Часть 2 глава 3

Если сравнивать «вчера» и «сегодня», то первое, что по каким-то неясным причинам приходит на ум, так это то, что «вчера» на местных предгорьях паслись стада мустангов или бизонов, а «сегодня», если уж и посещают этот лошадиный рай гордые, вольные скакуны, то только в виде автомобильного логотипа «Ford Mustang». Про бизонов же и говорить не приходится.

Конечно, в свете последних веяний и, если хотите, мод, на стенах многих кафе Эспина довольно красочно представлены созданные в компьютерном, виртуальном мире, фотографии и картинки холодных зеленых склонов с мирно пасущимися лошадками и бычками, отражающих времена совсем еще недавно потерянного рая. Но они скорее упрек ныне живущим, нежели желание снова возродить то, что вполне могло бы стать национальной идеей.

К сожалению, подобное сейчас просто не имеет права на жизнь, поскольку современный жизненный уклад американцев застыл, словно лава. Да и идеи подобного плана, это как раз то, что может начать пробуждать в американцах активность в вопросах жизнедеятельности, а уж подобное никак не на руку местному правительству. Тупыми и сытыми управлять проще…

В штатах все искусственно, если хотите, даже сама страна склеена искусственно, состоя из переселенцев со всего земного шара, старательно пытающихся забыть свои корни и строящих государство, у которого и названия-то собственного нет. Даже соседи — Канада и Мексика имеют имена собственные, а «штаты», они лишь «соединенные штаты» или «объединенные штаты», а какой Америки никто даже не уточняет.

Американцы. О, боже! А я-то кто? Смешно так рассуждать. Сам-то я считаю себя коренным американцем. Крамольные рассуждения, мистер Олсен. М-да-а-а….

И все же продолжим, надо же чем-то скрасить время ожидания.

Интересно, как люди могут представлять и изображать каким-либо способом то, что здесь было когда-то? Спросить-то уж не у кого, поскольку коренных жителей попросту истребили, как тех же бизонов и мустангов.

Так какой-нибудь фермер, расширяя свои владения, корчует лес, или отстреливает ни в чем неповинных куропаток, которые как ему кажется, способны погубить его урожай. Ему совершенно неважно, что эти куропатки и их предки жили здесь, у этой горы, тысячи, или даже миллионы лет, совершенно не подозревая, что когда-либо объявится толстый, усатый дядя и, не спрашивая мнения матушки-природы, запросто отправит их племя к праотцам.

У русских есть «сказка про зайчика и его лубяную избушку», поэтому они, воспитанные на правильных сказках, стараются не поступать так. Но, то русские. У них и сказки, хоть и переделанные греками и евреями, а все же живые, и по делу. У североамериканцев даже сказки искусственные, бессмысленные, ну или попросту плохо содранные с европейских или азиатских.

США — страна без корней и без своих сказок, взявшая на вооружение только одну, как раз русскую, про Ивана-дурака, которому рано или поздно все само сваливается в руки. Эдакий принцип «из грязи — в князи» возведенный в национальную идею. Да уж, вот это идея! Она-то как раз для американцев. Какие там возрожденные или сохраненные бизоны, мустанги, или те же индейцы?

Нет, с природой, если возвращаться к мысли о ней, сейчас тоже все обстоит неплохо, но только не в широком, общенациональном подходе. Возможно, все это происходит потому, что норвежцев среди новоявленных американцев слишком мало. Уж те бы наверняка их научили, как беречь то, чего не беречь просто нельзя. А так, даже вышеупомянутые кафе хоть и пестрят красочными монтажными фото с мустангами и бизонами, да пасутся те зверушки на лугах с сочной травой обязательно на фоне больших рекламных щитов «Coca-Сola» или «Marlboro».

На часах было 12:44. Молодой человек, вот уже сорок четыре минуты коротающий время в одиночестве в небольшом кафе на краю Эспина, позвал официанта и заказал очередную чашку черного кофе. Лишь на секунду он помянул дурным словцом привычку всех девушек опаздывать и снова, исходя из журналистского опыта, углубился в глубокие размышления, скрашивающие время любого ожидания.

Следующим пунктом его углубленного изучения стало ко́фе. «Вот уж тоже интересно, — рассуждал про себя Ингви, — ведь североамериканцы, в основном, прибыли из Европы. Откуда тогда у них такая любовь и страсть к этому напитку теплых стран? Да и я сам, чего там греха таить, люблю кофе, хотя дед мой норвежец, а бабушка вообще эмигрантка откуда-то с польско-русской границы, в общем, русская. Кстати, надо будет как-нибудь предложить Джанет съездить к старикам… Господи, да где же она?

В тишине полупустого кафе вдруг четко зазвучала звонкая музыка металлических накладок каблуков. Ингви повернул голову и, поднимаясь, вздохнул с облегчением:

— Джанет, дорогая…

— Знаю, знаю… — Ответила ему «стандартная» красавица, являющая собой эдакий штампованный плод, навязанного Голливудом вкуса. — Я, конечно же, виновата и прошу у тебя прощения за опоздание.

— Ну, ничего, — со вздохом облегчения, вызванным долгожданной встречей, мягко ответил Ингви, — ты же знаешь, что я готов ждать тебя хоть всю жизнь, только нужно будет сменить это кафе на какой-нибудь нескромный домик где-нибудь в горах.

Она устроилась на вежливо предложенном кавалером стуле и уложила на свои шикарные бедра, аппетитно обтянутые дорогими, красивыми чулками, черную, лакированную сумочку:

— Ты знаешь, Ин, я боюсь, что когда-нибудь эта чертова работа вот таким образом сломает мне всю личную жизнь. Рано или поздно тебе надоест то, что я всегда опаздываю, и ты сбежишь.

— Глупости.

— Нет, на самом деле. С одной стороны, я столько лет добивалась того, чтобы иметь то, что имею сейчас, а с другой, Ингви, я скажу тебе откровенно, что страшно боюсь, что тебе наскучит эта моя запредельная занятость.

— Ну хватит, — Олсен, слушая ее, поднял руку, для того, чтобы привлечь внимание официанта, упустившего из виду то обстоятельство, что их давний, одинокий посетитель уже не один. — Ты же извинилась, этого вполне достаточно. Я ведь тоже далеко не ангел, часто летаю в командировки, однако ты ничего не выговариваешь мне по этому поводу. Кроме того, мне приятно знать о том, что скромная фармацевтическая компания из маленького Эспина смогла добиться того, что в самых больших городах США и Европы ее филиалы попросту затыкают за пояс своих конкурентов. А ведь наверняка в этом большом успехе компании твой личный вклад просто неоценим.

— О, ты слишком высокого мнения о моих способностях.

— Отнюдь, — отрывая глаза от возлюбленной и делая знак официанту «подавайте» как-то уж очень широко так, как это обычно делают восточно-европейские бизнесмены в русских ресторанах, с восхищением сказал ее бой-френд — Ингви Лесли Олсен, — я тебя еще и недооцениваю.

— Ты очень милый, Ингви, и, черт побери, знаешь, что нужно сказать девушке, так уставшей после тяжелого рабочего дня. Хотя порой меня пугает эта твоя броская и опасная смесь потомка викингов — высокого, светловолосого, атлетичного тела с тротиловым зарядом русской крови. И какая же девушка, скажи на милость, сможет устоять перед этим?

— Ты-то до сих пор держишься.

— Держусь, потому что боюсь. Боюсь совсем потерять голову от этих светлых, северных кудрей.

— Ну, допустим, кудри у меня от бабушки, а не от темноволосого деда Бьерна, а бояться как раз-таки нужно мне. Дженни, я на самом деле думал, что сойду с ума в то время, когда …все это случилось с тобой в Закавказье…

— Не напоминай мне про этот кошмар.

— Прости.

— Давай лучше о тебе?

— О’кей. Давай. Что тебя еще интересует?

— Ну, например, твой дед. Я всегда думала, что все скандинавы светловолосые великаны, а ты говоришь, что он…

— Он брюнет, причем до шестидесяти лет практически не имел седых волос. Моя бабушка в некоторые моменты, ну, когда сильно злится на него, называет старика «старая деревянная щетка».

Джанет прыснула неожиданным даже для самой себя звонким смехом и, стесняясь этого, прикрыла рот ладонями:

— Деревянная щетка? — весело спросила она.

— Да, — радуясь ее веселью, ответил Ингви.

— Странно. А почему так?

— О, это в стиле моей бабушки. Ты представь себе старую одежную деревянную щетку. Волосы — это щетина. Они у деда такие же густые и жесткие. А голова, по мнению недовольной поведением мужа бабушки, деревянная.

— О!

— Да, да. Но, повторюсь, это только, когда она на него сильно злится. А так они просто…! Нет слов. Уже скоро шестьдесят лет живут вместе и по-прежнему питают друг к другу самые нежные чувства.

— Как смешно, Ин, называть человека нежно: «старая деревянная щетка»!

— Джанет, — став вдруг серьезным, тихо сказал Ингви. — Я как раз хотел тебе предложить съездить к моим старикам. Стой, не спеши отказываться…

— Я и не отказываюсь, — виновато опуская модно очерченные брови, отчего-то грустно сказала девушка. — Просто, ты же знаешь, как я занята.

— Ты не пожалела бы о поездке, — продолжал Ингви. — Это совсем недалеко. Они такие! …Я их очень люблю. Представляешь, старики до сих пор со мной общаются, как с ребенком и в то же время, я никогда не заведу разговор с отцом или матерью о том, о чем могу всю ночь говорить с дедом или бабулей.

— А сколько им лет?

— Деду восемьдесят четыре, а бабушке восемьдесят два.

— Ничего себе!

— О! Ты представляешь себе юмор с почти вековой выдержкой? А кухня? К тому же они оба далеки от старческих, маразматических штук. Вон у матери и то чаще «сквозит на чердаке».

— Это ее родители?

— Нет, отца. У матери только один брат и остался, он живет где-то в Мексике.

Джанет красноречиво бросила взгляд на часы. Ингви даже подумалось, что она вдруг вспомнила о каком-то неотложном деле, что бывало с ней довольно часто. Так и виделось, что сейчас Джанет извинится и снова убежит на работу, но нет! Вместо этого она как-то странно посмотрела ему в глаза и спросила:

— Ты на самом деле этого хочешь?

Ингви осмотрелся и, не зная, как реагировать на ее вопрос, решил отшутиться:

— Хочу, но здесь же люди…

— Я сейчас разозлюсь, и ты пожалеешь о том, что не отнесся с должной серьезностью к моему вопросу. Дело в том, что у меня, начиная с завтрашнего утра, есть трое суток свободного времени.

— А работа? — не поверил своим ушам Олсен.

— Шеф два раза в год позволяет мне подобные прогулы, в качестве моральной компенсации за Закавказские события. Единственное, что мне нужно, это сделать пару телефонных звонков.

— Господи! Да хоть сорок, и в любую точку мира! И что, мы сможем тут же поехать к старикам?

— Ну, только если ты не врал о том, что они «классные», и еще, если позволишь мне заехать домой и собраться…

Через пятнадцать минут, порядочно поскандалив в кафе из-за нерасторопности обслуживающего персонала и отказавшись по этому поводу платить за уже практически готовый обед, молодые люди, смеясь в лицо внезапно обрушившейся на них свободе, впрыгнули в «дремавшее» неподалеку такси. Это обоюдное ребячество в кафе вызывало целую бурю эмоций в привыкших к академичности и размеренности сердцах.

Ворвавшись в дом Джанет они, продолжая веселиться, звонили каждый в свой офис и убедительно просили начальство отпустить их куда-то по очень важному делу на три дня.

Идя против всех женских законов, девушка собралась просто молниеносно, минут за двадцать-тридцать. Ингви позвонил своему младшему брату Ричмонду и попросил того пригнать по указанному адресу свою автомашину. «Сорви голова» Ричи был несказанно рад возможности лишний раз «дать жизни» мощному красному «Доджу» своего старшего брата и не заставил себя долго ждать.

На выезде из города Ингви и Джанет заехали в супермаркет, плотно упаковали бумажными пакетами с покупками заднее сидение машины и отправились петлять по сырому от моросящего дождя горному серпантину. Они были счастливы, упиваться свободой путешествия то и дело сворачивая с дороги, для того, чтобы полностью отдаться воле чувств и окунуться с головой в негу райского наслаждения, чему не мешала даже мерзкая погода.

В силу все тех же погодных и прочих причин путь в далеко неполные полсотни миль был сильно растянут во временном отрезке, поэтому к скромному белому домику, спрятавшемуся в густом тумане среди высоких горных елей, они подъехали в темноте.

Большое пятно далекого фонаря, висящего где-то у самых дверей дома, прорисовывало впереди тонкую тень решетки металлических ворот. Ингви круто повернул руль вправо и, продрогшие в холодном тумане фары резко ударили в салон отраженным от нее светом. «Додж» мягко клюнул вниз носом при торможении и остановился.

Где-то в глубине двора звонко залилась лаем собака, а вскоре за невысокой белой оградой появился и ее силуэт:

— Это «Босы», — улыбаясь, сказал Ингви.

— Боси? — не поняла Джанет.

— «Босы», — снова повторил это загадочное слово на каком-то непонятном наречии Олсен.

— Ин, а что это за имя, порода или, не дай бог, класс животного?

— Это и-и-имя, — не без удовольствия протянул Ингви, — и поверь мне, имя самого умного и самого лучшего пса из всех живущих на земле.

— Бьюсь об заклад, что это имя норвежское и обозначает какое-нибудь варяжское божество.

— Вот тут я тебе ничего сказать не могу, — улыбнулся он, — а не могу потому, что неизвестно, кто его так назвал. Однако, собака на самом деле просто чудо, вот увидишь...

Пока молодые люди следили за старательно отрабатывающим свой хлеб псом, они совершенно не заметили того, что к воротам, возле которых они остановили свой автомобиль, осторожно двигался вооруженный человек. Одет он был в темный плащ с капюшоном, а из-под полы дождевика торчал мокрый ствол ружья. Ингви наклонился к стеклу и тут же нажал кнопку стеклоподъемника:

— Опусти свое страшное оружие, грозный воин! Еще, не дай бог, пальнешь сразу из двух стволов — испугаешь своего внука! Поверь, если ты в него все же попадешь, после всего этого он больше не станет дарить тебе такие громоизвергающие штуки! И еще, дед, бабка тебе за такой салют потом голову оторвет!

Старик отбросил на спину капюшон, поднял вверх ружье и, несмотря на угрозы внука, отсалютовал радостной новости оглушительным залпом в воздух сразу из двух стволов. Джанет в испуге зажала уши ладонями и пригнула голову к панели, а Ингви открыл дверь и вышел из машины.

Когда перепуганная девушка нашла в себе силы подняться, дед, забросив оружие за спину, уже гремел тяжелой металлической цепью, стягивающей створки ворот, а ее кавалер, просунув руку между прутьями решетки, гладил по голове огромного пса со странной кличкой «Босы». Довольное животное так энергично вертело хвостом, что Дженни стало казаться, будто клубы тумана вокруг собаки стали заворачиваться воронками.

Ингви вернулся в машину, и отдыхающий после долгого пути «Додж» лениво шурша колесами по мелким камешкам дорожного покрытия, проплыл мимо высокого вооруженного старика вглубь двора прямо к окнам его дома.

За кремовыми шторами ближней комнаты мелькнула тень.

— Ну и сюрприз же их ждет…, — смешно оттягивая уголки губ вниз, сказал Ингви. — Я ведь деду не сказал, что приехал не один. Боюсь, как бы его удар не хватил! А что будет с бабкой, это просто…

Дженни неожиданно «стала в позу»:

— Я не пойду из машины.

— Почему, я не понимаю?

— Мне…, как-то страшно, …я не знаю.

— А нечего тут и знать, — открывая дверь и собираясь выходить, спокойно бросил Олсен. — Мне почему-то кажется, что ты приехала не ночевать тут в машине. Идем, — сказал он, как можно мягче, — все будет хорошо…

Джанет дрожащей рукой нащупала ручку двери и задержалась. Она никогда в жизни так не нервничала и очень боялась того, что в этот нестандартный момент она не сможет хоть как-то управлять ситуацией. Нечто подобное она чувствовала лет четырнадцать-пятнадцать назад в день, когда, преступая запрет матери, решилась обрезать свою гордость — длинные волосы, и сделать стрижку, как у девушки на рекламном щите, стоящем посреди площади городка Сталбери, где они тогда жили. Дженни с подружкой-соратницей, имя которой она со временем позабыла, решили постричь друг друга у них в гараже, где никто не помешал бы им стать красавицами. Подруга была порасторопнее и сделала свою часть работы первой. На беду, в гараже не оказалось зеркала.

Боже, как это было ужасно — видеть свою толстую и длинную косу, лежащую отдельно от собственной головы, знать, что сейчас свершилось что-то страшное и обратного пути уже нет! Что-то подобное было и сейчас...

К слову сказать, тогда, в детстве, вскоре появилась мама, которая заподозрила что-то неладное, увидев девочек возле гаража. Стоит ли говорить, что потом был за скандал? Подружка, не выдержав давления обоих мам, (а мама соратницы Джанет тоже всегда была в восторге от косы соседской девочки) в конце концов, призналась, что просто завидовала красоте волос подруги (у самой-то, как помнится, вечно болтались как сосиски две куцые косички). Девчушка попросту решила таким образом уровнять свои шансы с Дженни. Время прошло, а Джанет так больше никогда и не решилась носить длинные волосы…

Она вздохнула и дернула ручку двери. Сырой и холодный воздух, словно мокрый плед лег ей на ноги и прикоснулся прохладными губами к ее лицу. Дженни ступила на землю, ощущая двойное неудобство, поскольку острые каблуки ее дорогих полусапожек вошли в грунт, как нож в подтаявшее масло и заполнившая ее целиком волнующая, необъяснимая настороженность тут же удвоила свое пагубное действие.

Привычным жестом она набросила на плечо сумочку, повернулась, готовясь открыть заднюю дверь машины для того, чтобы поплотнее загрузиться пакетами с покупками и, хотя бы так, спрятаться от неизбежного. Фокус не удался, поскольку прямо перед ней оказался «старина Бьерн Олсен», как он любил сам себя называть.

Он был так же крепок, высок и строен, как захватившие местные холмы исполины — многовековые ели. В старом плаще грубого покроя, что закрывал его богатырские плечи от моросившего дождя, он походил на боцмана «Соленый Пес» из старого черно-белого фильма.

Джанет осторожно подняла глаза. Дед смотрел на нее сверху вниз с нескрываемым удивлением. «Наверное, — с сарказмом подумала девушка, — даже если бы Ин привез павлина, этот отставной гренадер армии Наполеона удивился бы меньше?»

— Ингви! — восхищенно громыхнул, словно сам Посейдон старый Бьерн. — Пожалуй, сегодня стоило бы пальнуть не из моей дробовой рогатки, а из какого-нибудь серьезного орудия! Черт! Леди, я надеюсь, этот тупоголовый писака-журналист ничего вам не рассказывал о нас, иначе мне придется весь вечер молчать, а я, должен признаться, глядя на вас, чувствую, что сегодня буду расположен к разговорам, как никогда. Более того, скажу откровенно, сегодня я напьюсь.

Дженни насторожилась. Она всегда боялась пьяных и даже подвыпивших людей, а когда этот человек тебе едва знаком, да еще и чуть ли не на две головы выше!

Тут из-за машины появился Ингви, зажимающий подмышками большие бумажные пакеты с провиантом:

— Это мой дед Бьерн, — представил он старика, — а это Джанет.

— А, черт! — снова с откровенной досадой выругался из-под свалившегося ему на голову непослушного капюшона старый Олсен. — Опять я ошибся!

Он перевел взгляд на внука и, отвечая на его немой вопрос в глазах, уточнил, — я, откровенно говоря, думал, что ее имя — Валькирия!

— Дед! — играя в словах напускной укоризной, выдохнул Ингви. — Ты представляешь, что будет, если бабуля вдруг услышит твои соловьиные трели вековой выдержки, направленные другой женщине? Быть тебе тогда битым.

— Смешно! — самодовольно громыхнул Бьерн. — Во-первых, я никогда не был битым ни своей женщиной, ни какой-либо другой, а во-вторых, что, — отбрасывая назад непослушный капюшон и являя плачущему небу стройную копну жестких и белых, словно пепел волос, заигрывающее спросил он чуть тише, — на самом деле эти «трели» уже не могут возыметь никакого действия?

Джанет сама того не ожидая, сделала шаг вперед и взяла дернувшегося от неожиданности деда под руку.

— О! — накрывая широкой и горячей ладонью хрупкую кисть руки гостьи, сказал старый Олсен. — Похоже, у нас с госпожой Джанет все же имеется взаимопонимание на почве уловок старых кавалеров? Идемте же, леди, я угощу вас вином, или даже чем покрепче, иначе вам грозит простуда…

Длинной, словно удав рукой он нежно обнял ее за талию, и не спеша, повел к дому.

— Не беспокойся, старый ловелас, — бубнил где-то сзади брошенный без внимания внук, — ее компания и без твоего вина гарантирует ей защиту от любой простуды…

Первое, что бросилось в глаза Дженни в доме Олсенов, это безупречный порядок на фоне далеко не блистающей новизной планировочных решений. Просторная прихожая была …именно украшена дорогими матерчатыми половичками ручной работы, будто кричащими: «мы вам не какая-то беднота, чтобы встречать гостей искусственным ковровым покрытием».

Кроме встроенного стенного шкафа-купе эта комната не имела никакой мебели. Едва его зеркальная дверь успела бесшумно отъехать в сторону от усилия руки старика Олсена, как на ступеньках, в конце просторного коридора, появилась миниатюрная старушка. Старина Бьерн в один миг закрыл разувающуюся гостью от супруги своей могучей фигурой и хитро ей подмигнул.

— Где этот бродяга? — пропела слабым голосом бабуля, обыденно ступая на пестрые, дорогие половички прихожей. — Я ему сейчас покажу… Это же надо, три месяца у нас не появлялся!

Ингви, застывший с пакетами в руках, виновато опустил глаза к полу:

— Занят я был, бабушка.

— Занят. Ты всегда занят, — сказала подошедшая ближе старушка и замерла, увидев рядом со своим супругом молодую девушку весьма и весьма милого вида. Наступила неопределенная пауза, во время которой старый Олсен испытующе смотрел на свою жену, будто говоря: «а вечерок-то перестает быть скучным».

Ингви опустил на пол пакеты с покупками. Он почувствовал, что на самом деле виноват перед стариками за свое долгое отсутствие в доме, который он любил и где его самого любили так, как, наверное, никто и никогда не сможет любить его на всей земле.

Старушка, наконец, отвела цепкий взгляд от гостьи. Дженни чувствуя, что «рентгеноскопия» закончилась, вздохнула и, с помощью старины Бьерна сняв пальто, замерла у порога.

— Долгое отсутствие, — спокойно произнесла миссис Олсен, — пагубно сказывается на твоей культуре, господин журналист. Надеюсь, что хотя бы к концу вечера я все же узнаю, как зовут эту леди?

— Гени…, — попытался было мягко вступить в разговор дед, но тут же перехватив взгляд жены, умолк.

— Тебе, старый джентльмен, сегодня тоже достанется на орехи. Мог бы дать мне какой-нибудь знак о том, что внук приехал не один. Я же не готова…

С этими словами крохотная бабуля легко отстранила в сторону гренадера-супруга, взяла под руку Дженни и повела ее вглубь дома:

— Что ж, милочка, — тихо сказала она в конце коридора, — ты уж не сочти за труд, и сама шепни мне свое имя, потому, что на Олсенов нечего и надеяться в подобных ситуациях.

— Меня зовут Джанет.

Старушка вполоборота посмотрела на отчего-то запнувшуюся девушку:

— Я буду звать тебя Жанна, — не став дослушивать полного имени гостьи, спокойно заявила своенравная бабуля, даже не спрашивая о желании той зваться подобным образом. — Так вот Жанна, Олсены всем хороши, но женщины — это выше их понимания. Эти северные люди даже в любви объясняются, вырывая с корнем деревья, или одним взмахом руки укладывая на пол переполненного бара сразу десять человек. Просто же сказать: «я тебя люблю», для них — высшая математика…

Старушка, как видно, вообще была против всех общепринятых правил, потому как сразу отвела гостью не в гостиную, а на кухню. Отвлекая ее пустыми разговорами и, между делом, демонстрируя просто образцовую чистоту и этой комнаты, она мимолетом показала то, что оба холодильника не напрасно потребляют электроэнергию в этом доме и заполнены довольно плотно. Дженни не совсем поняла для чего хозяйке понадобилось подобное шоу, но на короткий миг отвлекшись на все это, она и не заметила, как вдруг оказалась за небольшим кухонным столом, а в руках у нее появилась чашка с горячим, ароматным чаем.

Пока вышеуказанные вопросы стали плотно обосновываться в сознании девушки, хозяйка проворно заполнила всю электроплиту кастрюльками и, включив подогрев, устроилась напротив:

— А ты, Жанна, готовить умеешь? — спросила она, между прочим.

— Нет, — честно призналась Джанет, — а зачем мне это?

— Интере-есно, — неопределенно продолжала непробиваемая бабуля, — а вот если, …скажем, я тоже не умела бы готовить? Чтобы мы все сейчас делали?

Дженни вдруг поняла, хватит с нее этой действующей на нервы бесцеремонности. Она тут же решила обозначить свое «Я» и начать «выправлять полет»:

— А мы и так ничего не делаем, — довольно резко сказала она, — чай пьем.

— Это пока, — хитро прищурившись, продолжила старушка, и Дженни поняла «проверка продолжается».

— А ведь вы тоже, Олсен, — кольнула бабулю гостья, — во всех смыслах.

— Да, и что с того?

— Я это к тому, что вы тоже до сих пор не представились, — пояснила свое резкое высказывание гостья.

— А, — едва заметно улыбнулась старушка, — это верно. Но я-то думала, что Игорь вам о нас все рассказал, хотя …Олсен — есть Олсен.

— Игорь?

— Ну-у, — ничуть не смутилась хозяйка непониманию Дженни, — ах он, обалдуй, и этого не сказал?

— Кто?

— Игорь.

— Какой Игорь?

— Внук. Это для всех он Ингви, а для меня он Игорь.

— А, — вздохнула с облегчением Дженни, — теперь понятно, вы ведь русская?

— Нет, — без всякой тени зла стукнула сухим кулачком по столу старушка, — я его точно когда-нибудь поколочу. — Мое имя Генни Олсен. Это официально, для всех, но дома меня зовут просто бабушка Генни. Генни — от славянского Ганна.

Гостья пожала плечами:

— Мне кажется, есть и скандинавское имя — Ханна?

— Нет, девонька, Ханна и Ганна имена только похожие. Ганна имя белорусское. Я белоруска, а не русская, как тебе сказал младший из этих высокорослых олухов. Хотя вы, американцы, совершенно не видите разницы между русскими, белорусами, или украинцами.

— Ну, почему же, — вступаясь за соотечественников, ответила Дженни, — Россия — это Москва, Беларусь — Минск, Украина — Киев.

— М-м, — удовлетворенно заметила Генни, лениво отпивая из своей чашки, — ты, наверное, закончила, какой-нибудь дорогой университет по специализации «география»?

— Университет я и на самом деле закончила, но по медицине и фармакологии.

На кухню вошли Ингви и дед Бьерн, груженые уймой пакетов. Странная беседа, едва начавшая становиться интересной, была прервана.

Вскоре не заставил себя долго ждать и ужин под названием «прощай диета», ужин, во время которого Дженни, вне всякого сомнения, попросту объелась бы, не подливай старина Олсен в ее рюмочку крепкий норвежский напиток с каким-то трудно произносимым названием. В результате Джанет Джослин Тампер в третий раз в своей жизни попросту напилась…

Само собой разумеется, утро после всего этого не задалось. В голове Дженни стоял гул, чем-то напоминающий вой стальных проводов в сильных порывах ураганного ветра. Порой ей даже казалось, что внутри этого шума где-то визжат полицейские сирены, лают собаки, и кто-то стонет. Но откуда брались в гудящих границах ее черепа эти сирены, этот ветер и эти чертовы собаки, ей и думать не хотелось.

Проснувшись и увидев перед собой чужую мебель, она даже не сразу вспомнила, где находится. Крайняя болезненность в верхней части ее туловища не позволяла совершать резких движений и поэтому Джанет с осторожностью минера подняла измученную похмельем голову и осмотрелась. Рядом с ней, уткнувшись носом в подушку, похрапывал Ингви. На синем ковровом покрытии пола, беспорядочно валялась одежда и сползшее с постели одеяло — главная причина ее пробуждения.

Память понемногу стала возвращаться к страдающей похмельем девушке. Она вспомнила, что накануне они засиделись до трех ночи, и что все это время пили и «отъедались с дороги» как называла это старушка Генни. Бьерн Олсен неоднократно предупреждал молодую гостью о том, что дорогое испанское вино, привезенное Ингви и Джанет из Эспина, следовало бы пить «завтра», но вчера до того самого «завтра» было далеко, а душа нетерпеливо и преступно требовала праздника именно накануне…

К концу затянувшегося «вечера» гостья, немного ломая язык, но все же уже могла произнести имя хозяйки Ганна так, как это звучало бы по-белорусски. Более того, Дженни узнала, что означает не менее сложная в произношении и ко всему еще и загадочная кличка пса «Босы». У девушки едва не случилась истерика, когда прояснилось, что в переводе с белорусского это всего-то на всего: «тот, кто не обут», или пес, у которого на лапах белые «носочки». Да уж, все очень просто и никаких скандинавских богов, и мистики…

Вспоминая прошлый вечер, Джанет аккуратно потянулась к одеялу и с великим трудом втащила его обратно на кровать. Едва ее продрогшее тело снова наполнилось теплом, к нежному горлу подкралась тошнота.

«Этого еще не хватало!» — неожиданно даже для самой себя сказала Дженни и резко поднялась. Тупая боль тут же не преминула отозваться в «раскаленных» висках, а спящий рядом Ингви в испуге подскочил:

— Что?! — с трудом приходя в себя, спросил он.

— Ничего, — тихо ответила госпожа Тампер, — осторожно массируя кончиками пальцев обеих рук надвисочную область головы. — Я только что едва не оставила у твоих родственников о себе …просто неизгладимое впечатление.

— Не понял, — прохрипел, продолжающий пребывать в прострации Ингви.

— Плохо мне, — нервно бросила Дженни, — давай вставать, не то …будут проблемы.

Лицо любимого внука Олсенов продолжало отливать беспристрастностью мрамора, но, видя, как его подруга резво поднялась и стала одеваться он, следуя ее примеру, рефлекторно опустил ноги на пол. Джанет, не дожидаясь нерасторопного кавалера, быстро вышла в коридор, оставив незапертой дверь комнаты.

Встретив там старого Олсена, бледная девушка бросила на него красноречивый взгляд и выдавила сквозь сжатые зубы: «где?». Старик указал на дверь туалета, куда молодая гостья, покрываясь на ходу холодной испариной, незамедлительно и отправилась.

Ингви, говоря по чести, тоже чувствовал себя нехорошо. Едва он, попеременно стоя на то на правой, то на левой ноге и пошатываясь, будто на сильном ветру натянул на себя брюки, в приоткрытую дверь спальни постучали…

Никто не стал акцентировать внимания на неприятностях этого утра. Завтрак с непривычным для столь раннего часа необычайно вкусным и сытным супом, а также крепкий травяной чай, вернули бледную и молчаливую гостью к жизни, и она с большим воодушевлением встретила предложение Ингви прогуляться в лесу.

Наступали настоящие весенние деньки. От промозглого вчерашнего тумана не осталось и следа. Утро радовало легкой прохладой, а мягкий солнечный свет играл на мокрых ветвях жемчужными нитями росинок.

Обойдя дом Олсенов по мягкой каменистой дороге, делающей крутую петлю на самом верху, под темными, мрачными арками елей, они поднялись под гору. Прямо перед ногами раскинулся изумительный альпийский луг, слева от которого, внизу лежал дом Бьерна и Генни, а справа и впереди дивный сказочный лес.

Дженни сделала несколько шагов вперед и остановилась. Потрясающее великолепие увиденного пейзажа заставило ее невольно протянуть перед собой руки. Да, ей хотелось прикоснуться к этой сказке, словно к какой-нибудь дорогой картине на престижном аукционе, смотреть во все глаза и не верить в то, что тебе дано чудо лицезреть все это. Воздух был кристально чист. Дышалось так легко, что Джанет хотелось растянуть удовольствие каждого вдоха, а Ингви молча стоял позади и улыбался…

У старых Олсенов она провела три самых счастливых дня в своей жизни. Никогда особенно не утруждая себя мыслями о какой-то там любви Дженни, не так давно познакомившись с Ингви, тоже не тешила себя надеждой на то, что счастливое чувство, красочно описанное в литературе и редкими подругами, наконец-то будет подарено ей небесами. «Не с моим счастьем», — как-то подумала она, когда знакомство с Олсеном переросло многочисленные встречи, прогулки, походы в рестораны и окрасилось более интимными вещами.

Она его не любила, нет, однако едва ли могла себе представить, что какая-то другая девушка вместо нее займет место в жизни этого в целом положительного, но довольно своенравного парня. И хотя любовь и на этот раз поселилась где-то по другому адресу, отдавать Ингви Джанет никому не собиралась.

Поездка к Олсенам изначально была для нее странной и необычной затеей. Стоит ли говорить, что творилось в голове госпожи Тампер после того, когда она позволила себе напиться в гостях и, к собственному удивлению, не чувствовала никаких угрызений совести по этому поводу. К слову сказать, коренные обитатели жилища, имеются в виду Бьерн и Генни, ничего не сказали гостье, а если и смеялись утром над чем-то, так это над тем, что «простые половички», связанные умеющими делать все на свете руками Генни, Джанет назвала «дорогой вещью» и поинтересовалась, где это можно купить?

По возвращению в Эспин и попрощавшись с Ингви, Дженни твердо решила какое-то время с ним не встречаться. Эти три дня, проведенных у Олсенов, пробудили определенный дискомфорт в ее сердце, и она вдруг испугалась того, что это чувство, доставляющее ей странное неудобство, может начать прогрессировать, оказывая большое влияние на ее вполне сложившийся жизненный уклад. Увы, этого госпожа Джанет Тампер никак не могла себе позволить.

Она села у большого зеркала в своей богато обставленной спальне и бросила вопросительный взгляд на собственное отражение. «Подтаявшее», словно сливочное масло в теплом помещении сердце ныло, накладывая неизгладимый отпечаток на милое и уставшее личико. Пора было снова «прятать масло в морозильник». Она опустила глаза к полу, собралась, и глубоко вздохнув, снова посмотрела в зеркало… уже как раньше, твердо и решительно.