняя больному боль. Боль физическая очищает душу, помогает ей избавиться цепей. С крупными… физическая боль не поможет. Тут помогает другое… Для начала попробуем не с ней.

Целитель протянул руку в сторону, и она вдруг по локоть ушла в темный туман. Рывок. Вылетевший из тумана толстый комок чего-то розового. Лишь когда комок швырнули к его ногам, Рэми вдруг понял, что целитель вот так легко, сходу, притащил в Виссавию испуганно озирающегося, полуобнаженного ларийца.

Мужчина, одетый лишь в едва скрывающую бедра сорочку, вдруг увидел все так же висевшую в воздухе, окутанную цепями виссавийку и прохрипел, кидаясь в ноги Лану:

— Не хотел я, видят боги, не хотел, не знал!

— Облако… — тихо прошептал Рэми. — Над ним темное облако…

— Ты так близок к смерти, — холодно заметил целитель, — а все еще не успокаиваешься…

— Все равно умирать… так напоследок…

— …насытиться кровью, — продолжил за него целитель, опускаясь перед мужчиной на корточки. Даже находясь в ослепшем теле древний дух двигался уверенно и изящно, у Рэми вот так не получилось. А целителя судеб слепота будто и не беспокоила вовсе. Он казался самым зрячим в этой маленькой комнатушке. Вот и лариец обо всех, казалось, забыл кроме человека в белоснежном плаще с черной повязкой на глазах, смотрел умоляюще на целителя судеб и мелко-мелко дрожал, в душе уже, наверняка, не надеясь на пощаду.

— Каждую луну — новый мальчик, — продолжал целитель. — Молодой, невинный… ты не любил быть вторым. Утром, устав от криков в постели, ты устраивал себе поздний завтрак, пока слуги услаждали твой слух другими криками… Новые пытки, новый способ убить несчастное дитя, попавшееся на глаза твоим прихвостням. Новая чаша, полная теплой еще крови, которую ты осушал брезгливо морщась. Ты так хочешь жить… ты сделаешь все, что посоветовала тебе колдунья. Ты покупаешь луну своей жизни ценой чужой. И ты падаешь все ниже, хотя вчера еще казалось, что ниже невозможно… И сам от этого страдаешь. Сам презираешь себя за такую жизнь. И все равно не можешь умереть. Боишься.

— Боюсь, — просипел лариец. — Меня не пустят за грань еще долго… потому…

— Ты цепляешься за этот мир… но не знаешь, что есть и другой путь…

— Мое тело гниет изнутри, — прошептал лариец. — Целители мне не хотят помочь… теперь я понял, что и не могут. О каком другом пути ты говоришь? Если можешь помочь, то молю… заклинаю… я так не хочу умирать…

— Болит? — тихо спросил целитель.

— Болит… — сглотнул лариец. — Сейчас еще не так, а как к ночи… Жить не охота. Но умирать страшнее…

— Смотрите внимательно, — вновь обратился к виссавийцам целитель судеб. — Потому что я не люблю повторять.

Он слегка шевельнул губами, и лариец дернулся, когда все тело его окутали толстые, с руку, жгуты темного тумана.

— За что? — прошептал он.

— Это не мое… твое, друг мой. Видишь, уже и тела твоего не видно за цепями… совсем ты, человек, себя не бережешь.

Целитель судеб зубами стянул перчатку с правой руки, и осторожно протянул руку ларийцу. Цепи едва зашептали, пытаясь дотянуться до сидевшего рядом с их жертвой мага. Все в комнате невольно затаили дыхание, ладонь целителя скользнула между цепями, пальцы дотронулись, до серой, измученной болезнью кожи и с них посыпались зеленые, целительные искры. Лариец вновь дернулся, целитель поспешно убрал ладонь и прошипел:

— Не смей двигаться!

— Не посмею… — вымученно выдавил лариец. — Ты только помоги, и я не посмею.

— Уж поверь мне, что не посмеешь! — ответил целитель, и лариец вдруг застыл, как каменное, укутанное цепями густого тумана, изваяние. Лишь глаза, испуганные, измученные, были живыми. Лишь они отзывались на легкие прикосновения целителя, на съедавшее кожу зеленоватое сияние, на холодные слова:

— Главное, быть осторожным и не касаться цепей… и хоть тебе больно, не так ли, очень больно, но облегчение все же приходит, — глаза ларийца соглашались, ужас в них сменялся отчаянной надеждой. — Боль уходит, но ненадолго… она вернется, потому что цепи никуда не делись.

— Можно ли их убрать? — заинтересованно и холодно спросил Лан.

Рэми вдруг понял, что целителю душ вовсе не жаль ларийца. Что виссавиец наблюдает за исцелением с холодным, исследовательским интересом, впитывая в себя каждую мелочь, чтобы потом, уже оставшись одному, попытаться ее продумать и восстановить самостоятельно.

— Я могу, ты — нет, — так же спокойно ответил целитель судеб. — И я не буду. Цепи даются в кару. А кару человек должен отработать сам, а не путать в это дело виссавийцев.

Целитель судеб резко поднялся, и лариец оказавшись свободным, подполз к его ногам, целуя носки белоснежных сапог:

— Избавь меня от этого… не могу… что хочешь сделаю…

— Что хочу? Ты, жалкое животное думаешь, что способен удовлетворить мои желания? — засмеялся древний дух. — Да мне на тебя смотреть противно. На всех противно, кроме него, — целитель показал рукой на Рэми. — Лишь носитель для меня важен. Ради него вам всем помогаю. Ради него и убью вас всех, если он захочет, не моргнув глазом! И не смотри на меня так, Рэми… мой папочка все предусмотрел. Как связал он узами богов тебя и Мираниса, так и крепко привязал меня к тебе… так что желаешь, мой мальчик? Убить ларийца или пусть еще помучается?

— Помоги! — выдохнул вновь лариец.

— Научи нас помогать таким, как он, — ответил Рэми, глядя на свое тело, в котором теперь томилась, как в темнице, гордая душа целителя судеб. Существа, которое было и умнее, и сильнее их всех, которому не нашлось нигде места, ни в их мире, ни в мире богов. Существа безумно одинокого и… Рэми выдохнул, безумно несчастного.

— Вам все давалось слишком легко, — внезапно отвернулся от Рэми целитель судеб, будто само сочувствие носителя было древнему духу неприятно. — Оттого вы и забыли. Мгновение боли, и почти любая болезнь уходит, навсегда. Но если болеет не тело, а душа, ваша магия, по сути, бессильна, потому что вы хотите всего и сразу, а время или силы готовы тратить лишь на таких, как она, — целитель показал на забытую всеми, все еще окутанную цепями целительницу. — Научитесь видеть цепи, это не так уж и сложно. Научитесь терпению. Создайте для таких, как он, убежища, где будете медленно, шаг за шагов истощать их цепи… И пусть больной молится вашей богине, если это необходимо. И пусть сам работает над своим покаянием… а если не может… тогда и ты, Рэми, ему не помогай. А теперь вернись ко мне, — целитель протянул Рэми ладонь, но маг лишь упрямо шарахнулся от своего тела, продолжая:

— Еще не все. Освободи от цепей целительницу. Ты сказал, что можешь. А ей не в чем каяться.

— Помимо гордыни? — усмехнулись Рэми его собственные губы. — Что она своевольно вмешалась в дела богов?

Рэми гордо вздернул подбородок и вдруг понял, что все в комнате вздохнуть лишний раз боятся, наблюдая за их диалогом, вслушиваясь в неожиданно мягкие нотки в голосе целителя судеб, и в упрямые — в голосе Рэми. Рэми был единственным тут, кто не испытывал мистического ужаса перед сыном самого Радона, он был единственным, кто вдруг почувствовал себя равным древнему, мудрому богу, который по прихоти отца испытывал к наследнику Виссавии слабость.

— Я прошу… — прошептал Рэми. — Ты сам сказал, что исполнишь любую мою просьбу. Скинь цепи с матери моего друга… ты же знаешь, у меня не так и много-то этих друзей.

— Ты слишком добр… И упрям, — ответил целитель судеб и шагнул навстречу Рэми. — Но это тело начинает уставать. Без твоей души оно быстро слабеет, как и слабеет душа Рэна… вернись ко мне…

Рэми вдруг почувствовал, что не может двигаться. Его и чужое тело вдруг оказалось совсем близко, его и чужие губы улыбались тепло, его и чужие пальцы касались щеки, прожигали прикосновением насквозь, вспыхивая внутри красным цветком боли. Весь мир вдруг исчез, растворился в темноте. Зато… не было больше угнетающей силы хранителя смерти, лишь чистый, белоснежный свет, да синее море внутри… и ровное дыхание духа целителя судеб где-то в глубине сознания.

В то же мгновение где-то вдалеке упала на кровать мерцающая чистым зеленым светом фигура. Рэми знал, что целительница мирно спала. Знал, что завтра она проснется отдохнувшей и полностью здоровой. Но сам он устал.

— Возвращаемся в замок, — сказал он, входя в переход. И тотчас, наткнувшись на край стола, тихо выругался. Еще один синяк. Впрочем, одним больше, одним меньше.

— Я помогу, — мягко сказал невесть как оказавшийся рядом Рэн. — Не надо кривиться, Рэми… скоро тебе уже не понадобится моя помощь. Ты же знаешь.

— Знаю… а теперь… спать.

Уже укладываясь в кровать, Рэми вдруг подумал, что много спит в последнее время. Слишком много. Кто-то снял с него сапоги, укутал одеялом. Холодные пальцы коснулись пылающего лба, скидывая липкую от пота прядь.

— Спасибо, — проводил его в сон тихий шепот Рэна.